Но т. Цыганков, несмотря на тяжелые ранения и побои, остался жив. Очнувшись, он увидел, что лежит в канаве, в луже крови. Каким-то чудом выполз из канавы, в пер­вом попавшемся домике попросил воды. Его мучила жажда. Затем он снова выполз на дорогу и вторично потерял со­знание. Стук телеги привел его в себя. Молочница, еха­вшая в город, соскочила к Цыганкову и, боязливо озираясь, подошла.

— Пойдите к моей жене Цыганковой на Морозовой земле и скажите ей, чтобы пришла,— прошептал товарищ. Молочница села на линейку, а т. Цыганков в третий раз потерял сознание. Он очнулся в городской больнице, куда попал через четвертый участок стражи.

22 мая, в двенадцать часов дня, в больницу ворвалась группа вооруженных офицеров и солдат. Несмотря на про­тесты врачей, т. Цыганкова на носилках отнесли в тюрьму и заключили в одиночку. А 25 июня военно-полевой суд при управлении коменданта главной квартиры слушал в закрытом заседании дело группы коммунистов: Е. Айзенштейна, Н. Никитина, П. Мезина, А. Румянцева, Д. Юртаева, В. Анфалова, В. Цыганкова, X. Левченко, А.

Ма­

словского, Н. Шелекетова, Ф. Гудара (он же Руберовский), М. Никитина, М. Улитина-Вилонова, С. Улитиной-Вилоно- вой, Е. Горового и А. Лешкевич. Коммунисты: Айзенштейн, Мезин, Н. Никитин, Румянцев, Юртаев, Анфалов, Цыган­ков, Левченко и Улитин-Вилонов приговорены к расстрелу; Гудар—к пятнадцати годам каторжных работ; М. Ники­

тин—

к двум месяцам тюрьмы, Лешкевич — к году и шести месяцам исправительного дома; Масловский, Шелекетов, Горовой и Улитина Вилонова оправданы. При конфирмации приговора, смертная казнь Н. Никитину, Анфалову, Улитину-Вилонову была заменена бессрочными каторжными работами. Вслед за приговором, пошли бесконечные аресты. Одно из новых дел называлось: «Дело сорока трех зеле­ных». В связи с моим отрядом, в тюрьме сидело сорок три товарища: Замураев, Кривожихин, Пересыпкин, Сафо­нов, Ксения, Евграф, Руссенко (семья), Борисов, Воробьева Антонина, четырнадцатилетний Сергей Цыганков и другие.

Комитет Шестакова и комитет Голубева провалил «ба­рон» Мацкерле. Комитет моего брата — Василий Микалов, а симферопольскую организацию предал Аким Ахтырский. Имена этих мерзавцев навсегда останутся среди рабочих синонимами самой лютой подлости! 

НАШИ УДАЧИ И ИСПЫТАНИЯ.

Как-то мы решили продемонстрировать свои силы, вер­нее—втереть очки белым. Сшили два красных английских платка и желтой краской написали на них: «Штаб 2-го Повстанческого полка». На одной из возвышенностей вблизи деревни Ай-Тодор раскинулись самодельные шатры. В жаркой синеве повис флаг, и «Интернационал» привлек много татар с Адым-Чокрака и Ай-Тодора. Камов и я на­чали с ними беседу.

Подошел Яша Гордиенко, отрапортовал:

— Связь от первого батальона.

Я достал записную книжку, написал... и передал Яше.

— Есть,—отрывисто, по-флотски, проговорил он и скрылся в ближайшую балку.

Через некоторое время явился другой.

— Товарищ командир, связь от 2-го батальона.

Татары совсем растерялись: всего лишь в восемнадцати

верстах от резиденции Врангеля открыто стоит повстан­ческий штаб.

Подошел третий «актер».

— Товарищ командир, куда прикажете разместить пуле­метную команду?

Я развернул карту и громко сказал:

— Сегодня ваша стоянка должна быть здесь.

Я ткнул куда-то в карту.

— Здесь у вас будет небольшой переход. На рассвете перейдете в этот пункт, где будете ожидать дальнейших директив. Можете итти!

— Слушаюсь,-—сказал третий и поспешно скрылся за горкой.

Мы отлично знали, что среди собравшегося около нас населения затаились контр-разведчики. Уж, конечно, они постараются сообщить Врангелю о нашей открытой сто­янке. Барон в это время развивал операцию на Александровск, и мы хотели отвлечь его внимание на нас. Наше предположение оправдалось. Через четыре часа на нас двигался отряд по маршруту Чоргун — Ай-Тодор—Шулюгде. Это сообщили татары. Называли, как всегда, пре­увеличенные цифры.

