Международные сношения были в ту пору так поверхностны и непрочны, что равеннский двор мог ничего не знать о происшедших на севере переворотах до тех пор, пока черные тучи, собравшиеся на берегах Балтийского моря, не разразились грозой над берегами Нижнего Дуная. Если министры западного императора и прервали его забавы извещением о приближающейся опасности, то он ограничился ролью виновника и зрители борьбы. Охрана Рима была поручена благоразумию и мечу Стилихона; но до такой слабости и до такого истощения дошла империя, что не было возможности ни восстановить укрепления на Дунае, ни сделать какое-либо энергическое усилие, чтобы предотвратить вторжение германцев.

Все надежды бдительного Гонориева министра ограничились обороной Италии. Он еще раз оставил провинции беззащитными, отозвал оттуда все войска, стал торопливо производить набор новых рекрутов, – причем был вынужден прибегать к строгим мерам, так как население из трусости уклонялось от военной службы, – придумал самые действенные средства, чтобы прекратить дезертирство и снова привлечь в ряды армии тех, кто их покинул, и, наконец, обещал свободу и по две золотых монеты каждому рабу, который поступит в рекруты. Благодаря этим усилиям он с трудом набрал между подданными великой империи армию из тридцати или сорока тысяч человек, которую во времена Сципиона или Камилла тотчас снарядили бы вольные граждане, жившие на римской территории. Тридцать Стилихоновых легионов были усилены большим отрядом варварских вспомогательных войск; преданные ему аланы были лично привязаны к нему, а отряды гуннов и готов, выступивших в поход под знаменами своих туземных князей Гульдина и Сара, желали воспротивиться честолюбивым замыслам Радагайса и из личных расчетов и из жажды мщения. Король союзных германцев перешел, без всякого сопротивления, Альпы, По и Апеннины, минуя, с одной стороны, неприступный дворец Гонория, безопасно погрузившийся в равеннские болота, а с другой стороны, лагерь Стилихона, выбравшего для своей главной квартиры Тицинум или Павию и, по-видимому, уклонявшегося от решительной битвы, пока не соберутся ожидаемые им издалека войска. Многие города Италии были ограблены и разрушены, а осада Флоренции Радагайсом составляет одно из самых древних событий в истории этой знаменитой республики, сдержавшей своим мужеством недисциплинированную ярость варваров и замедлившей их наступательное движение. Когда они были еще в ставосьмидесяти милях от Рима, сенат и народ трепетали от страха и тревожно сравнивали опасность, которой они избегли, с теми новыми опасностями, которые им угрожали. Аларих был христианин и воин; он был вождем дисциплинированной армии, был знаком с законами войны, уважал святость договоров и нередко сходился с подданными империи в одних лагерях и в одних церквах. А свирепый Радагайс не был знаком ни с нравами, ни с религией, ни даже с языком цивилизованных южных народов. Его врожденная свирепость усиливалась от варварских суеверий, и существовало общее убеждение, что он обязался торжественной клятвой обратить Рим в груду камней и пепла и принести самых знатных римских сенаторов в жертву на алтарях тех богов, которых можно умилостивить только человеческой кровью. Общая опасность, которая должна бы была заглушить все внутренние распри, обнаружила неизлечимое безрассудство религиозных партий. Угнетенные приверженцы Юпитера и Меркурия уважали в непримиримом враге Рима усердного язычника; они громко заявляли, что их пугают не столько военные успехи Радагайса, сколько замышляемые им жертвоприношения, и втайне радовались бедствиям своего отечества, которые могли считаться обвинительным приговором над религией их христианских противников.

Флоренция была доведена до последней крайности, и ослабевшее мужество граждан поддерживалось только авторитетом св. Амвросия, который обещал им в сновидении скорое освобождение. Они вдруг увидали с высоты своих стен знамена Стилихона, который во главе всех своих сил пришел на выручку верного города и вскоре вслед затем обратил его окрестности в могилу варварской армии. Кажущиеся противоречия между теми писателями, которые различно описывали поражение Радагайса, можно согласовать, не искажая их свидетельств. Орозий и Августин, которые были тесно связаны друг с другом узами дружбы и религии, приписывают эту удивительную победу не столько человеческой храбрости, сколько покровительству небес. Они решительно устраняют всякую мысль об удаче и даже о кровопролитии и положительно утверждают, что римляне, в праздности наслаждавшиеся в своем лагере полным достатком, видели, как изнуренные голодом варвары умирали на крутых и бесплодных холмах Фезул, возвышающихся над городом Флоренцией. К их нелепому уверению, будто ни один солдат христианской армии не был не только убит, но даже ранен, следует относиться с безмолвным пренебрежением; но остальная часть рассказа Августина и Орозия может быть согласована с ходом войны и с характером Стилихона. Так как он сознавал, что командует последней армией республики, то благоразумие не дозволяло ему подвергать ее в открытом поле неистовому натиску германцев.

