Гонсалес заложил крутой вираж, и под нами раскинулось буровато‑серое неровное пространство, на котором, как мёртвые змеи, извивались сухие русла ручьёв.

Покрытое крупным щебнем плоскогорье Наска было бескрайним и пустынным, как огромный лист тёмной наждачной бумаги, на котором древние гиганты нацарапали гвоздём какие‑то таинственные знаки.

И вдруг среди извилистых морщин, оставленных временем на лице земли, открылись идеально прямые линии, прочерченные от горизонта до горизонта. Некоторые из них сходились, другие были параллельны друг другу. Их пересекали такие же ровные прямые линии, словно вычерченные по линейке древними мифическими гигантами.

Иногда это были даже не линии, а светлые полосы с расходящимися краями. Казалось, что тёмно‑бурая поверхность плато подсвечивается лучом прожектора. Такими же светлыми были прямоугольные площадки на тёмно‑буром фоне. Несколько светлых фигур имели форму трапеции. Их расходящиеся края, напоминающие наконечник стрелы, заканчивались идеально прямой полосой, уходящей вдаль, к горизонту.

– А сейчас я покажу вам рисунки! – повернувшись к нам, крикнул Гонсалес. – Каждый рисунок я буду очерчивать концом крыла, сначала правого, а потом левого, так, чтобы вам было удобно фотографировать.

Педро положил самолёт в вираж. Мы летели, задрав одно крыло к небу, а другое круто накренив к земле.

– Боже, меня тошнит! – простонал позеленевший, как заплесневелый сыр, Бобчик, утыкаясь лицом в пакет.

Бобчик навалился всем весом на нас с Луисом. Меня тоже начинало подташнивать. Чтобы избавиться от этого ощущения, я с силой надавила ногтем на точку "хэгу" на кисти левой руки, и мне сразу же полегчало. В этот момент произошло чудо. Прямо под концом обращённого к земле крыла возникла слегка стилизованная, но вполне реалистичная фигура кита.

Конец крыла описал круг вокруг кита. Пилот выровнял самолёт, и тут же завалил его в обратный вираж. Теперь уже мы с Луисом, вцепившись руками в в пристяжные ремни, лежали на Бобчике.

Несколько минут самолёт летел по прямой, и мне удалось хоть немного перевести дух.

Широко улыбающийся Гонсалес снова повернулся к нам.

– А теперь внизу – астронавт! – объявил он, закладывая очередной вираж.

На тёмно‑бурой поверхности скалы, поднимавшейся над плоской равниной, как причудливый монумент, был чётко виден силуэт человека, одетого в скафандр для космических полётов.

Самолёт снова лёг в вираж. Нас ещё сильнее прижало к креслам. Крылья вздрагивали и повизгивали от воздушных ям. Совершенно игнорирующий уровень крена Педро, то и дело обращался к нам, что‑то крича по‑испански.

Одна картинка сменяла другую. Под нами проплыл кондор с вытянутым вперёд клювом, распластанными крыльями, большими когтистыми лапами и широким хвостом. Его сменила птичка колибри, нарисованная на вершине холма, за ней появился гигантский зловещий тарантул, у которого четыре лапы были направлены вперёд, а четыре – назад.

– Посмотрите, внизу – обезьяна, – воскликнул Гонсалес.

– Обезьяна? – переспросила Адела.

Прежде, чем я успела что‑то сообразить, под концом крыла, словно по мановению волшебной палочки, появилась очень стилизованная фигура обезьяны. На одной из её лап было пять пальцев, на другой четыре. Гигантский хвост закручивался внутрь геометрически правильной спиралью.

– Обратите внимание на её хвост, – крикнул Педро. – Посередине спирали всегда крутят песчаные смерчи…

– Что? Песчаные смерчи? – взвизгнула Адела. – Но ведь акльяпредсказала, что среди песчаного смерча на хвосте обезьяны я встречу прекрасного воина со скорпионом на левом ухе, который проведёт меня к сокровищам!

Бобчик на миг оторвался от пакета.

– Господи, только не это! – простонал он.

– Смотрите! Там люди! – возбуждённо завопила подруга, тыча пальцем куда‑то вниз.

Действительно, внизу, как муравьи, копошились крошечные фигурки одетых в пончо индейцев и лам.

– Сажайте самолёт! – крикнула Адела. – Немедленно сажайте самолёт!

– Но я не могу, – растерянно сказал лётчик. – Это не предусмотрено программой!

