Ничего более определенного он сказать не смел – рядом топтались комиссары. Они, как коршуны на падаль, готовились к расправе с ненавистными генералами. Алексееву казалось, что кожей ощущает их нетерпеливый местечковый жар. Смелость их и боевитость конечно же питались Верховским, выступающим из Москвы с огромной силой. Нашел же каких-то доброхотов, сумел собрать!
Корнилов, догадавшись о принужденной сдержанности Алексеева, ответил, что нового начальника штаба ждут в Могилеве как полномочного руководителя всей русской армией.
У Алексеева свалилась с души тяжесть. Чего боялись, того не будет: Корнилов при всей своей зарывистости не пошел на обострение. Никакого сражения за Могилев не произойдет. Воинственный Верховский со своими эшелонами может не трогаться из Москвы.
Корнилов еще спросил, где предположительно находится Кры-мов, можно ли с ним связаться. Алексеев ответил, что генерала Крымова как раз сегодня в это самое время ждали в Зимнем дворце. Его вызвал Керенский. Ничего более определенного узнать не представляется возможным.
Шел уже четвертый час пополудни. Прежде чем покинуть Витебск, Алексеев распорядился вызвать Петроград. К аппарату подошел сам Керенский. Он не стал препираться со своим начальником штаба и ответил: «Действуйте, как считаете нужным!» Алексеев немедленно приказал Верховскому: войска из эшелонов выгрузить и оставаться на месте.
Своею властью он прекратил суету руководителей Витебского и Смоленского Советов. Обрадованные выступлением Верховского из Москвы, они также собирали силы, намереваясь присоединиться к карательным отрядам москвичей.Алексеев уже собрался уходить, когда вдруг ожил аппарат на связи с Петроградом. Начальника штаба Ставки вызывал полковник Барановский: «Демократия взволнована свыше всякой меры. Генерал Корнилов и его соучастники должны быть арестованы немедленно. Необходимо, чтобы завтра утром вся организованная демократия узнала об аресте мятежников».
На простецком солдатском лице Алексеева сохранялось невозмутимое выражение. Он знавал и не такие переделки. «Чего им там неймется?» Его уже мутило от одного этого слова «демократия». В устах прохвостов оно звучало как пароль.
В дороге, готовясь к завтрашней встрече с Корниловым, он сел писать письмо Борису Суворину, сыну знаменитого издателя. Он просил маститого журналиста начать «кампанию против убийства лучших русских людей» и выразил свое теперешнее состояние, с горечью признав: «Мы окончательно попали в цепкие лапы Советов!»
Остаток ночи генерал провел без сна. Мысли были невеселыми. Партия развала одолевала партию порядка… В эти тусклые рассветные часы Алексеев возбужденно устремлял свои надежды на юг России, на Дон и Кубань. Там все нынешнее лето находился Каледин, превосходный кавалерийский генерал. Казачество, уверял он, с радостью подхватит Белую идею – движение, родившееся в самой сердцевине лучшей части русского офицерства. Север России уже смердел невиданной изменой и разрухой. Недаром двести лет назад первая жена великого преобразователя России Евдокия Лопухина пророчески изрекла: «Питербургу быть пусту!» Пророчества несчастной царицы сбывались…
Находясь в дороге, Алексеев не знал, что Керенский внезапно сместил своего ближайшего подручного Савинкова со всех его постов.
Перед этим Савинков услужливо одобрил создание «Комитета народной борьбы с контрреволюцией» и выступил застрельщиком того, чтобы предоставить Керенскому чрезвычайные полномочия.
Известие об отставке подействовало на него оглушающе. Он ожидал чего угодно, но только не этого. Разом рухнули все его планы, все надежды.
Он кинулся к Керенскому, но в Зимний дворец его не пропустили. Власть и значение Савинкова померкли в одночасье.
Он понял, что с ним в очередной раз поступили как с носовым платком.
1 сентября генерал Алексеев приехал в Могилев. Корнилов его нетерпеливо ждал. Он сообщил, что узел связи Ставки работал всю ночь напролет. Комендантом Могилева назначен генерал Бонч-Бруевич. По слухам, его брат в числе самых ярых сторонников Ленина (Ульянова). Первым распоряжением Бонч-Бруевича, еще не прибывшего в Могилев, было указание убрать из охраны Ставки всех текинцев.