Он снова прибегнул, в более широком размере и с более блистательным результатом, к той методе окружать неприятеля сильными окопами, которую он уже два раза употреблял против царя готов. Даже самые необразованные римские военачальники были знакомы с примером Цезаря и с укреплениями Диррахия, которые соединяли двадцать четыре башни непрерывными рвами и валом на протяжении пятнадцати миль и представляли образец таких окопов, с помощью которых можно запереть и выморить голодом самую многочисленную варварскую армию. Римские войска утратили не столько усердие, сколько мужество своих предков; если же низкая и тяжелая работа оскорбляла гордость солдат, то Тоскана могла доставить много тысяч крестьян, готовых если не сражаться, то трудиться для спасения своей родины. Заключенная точно в тюрьме, масса лошадей и людей постепенно гибла не столько от меча, сколько от голода; но в то время, как производилась эта обширная работа, римляне подвергались частым нападениям со стороны выведенного из терпения неприятеля. Отчаяние, вероятно, заставляло голодных варваров яростно нападать на укрепления, которыми окружал их Стилихон, а римский военачальник, вероятно, по временам удовлетворял запальчивость своих храбрых союзников, которые горели нетерпением взять приступом лагерь германцев; эти обоюдные попытки, быть может, и были причиной тех упорных и кровопролитных сражений, которые украшают рассказ Зосима и "Хроники" Проспера и Марцеллина. Внутрь Флоренции были своевременно доставлены подкрепления и запасы провианта, и страдавшая от голода армия Радагайса была в свою очередь осаждена. Гордый монарх стольких воинственных народов, лишившись своих самых храбрых воинов, был доведен до того, что должен был или сдаться на капитуляцию, или положиться на милосердие Стилихона. Но смерть царственного пленника, который был позорно обезглавлен, запятнала триумф Рима и христианства, а торопливость, с которой была совершена его казнь, была достаточным мотивом для того, чтобы заклеймить победителя обвинением в хладнокровной и предумышленной жестокости. Те изнуренные голодом германцы, которые спаслись от ярости римских союзников, были проданы в рабство по низкой цене одной золотой монеты за каждого; но многие из этих несчастных чужеземцев погибли от непривычных для них пищи и климата, и было замечено, что их бесчеловечные покупщики, вместо того чтобы пожинать плоды их труда, были скоро вынуждены делать расходы на их погребение. Стилихон уведомил императора и сенат о своем успехе и вторично заслужил славное название Спасителя Италии.

Блеск этой победы и в особенности слухи о чуде породили неосновательное мнение, будто вся армия или, скорей, вся нация германцев, пришедшая с берегов Балтийского моря, погибла под стенами Флоренции. В действительности такова была участь самого Радагайса, его храбрых и верных товарищей и более чем трети разнохарактерного сборища свевов и вандалов, аланов и бургундов, ставших под знамя этого военачальника. Мы можем удивляться тому, что можно было набрать такую армию, но причины ее распадения очевидны и убедительны: они заключались в высокомерии тех, кто отличался знатностью происхождения, в наглости тех, кто кичился своей храбростью, во взаимной зависти начальников, в отсутствии субординации и в упорной борьбе мнений, интересов и страстей стольких королей и вождей, не привыкших ни к уступчивости, ни к повиновению. После поражения Радагайса две трети германской армии, должно быть состоявшие более чем из ста тысяч человек, еще оставались с оружием в руках или между Апеннинами и Альпами, или между Альпами и Дунаем. Неизвестно, пытались ли они отомстить за смерть своего вождя; но их порывистая ярость была скоро направлена в другую сторону предусмотрительным и мужественным Стилихоном, который противился их наступательному движению, облегчал им отступление, считал безопасность Рима и Италии за главную цель своих усилий и слишком равнодушно жертвовал богатствами и спокойствием отдаленных провинций. Варвары приобрели от присоединившихся к ним паннонских дезертиров знакомство с местностью и с путями сообщения, и замысел Алариха вторгнуться в Галлию был приведен в исполнение остатками великой армии Радагайса.