– Не говори глупостей! – разозлился Бобчик. – Это место не приспособлено для посадки!

– Поле, с которого мы взлетели, тоже для этого не приспособлено!

Аделу уже было не остановить.

– Вы меня разочаровываете! – набросилась она на пилота, – Марсель уверял меня, что мы можем полностью рассчитывать на вас! А что делаете вы? Отказываетесь посадить самолёт на огромном идеально ровном плоскогорье! Или вы боитесь?

– Я? Боюсь? – возмутился пилот. – Да я свою "сесну" на носовом платке могу посадить!

– Ну так сажайте! – рявкнула подруга.

– Ни в коем случае! – возразил Бобчик.

Очередной приступ тошноты заставил его снова зарыться лицом в пакет, так что никто не обратил внимания на его протесты.

– О каком ещё Марселе она говорила? – инквизиторски посмотрел на меня Луис. – Уж не о Марселе ли Морли?

– О нём, – кивнула я.

– Так это Марсель порекомендовал вам этого пилота?

– Да. А что?

– Но почему ты мне раньше ничего не сказала?

Колумбиец выглядел так, словно хотел выбросить меня за борт самолёта.

– Потому что ты тоже мне ничего толком не объясняешь, – пожала плечами я. – Вот и я делаю то же самое. Око за око, зуб за зуб.

"Сесна" клюнула носом вниз и резко пошла на снижение. В усилившемся шуме моторов было трудно расслышать друг друга.

– Когда‑нибудь я убью тебя, – покачал головой Луис.

– Моя бывшая преподавательница испанского языка тоже мечтает об этом, – уныло сказала я.

Из‑под колёс самолёта брызнули камешки. "Сесна" отчаянно завибрировала, скрежеща всеми деталями своего механизма. Я подумала, что ещё немного – и она развалится, хорошо хоть на земле, а не в небе.

Но самолётик не развалился. Ещё немного поскрипев и подрожав, он ухитрился затормозить и, в конце концов, остановился.

После бьющего в лицо во время полёта холодного ветра мне показалось, что воздух над плоскогорьем был раскалён, как в парилке. Покрывающий песчанистую землю чёрно‑бурый камень активно поглощал тепло, и над плато, слегка подрагивая, висела бесцветная знойная дымка.

– А где рисунки? Где хвост обезьяны? – воскликнула Адела, бодро спрыгивая к колеса шасси. – Здесь же ничего не видно!

Луис подхватил шатающегося от слабости Бобчика, бережно усадил его на землю и протянул руку, помогая мне выбраться.

– Хвост обезьяны там, – указал направление Педро. – Видите этот песчаный смерч?

Метрах в трёхстах от нас уходил в небо тонкий полупрозрачный столб завивающегося спиралью воздуха.

– Иногда этих смерчей бывает два, три или даже пять, – добавил пилот. – Индейцы считают центр хвоста обезьяны магическим местом, потому что именно в нём почти всегда танцуют песчаные смерчи. По рисунку их танца жрецы истолковывают волю богов.

– Скорее, идёмте к хвосту обезьяны! – нетерпеливо воскликнула Адела.

– Вы идите, а я лучше здесь посижу, – слабым голосом сказал Бобчик. – Что‑то меня мутит.

– Лучше тебе пойти с нами, – посоветовал Луис. – Если ты будешь двигаться, тошнота пройдёт гораздо быстрее. Я помогу тебе.

Подхватив Бобчика за руку, он помог ему подняться, и мы медленно поплелись за сильно опередившей нас Аделой.

Почва сменила цвет с тёмно‑бурого на буровато‑серый. Это означало, что мы вступили на линию рисунка. Ширина этой линии была чуть больше метра.

Я наклонилась и потрогала землю. Тёмная песчанистая почва плоскогорья была засыпана светлым щебнем. Колотые камни за долгие века успели "спечься" с песком. Идти по ним было удобно. Ноги совершенно не увязали, и всё было бы хорошо, если бы не ветер, упрямо мечущий в глаза мелкую песчаную пыль.

– Кстати, вы не знаете, чего ради Аделе приспичило посадить здесь самолёт, а потом, как ненормальной, нестись в центр спирали обезьяньего хвоста? – поинтересовался Луис.

– Как? Разве ты не в курсе? – страдальчески скривился Бобчик. – Какая‑то старая индианка нагадала ей, что в этом месте моя драгоценная вертихвостка встретит своего прекрасного принца.