Алексеев и Корнилов переглянулись. Не сказав ни слова, они хорошо поняли один другого.
Последняя телеграмма получена совсем недавно. Из Петрограда в Могилев выехала следственная комиссия. Ее возглавил прокурор морского ведомства Шабловский. Членами комиссии: Украинцев, Колоколов и Раупах. Это все юристы-профессионалы. От общественности к ним пристегнуты некие Крохмаль и Либер.
– Торопятся… – желчно произнес Корнилов. – Не знаешь, куда они спрятали Львова? Это же он все заварил!
– Да разве дело в нем? – вздохнул Алексеев.
Он стал спрашивать о списке нового Кабинета Министров, составленном якобы самим Корниловым. Филоненко там отводился пост министра иностранных дел, Завойко – министра финансов.
Корнилов стиснул пальцы так, что побелели коричневые костяшки.
– И ты поверил, Михаил Васильевич? Филоненко – министр иностранных дел! Хлестаковщина! Это же с ума надо сойти! – Он стукнул кулаком. – Пусть будет суд… открытый суд! Я этого хочу. И я добьюсь! О всех затеях этой сволочи должны узнать все!
Закряхтев, Алексеев удрученно наклонил голову.
– Неужели ты веришь в какую-то справедливость? Последовал быстрый и пытливый взгляд Корнилова.
– Что-то знаешь достоверно?
– Да что… У них там приготовлен целый список. Убрать всю военную головку! Или ты думаешь, немцы зря прислали Ленина?
– Значит, – подытожил Лавр Георгиевич, – хваленая демок ратия окончательно свалилась в объятия большевиков!
– Как твои добровольцы? – поинтересовался Алексеев.
Он уже прикинул, что надежных сил вокруг Ставки остается слишком мало. Ну, текинцы… Ну, корниловцы… А кто еще? Даже на Георгиевских кавалеров не остается никакой надежды!
– Добровольцы… – В раскосых корниловских глазах внезап но появилась теплота. – Сам Наполеон считал, что из доброволь цев – самые никудышные солдаты. Но мы поправили его и тут. Мои добровольцы – настоящие алмазы. И ведь совсем мальчиш ки! Юнкера… Гимназисты просятся…
– Студентов нет?
Генерал Алексеев имеет в виду директивное письмо Ленина в ЦК РКП(б). Обрадовавшись мятежу мракобесов в военных мундирах, вождь пролетариата наставляет: «Надо поощрять солдат избивать генералов и офицеров, всех, кто высказывается за Корнилова!» Сестра Ленина, М.И. Ульянова, зачеркнула «избивать» и надписала сверху «арестовывать». Е. Стасова зачеркнула и это слово, заменив его словами «требовать ареста». Но смысл оставался тот же самый. После VI съезда партии в России осуществлялась троцкистская установка на избиение, решительное и беспощадное.Ответил Корнилов не сразу:
– Вот скажи на милость, Михаил Васильич. Вспомни: кто обычно бунтовал? Студенты. А юнкера – ни разу. Но – почему? Ведь возрастом-то одинаковы!
– Воспитание, Лавр Георгиевич, воспитание. Вспомни, как учили нас отцы… Да и присяга – не последнее дело. Как ее переступить? А студенты никаких присяг не принимают. Им – наоборот: чем хуже, тем лучше. Отрава смолоду…
Заканчивая стариковский разговор, оба генерала ни словом не обмолвились об аресте – главном, ради чего приехал Алексеев. Он был настолько деликатен, что даже не потребовал сдать личное оружие. Договорились, что местом содержания трех генералов – Корнилова, Лукомского и Романовского – будет местная гостиница. В охрану арестованных назначались верные текинцы.
На днях в могилевскую гостиницу доставят взятых под стражу генералов из Каменец-Подольска и Бердичева. Железная метла террора мела по всем штабам Юго-Западного фронта.
Арест «уллы-бояра» потряс конвойцев. Люди долга и чести, они приходили в ярость, наблюдая, что происходит на их глазах. Любимого генерала, которого они почитали как прямого потомка великого Пророка (так уверяли старики в Ахале), вдруг поместили под караул, как ничтожного базарного вора. Еще не хватало, чтобы его связали волосяным арканом и кинули в зловонную земляную яму «зиндана»!