«Далече отсель до замка? – оборвал болтуна. – В смысле, доберешься в одиночку?»

«О, разумеется, разумеется».

«Да ты пешком, что ли?» – поразился сэр Ричард.

«Пешком, пешком. Стеснен в средствах, не могу себе позволить. Ничего, привык. Идучи, напеваешь любимые вирши, размышляешь о прекрасных дамах. Мили так и мелькают».

Сэр Ричард колебался: благородно ли оставить чумового старца на краю пропасти. Инвалид все же. Свалится не ровен час. Спросил осторожно:

«Болдуин, и не прискучило тебе? Сидел бы дома, в собственном, то бишь, замке. Ведь, прямо скажем, не молод. Хочешь, подвезу? Давай, а? Где он, твой собственный, в каких краях?»

Болдуин в ответ толь затрясся от смеха, что с него посыпались истлевшие лохмотья.

«Спасибо, Дик, спасибо, как–нибудь в другой раз. Ты поспешай, куда там тебе не терпится, в Четвертый крестовый или за Хартию сражаться», – и вдруг сызнова подмигнул. Дурик и есть дурик. Сэр Ричард еле сдержался, чтобы не выбраниться.

«Ну и ладно, – буркнул уже в седле. – Бывай тогда».

И поскакал, не оборачиваясь.

Совершив подвиг, обычно чувствовал себя человеком. Дышалось легче, двигалось ловчее. Ну точно как в юности после удачного ристалища. Почему и пристрастился совершать.

Стоило хотя бы два дни прожить, не совершая, и панцырь уж мнился тесен, с окружающими становился груб, никакие скидки на англосаксонское происхождение не выручали. В санаторном замке только тем и спасался, что созерцал озеро со стены.

Давеча, перескакивая чрез ущелье, надеялся, что вернется на миг юношеское самочувствие.

Так нет, испортил настроение Болдуин. Надо же самомнение какое: ему, видите ли, известно, куда я направляюсь. В замок Икс, к виконтессе. Да с чего вдруг? Эка вчерашние нахваливали ученость ея, набожность, здравый смысл, тонкий вкус, а виршам–то рукоплескали посредственным. Шибко разбираются ребята в поэзии. Но ежели сериозно и положа руку на сердце, то, конечно, хочется странствующему рыцарю в свои за сорок встретить на жизненной стезе Даму, пускай не идеальную, но понимающую. Вот о чем напишите. Напишите о рыцаре, коему не удавалось восхититься духовными совершенствами дам. То ли попадались не те, а попадались те еще, то ли не примечал совершенств никаких, кроме телесных. Но с возрастом все чаще стало грезиться сизое ворсистое поле с белою башнею на заднем плане, и грезилось, что на скаку оборачивается к некоторой даме: «Се жилище предков моих и наших с тобою потомков!», а дама с красным от ветра лицом подпрыгивает в седле и отвечает: «Даст Бог!..»

Подругу следует приискать именно крепкую, надежную, чтобы при осаде замка, ежели соседи присвоили оный, оказалась небесполезна.

Ведь как пустозвоны описывают идеальных–то своих: оные обязательно блондинки с белым высоким лбом, уста алые, зубки перловые, глаза лучезарны, а кожа толь прозрачна, что сквозь даму предметы просвечивают. Узкобедрые, узкоплечие, грудка как у птички, старому солдату и подержаться не за что, голосишко пискляв, но, по заверению пустозвонов, воистину ангельского звучания. Однако допустим существование таковых в реальности, допустим. На что же пригодны? Украшать и озвучивать жилые помещения? Да нет, едва ли приживутся в неотапливаемых–то башнях нортумберлендских пичуги сии.

