С газетой под мышкой Франсуа прошел всю рю Пинель и свернул направо, на Госпитальный бульвар, по которому часто хаживал пешком до станции «Аустерлиц», откуда вела прямая линия метро в квартал Отей, где он снимал квартиру. Этот круизминут на пятнадцать-двадцать служил Франсуа еще одним ритуалом, спортивным, ходьба помогала ему частично размять затекшие мышцы. От сидячей банковской работы у Франсуа все чаще и чаще вызывал аллергию один только вид стула.
Пройдя метров примерно сто по Госпитальному бульвару, Франсуа зашел в одно из своих любимых кафе, «Манхэттен», выпить за стойкой пива. И это пиво, которое он пил сразу после службы, тоже входило в его каждодневный ритуал, так он расслаблял нервную систему, покидая универсум экранов и цифр. Франсуа перепробовал практически все кафе по своей трассе между банковской конторой и станцией «Аустерлиц». Но ни в одном не водилось аббатское пиво «Лефф» лучше, чем в «Манхэттене». Нет, в одном водилось, в ближайшем к его банку, он видел это кафе из окна своего кабинета. Но оно было слишком близкоот работы и не давало ощущения выхода из профессионального контекста. Франсуа отталкивала сама мысль пить пиво в кафе, откуда был виден банк, в котором он служил.
С хозяином «Манхэттена» Франсуа связывали отношения посолиднее, чем с киоскером у станции метро «Националь»). Судите сами: каждый раз как он входил в кафе и устраивался у стойки, хозяин по имени Жорж пожимал ему руку и спрашивал, как жизнь, причем хозяйская собака по имени Мадокс однократно тявкала, как бы поддакивая хозяину. Прекрасно, отвечал Франсуа и поджидал, пока Жорж нальет ему, без единого лишнего слова, стакан аббатского пива «Лефф». В зависимости от ситуации на планете Жорж, правда, подпускал еще две-три короткие фразы, глядя в телевизор, подвешенный над баром, прямо под потолком, — телевизор, который никогда не выключали и который был навечно забит на новостном канале. В тот день, когда американцы вошли в Ирак, Жорж сказал: «Эх-ма, вошли-таки». В тот день, когда умер Арафат, Жорж сказал: «Эхма, умер-таки». В тот день, когда в Пакистане была убита госпожа Беназир Бхутто, Жорж сказал: «Эх-ма, убили-таки». А когда секретные службы Колумбии освободили Ингрид Бетанкур, проведшую в плену у марксистских повстанцев шесть лет, Жорж встретил Франсуа фразой: «Эх-ма, освободили-таки».
Франсуа не столь рьяно следил за новостями. Газету «Монд» он покупал главным образом с тем, чтобы было что листать за стаканом пива после рабочего дня по дороге домой из банка. 10-я линия метро, куда Франсуа спускался на Аустерлицком вокзале, провозила его практически через весь Париж, с запада на восток, в самый центр 16-го округа, в престижный район Отей, вплотную примыкающий к знаменитому Булонскому лесу.
Но случилось так, что день 17 октября 2008 года радикально переломил жизнь Франсуа. В 18 часов 45 минут, когда Франсуа вышел из кафе «Манхэттен», еще раз пожав руку хозяину («Эх-ма, поехал-таки», — сказал тот, следя по телевизору за репортажем о визите Папы в Иран), у него не было ни малейшего предчувствия насчет того, что произойдет с ним 35 минут спустя. В метро он, как обычно, рассеянно листал газету, проскакивая страницы с политическими комментариями и бегло задерживаясь на хронике разных событий.
На станции Эглиз д’Отей он свернул газету, оставил ее на сиденье, вышел из вагона и направился к единственному выходу, на который, впрочем, указывала и табличка «К бульвару Отей». Поднимаясь по лестнице, он чуть не наступил на страницы, явно вырванные из книги. Поскольку его внимание привлекла одна картинка, Франсуа склонился и, не поднимая ее, рассмотрел. Внезапно его захлестнуло внутренней радостью, потому что благодаря картинке он догадался, о какой книге речь: об «Истории кошек», написанной в начале XVIII века неким Паради де Монкрифом, современником Вольтера. И у него, Франсуа Конта, была эта книга! Он тут же вспомнил и контекст покупки. Он купил книгу из-за имени ее автора, Франсуа-Огюст Паради де Монкриф. Уже лет десять как Франсуа Конт коллекционировалкниги, написанные его тезками, разными Франсуа.