— Улан много! Пятьсот!

— Нет, триста!

Я скомандовал:

— В ружье!

В нашем отряде в то время были вооружены только двадцать четыре партизана.

Мы засели за камнями небольшой горки как-раз во­время: запылила дорога со стороны деревни Шулю, и я увидел в бинокль небольшой отряд из юнкеров и страж­ников. Они тряслись на подводах, держа винтовки на­изготовку.

Едва белые порявнялись с нашим левым флангом, я встал и крикнул:

— Сдавайтесь! Бросай винтовки! Вам ничего не будет!

Но они быстро, как лягушки, соскакивали с подвод,

щелкая затворами. Я скомандовал:

— Р-о-т-а-а-а, пли!

Раздался дружный залп.

— Рота-а, пли!—Поднялась частая перестрелка.

— Ура! Ура! Ура! — закричали партизаны, преследуя утекавших вояк.

Командир отряда, капитан, и два юнкера были убиты, четверо взяты в плен. Нам досталось много кож, муки, винтовок и патронов, а в кармане убитого начальника оказалось двести пятьдесят тысяч рублей денег. Я повер­нул двух пленных в сторону Севастополя и сказал:

— Идите к Врангелю и доложите ему, что в восемь часов будет занят Севастополь.

Забрав трофеи, мы двинулись в гущу леса, к казарме объездчика Евграфа. Едва мы расположились на отдых, как один из пленных бежал, другой же рассказал, что он бедный крестьянин, что у него есть невеста и родители и только нужда толкнула его под знамя Врангеля. Он умолял не расстреливать его. После долгого совещания мы ре­шили его испытать. Мы даже предложили ему пойти в деревню и отнести денег родителям и невесте, но парень отказался.

От него мы узнали, что разбили головную часть отряда в сорок семь штыков при двух пулеметах. Паника заста­вила белых удрать в Севастополь вместо того, чтобы рас­потрошить нас из пулеметов.

Миновав с отрядом Айтодорский район, мы спустились к кордону Херсонесского монастыря. Монахи недоумевали, откуда взялась такая сила, а мы просто ввели в заблу­ждение святых отцов. Одни и те же партизаны прошли по густой аллее несколько раз таким образом, что, ка­залось, будто нас не меньше четырехсот душ.

Затем я вспомнил о приглашении золотопогонных рыбо­ловов в экономию Томиловых и решил соблюсти вежли­вость. Наши со всех сторон окружили постройки. А не­большая группа направилась по прямой хорошей аллее к главному дому. Навстречу нам шел лейтенант с женой. Поравнявшись с нами, он дружески спросил:

— Много поймали?

Он узнал меня и был не прочь поболтать. Но я спро­сили у него документы, выяснил, что его фамилия Бурлей, и потребовал его оружие. Бурлей возмутился. Потом я предложил парочке следовать за нами. По пути попалась встревоженная хозяйка. На мой вопрос, можно ли при­готовить солдатам обед, хозяйка прошипела:

— Для господ офицеров можно, но для ваших солдат у меня нет продуктов.

На террасе уже стояло под арестом несколько «отды­хающих» офицеров-рыболовов и три молокососа из кадет­ского корпуса. Я сел за стол; лейтенант смерил меня вызывающим взглядом и надменно протяжно проговорил:

— Лейтенант, я сын адмирала Бурлея — я тоже лейте­нант. Что это за обращение, ваша фамилия?

Я помедлил и так же протяжно начал:

— Если вас интересует моя фамилия, я охотно сообщу ... (пауза, общее напряженное внимание).

— Адъютант командующего Добровольческой армией генерала Май-Маевского — капитан Макаров, ныне коман­дир 2-го Повстанческого советского полка. Как вам это нравится, лейтенант?

Я повернул голову к «рыболовам» и напомнил:

— А для вас я являюсь Арзамасцевым!

Бурлей стал белее полотна. Куда девалась его гордая осанка. Чуть не падая, дрожащим голосом, он прого­ворил:

— Господин Макаров, разрешите сесть.

— Я господ...

— Товарищ,—попробовал было он заговорить, но я его перебил:

— Какой ты мне товарищ?! Садись!

Лейтенант, видимо, терял рассудок. Его жена упала к моим ногам. Я заставил ее встать, а хозяйку вторичино спросил, найдется ли что-нибудь для моих солдат?