Доходы от поместья и награды, коих удостаивался в ристалищах — все и тратилось на приуготовление к ристалищам сим: ремонт лат, лекарства… Да, на жизнь зарабатывал участием в ристалищах, но — каковым!

В семидесятые годы на весь христианский рыцарский мир заявила о себе троица юных забияк из Нортумберленда (северная Англия). Юнцы сии колошматили чемпионов во Франции, Италии, Германии. Даже в Новгород занесло их однажды, и тамошние сиволапые долгонько потирали ушибленные бока.

О странствующие неразлучно, бедствующие безупречно, энергичные круглосуточно сэры Ричард, Эдвард и Роберт! Просто поглядеть на англосаксонов уже было приятно: рыжеволосы, румяны синеглазы.

Сэр Ричард, в речевом обиходе дружества – Дик Молчун, тренировался упорнее партнеров, посему результатов добивался исключительных. Малютка Эд и Робин Торопыга единогласно избрали его играющим своим тренером.

Лепешку в голодный день делили на три равные части, но и во дни удач не бывало меж ними перекоров. И бабам, то бишь женщинам, то бишь дамам прекрасным раздружить их не удавалось. Дамами и не увлекались. Нет, ухаживали за ними, конечно, водили на выступления трубадуров. Но увлечься так никем и не успели — рыцарский долг призвал сражаться за Гроб Господень.

При взятии Акры убит был Малютка Эд. Два друга, изнурив себя рыданьями, лежали, как два трупа, подле могилы третьего.

Сарацынские лазутчики, прокравшиеся при свете своего полумесяца в лагерь крестоносцев, споткнулись о бесчувственные тела, связали их, отволокли в плен.

И собрались пытать. Но едва были принесены пыточные снасти, друзья пришли в себя и сразу после этого в ужас, а ужас вернул им, значительно увеличив, силы. Порвали путы! Прорвались к транспортному парку! На верблюде быстро отплыли в пустыню.

Скитались, умирая от жажды. Приметили на горизонте караван. С воплями напали. Выбили из рук конвоя мечи. Перебили сей незадачливый конвой.

А караван шел с грузом льда, это сарацыны в перерывах между битвами любили в палаточных сералях своих полакомиться еще и мороженым.

И вот Робин Торопыга мечом вспорол мешок, оголил голубую глыбу и грыз, грыз, всхлипывая от наслажденья. Ричард увещевал его быть поосторожнее, — куда там.. А к вечеру Торопыга не мог уже и слова вымолвить, у него воспалилось горло, потом начался жар. Утром Ричард не добудился друга.

Мечом в левой руке маша воздушным стервятникам, мечом в правой выкопал могилу. «Зря ты не послушал меня, Торопыга», — сказал над безыскусным холмиком, а слезы, капая на раскаленный песок, шипели и испарялись.

Сызнова от горя лишился чувств. Подобрали его сарацыны и включили в партию военных пленников, коих наметили переправить в Испанию.

И переправили, и погнали мимо лимонных рощ на серебряные рудники. Когда шли по мосту через реку, выбежал из колонны и прыгнул с моста. Примкнув к войску Альфонса Кастильского, много лет воевал в Испании. Такого навидался и наиспытывался – к сорока годам выглядел на шестьдесят: власы как дым, зрак стеклянный. Работая мечом, уже через четыре часа утомлялся. А в ненастье ныли почки, еще смолоду отбитые. Но сие не главное!

Устал вот именно, что морально. Роскошная природа испанская примелькалась, приелись вина испанские и сласти, финики там всякие разные.

Лекаря посоветовали взять отпуск, отдохнуть в умеренном климате.

Некоторый рыцарь, тоже по состоянию здоровья покидавший Испанию, предложил для отдыха свой замок на берегу Женевского озера. Сэр Ричард, подумав с миг, согласился. Самым заманчивым представлялось вернуться в Англию, в Нортумберленд именно, в замок наследственный, заняться хозяйством сельским. Или работой тренерской с юношеством рыцарским. И, быть может, жениться.

Но, ежели честно, не был готов к возвращению. Полжизни на чужбине, шутка ли. При звуках родной речи, конечно, вздрагивал, но плохо уже помнил пейзажи, обычаи, историю Англии. Откладывал и откладывал возвращение.