Идя дальше вверх по лестнице, ведущей на улицу, Франсуа секунду-другую позже пожалел, что не подобрал те несколько страниц, брутально вырванных из книги, которую он знал и которую имел дома. Что за дебил все-таки вытворил такое, у кого не дрогнула рука выдрать и с каким-то даже злорадством бросить на лестницу метро страницы из книги, чтобы их топтали ногами? Нет, честное слово, люди способны на такие поступки, которые для него, Франсуа, остаются тайной.
Выйдя на улицу, Франсуа обнаружил еще одну страницу из «Истории кошек», лежавшую на тротуаре, причем со следом чьей-то подошвы. Он отнесся к этому еще болезненнее. Мало того что существуют психи, которые кромсают книги и разбрасывают их по улицам и по вестибюлям метро, но некоторые пассажиры и пешеходы даже не дают себе труда смотреть под ноги и наступают на них…
Несмотря на то что эти печальные мысли обуяли мозг Франсуа внезапным и самым плачевным образом, пять секунд спустя он уже не думал о сем печальном инциденте, хотя тому было суждено стать только первым в цепи знаков, шедших по нарастающей. Так, через двадцать шагов (которые он прошагал в безмятежности рутины, пока его память эвакуировала эпизод со страницами, вырванными из «Истории кошек») Франсуа наткнулся вот на что: перед Католической школой валялся искромсанныйшерстяной пуловер. Как если бы тот же тип, что вырвал страницы из «Истории кошек», теперь для потехи изрезал ножницами пуловер и швырнул его на землю. Смотрите-ка, подумал Франсуа, пуловер прямо как у меня… Да, по останкампуловера, валявшегося на улице, можно было сделать такое заключение. У Франсуа дома был такой же пуловер, который он носил не слишком часто, но который был в прекрасном состоянии и бережно хранился в гардеробе, защищенный от моли.
Хотя это новое открытие причинило Франсуа смутное чувство дискомфорта, он не остановился, потому что булочная, где он покупал каждый вечер багет, закрывалась около восьми. А уже с семи тридцати булочник, этот негодник, продавал обычно холодные багеты, так как теплые, испеченные под вечер, к тому времени раскупались. Так что Франсуа ускорил шаг, вошел в булочную, поздоровался и попросил теплый багет.
— Тепленький для вас, — бодро ответил булочник, еще один его старый знакомец, хотя и с ним Франсуа практически ни разу не обменялся ни одним словечком, выходящим из контекста приобретения хлеба насущного. Гораздо симпатичнее была жена булочника, но она торговала обычно с утра, так что на нее Франсуа попадал только по субботам и воскресеньям, заходя за круассанами. Когда в субботу в девять утра два круассана переходили из ее пухлой и порой присыпанной мукой ручки в его, Франсуа получал довесок — широкую улыбку и ласковое «приятных выходных». А на другой день мог рассчитывать на такую же улыбку со слегка модифицированной формой пожелания: «приятного воскресенья».
Выйдя за дверь, Франсуа машинально отломал от багета горбушку и стал ее жевать. Именно в эту минуту он заметил рядом с мусорными баками, выставленными, как каждый вечер, из булочной в ожидании мусоровоза, груду видеокассет. Кто-то свалил их здесь, предварительно раскурочив пластиковые упаковки, как если бы ожидал найти внутри что-то еще, кроме фильмов, объявленных на маркировке. Одни кассеты лежали отдельно от родных упаковок, а другие свисали из них, как длинные кишки, — десятки метров пленки, размотанной рукой вандала.
На сей раз Франсуа был заинтригован по-настоящему, тем более что эти кассеты тоже показались ему знакомыми.
Да, тут были такие же фильмы, что и у него дома: например, «Кабаре» с Лайзой Миннелли или «Харакири» Куросавы. Форменная резня, подумал Франсуа, который не мог расстаться со своими старыми видеокассетами, хотя лазерные диски уже одержали техническую победу в масштабе планеты. Как это — выбросить на помойку десятки еще хорошихфильмов только из-за того, что…
Однако размышления Франсуа были прерваны еще одним зрелищем. Через дорогу, прямо перед церковью Нотр-дам д’Отей, он увидел на скамейке чемодан… он мог бы поклясться, что это его чемодан. Чемодан стоял пустой, раскрытый, а вокруг него, на той же скамейке, были выложены предметы, вроде бы нейтральные, но при виде которых у Франсуа сильно, в режиме тревоги, забилось сердце. Разве этот пульт от телевизора — не егопульт? Разве эта телефонная трубка, явно вырванная из аппарата, не еготрубка?