Но ежели поразмыслить, амазонки опаснее. Хорошо помнится история некоторого рыцаря из Линкольна. Влюбился в даму, отличную от пресловутых. Сия скакала верхом, играла в мяч на равных с мужчинами, владела многими видами холодного оружия. На пиршествах исполняла сирвенты Бертрана де Борна, аккомпанируя себе на мандоле. Э–эх, настоящему рыцарю желанная жена. Все настоящие завидовали удачнику, когда удостоился взаимности. Но уже на исходе медового месяца дама запретила распивать в замке спиртные напитки, в гости на пиршества перестала отпускать. Рыцарь собирался странствовать с нею вдвоем по свету, обсуждать на скаку вирши, плечом к плечу сражаться с драконами. Она же наплодила детишек, сделалась поперек себя шире. Будучи тяжела на руку, помыкала им: в Ирландию гоняла за лещадками из камня зеленого для облицовки замковых стен, во Францию – с заданием привезти модные сапоги. Однажды сэр Ричард встретил его на лесной дороге, сей возвращался из Константинополя, куда послан был за листовым стеклом (амазонка, на сквозняки сетуя, застеклить пожелала амбразуры замковые во упреждение простуд детских и собственных). Рыцарь к разговору не был способен, все подбегал к телегам, ощупывал обложенное соломою стекло. «Ежели не довезу в целости, прибьет меня стерва», – вырвалось у него унылое. Латы на горемыке громыхали, толь трепетал внутри оных. Сэр Ричард тогда же дал себе зарок: жениться лишь после откровенного собеседования с избранною дамою, лишь выведав ея воззрения на совместную жизнь. Ныне, о сем неудачнике вспомянув, вспомянул и зарок.

Сызнова скакал лесными дорогами. Птицы щебетали звучно. Решил сделать привал, почистить латы.

Только спешился, как услыхал слева от дороги женские крики:

«Спасите! Помогите! Насильничают!»

Чертыхнулся, однако вытащил меч из ножен. Продирался чрез заросли, в шлеме худо различал, откуда доносятся крики, но забрало не поднимал, опытный.

И с треском провалился в яму! По грудь! Гулко бубнил, барахтаясь.

Наконец, напружился, из всех сил подпрыгнул, и хоть не так ловко, как умел в молодости, но выпрыгнул! Выбежал, шумно дыша, на открытое место. Не поздно ли? Посредине стоял огромный косматый монстр и обеими лапами держался за детородную дубину. У ног выродка валялась без чувств дама.

Сэр Ричард сразу сообразил, что здесь произошло, поднял забрало и гаркнул:

«Ну ты, урод, ща у меня получишь!»

Начал изготавливаться к поединку: опускать забрало, расставлять ноги пошире.

Однако монстр воздел свою дубину толь недосягаемо и ахнул ею по шлему толь мощно, что опрокинулся сэр Ричард на спину… а когда очнулся, стенаниями полнился воздух.

Сел, поднял забрало. В глазах двоилось.

Неподалеку на корточках монстр, лапами прикрыв промежность, раскачивался, сей же и стенал. Даже верхи дерев заляпаны были алым.

Превозмогая головокружение, встал. Монстр, все на корточках, запрыгал к чаще, протаранил себе собою же проход и скрылся.

Зашевелился ворох тряпок, из–под коего выпросталась взлохмаченная дама, она истерически смеялась и кричала:

«Победа, сэр Ричард, победа! Мы победили!»

Но тотчас и разрыдалась, уткнулась в рваные свои юбки.

Скинул латные рукавицы, снял шлем. Двумя перстами, кривясь от отвращения, сорвал с шишака кровавый лоскут мяса.

Протянул даме руку, желая помочь подняться…

«Ты? – опешил, вчерашнюю опознав. – Ты как тут?.. Ты что тут?..»

«К подруге я ехала, – отвечала плакса. – Между прочим, к виконтессе. Туда же, куда и вы, доблестный сэр Ричард. Хи–хи.»

Хихиканье нежданно взбесило. Сам на себя подивился, как зашумело в ушах. Или то было следствием удара по голове? Да нет, к ударам таковым был привычен. Э, как бы то ни было, сдержался, смолчал.

Дама уж отряхивалась, уж поправляла прическу.

«Как же ты чрез ущелье перебралась?» – все же спросил, все же представить себе не мог, как же она чрез ущелье–то…

«Ущелье? Не знаю никакого ущелья. Оседлала ослика и поехала, а сей дурачок вдруг как выскочит…»

«Погоди, погоди, ты ведь ехала поначалу лиственным лесом, каковой затем сменился сухостоем, так ли? После простерлась пред тобою черная выгоревшая равнина…»

«Ничего не простерлось. Ехала себе и ехала, а когда дурачок выскочил и ослик с перепугу взбрыкнул, я свалилась. Дурачок потащил меня в чащу и… и…» – и она сызнова разрыдалась.

«Ну, ладно, ладно, – стал утешать и даже похлопал по спине. – Никто, кроме меня, не видел, а я никому и не скажу…» – а сам озирался в тоске, искал глазами, куда запропастился ослик. Претерпевшая запросто могла обратиться с просьбой подбросить до замка виконтессы. И времени было жалко, и коня уставшего.

«Тебя как зовут–то?» – спросил, чтобы не молчать.