И прибыл в замок на берегу Женевского озера. И вел себя, по мнению окружающих, как типичный англо–саксон: оседлав зубец крепостной стены, глядел от утра до вечера на озеро, не изъявляя ни малейшего желания общаться с кем бы то ни было.

Вспоминал прошлое. И всего чаще прошлое спортивное. О, молодость, молодость. Трибуны требовали – и галопировал к барьеру, а герольды скороговоркою комментировали, а шеренга пажей декламировала посвященную ему балладу, и видел скачущих (справа от себя) Малютку Эда и (слева) Робина Торопыгу, – оба без шлемов, хотя и воспрещал им избыточное сие удальство… О други, други, с развитыми по воздуху власами, румяные, синеглазые, некогда живые!

Смеркалось, и спускался в пиршественный зал. Съедал гуся и выпивал свою норму – кувшин.

Рыцарство за столом собиралось интернациональное. Все так или иначе знали друг друга по крестовым совместным походам, по упоминаниям в поэзии трубадуров. Без переводчика беседовали о международном положении, о путях развития феодального общества, о ристалищах и прекрасных дамах.

Последнее время всех занимала внутриполитическая обстановка в Англии, где бароны собирались сражаться за Хартию вольностей. «А вот вы лично как поступите? – спрашивали у сэра Ричарда. – Присоединитесь к баронам?»

И понимал ведь, что надобно присоединиться и посражаться, но и чувствовал, что не проникся идеями баронов, не въезжает в историческое значение Хартии, слишком долго отсутствовал и не вправе вмешиваться. А просто как баран бежать вслед за баронами – прошу покорно.

И бабы, то бишь женщины, то бишь дамы прекрасные не привлекали, сколь ни старались. Вернее, он вот о чем подумывал:

«А что ежели действительно вернуться на родину, быстренько так помочь баронам, заодно приискать девицу, или разведенную, или вдовушку, жениться и ускакать вдвоем в Нортумберленд навсегда? На скаку обернуться к подруге: «Там, там жилище предков моих и какое–никакое поместье!» И подруга, от подпрыгивания в седле раскрасневшаяся и запыхавшаяся, воскликнет: «Не ради поместья следую я за вами, сэр Ричард!»

В замке отдыхали и дамы, одна из коих поднялась к нему на стену и пожала плечами:

«Сколько можно глазеть на это глупое озеро?»

Ничего не ответил дурочке.

Тогда не посторонилась в коридоре, темном и узком. Ну что, ну, задрал юбку и вдул ей по самое ай–ай–ай, не обращая внимания на притворное попискивание (это сначала), сдавленный хрип и жалобные взвизги (несколько позднее). Удовлетворился и прошел в пиршественный зал, где собравшиеся обсуждали предложение шотландского короля начать четвертый по счету крестовый.

«Ваш опыт, сэр Ричард, был бы полезен шотландскому молодому королю», – сызнова начали приставать, но отмалчивался; сел за стол.

В спортивном прошлом от прекрасных дам отбою не было, посему легко ими пренебрегал ради тренировок. В Палестине же пробавлялся девками, коих по вербовке привозили из Европы на галерах, с оными тем паче не церемонился.

Но еще ни разу в жизни не восхитился никем до помрачения очей, до трепетания всех членов, не только одного. Но и когда же было восхищаться? Жизнь прожил исполненную мужества: сызмлада ристалища и битвы, а пиршества преимущественно в полевых условиях, с привлечением разве что тех, привозных, восхищаться коими – себя бесчестить.

Короче, в нынешнем зрелом возрасте презирал баб – все волочайки.

Покончив с гусем, вдруг заметил, что собравшиеся притихли. Поднял голову. Оказывается, в замок прибыл трубадур и за дальним краем стола уже настраивает инструмент.

Ну и кто же это у нас такой бледный, со взором исподтишка горящим, в зеленой куртке и желтых штанцах в обтяжку?

Присмотрелся и – признал соотечественника. Только пятнадцать лет тому не был сей трубадуром, – на лондонских ристалищах оглашал имена участников, комментировал удачные удары. Скорее всего, сей и привез известие о намерениях шотландского короля.

Имени бывшего герольдишки не помнил. Тут в зал взошла давешняя. Села рядом как ни в чем не бывало. Наглая! Отмахнулся от услуг валета, сам взялся за горлышко кувшина, налил, выпил.