Иван вопросительно поглядел на обезьяну, и она сейчас же откликнулась:

— Нет, мы не позволяли себе ничего плохого. Мы вели себя очень хорошо. Ни один из карликов не мог бы на нас пожаловаться. Но простые карлики нас всё равно не любили и старались обидеть.

— Каким образом? — заинтересовался Марио, мысленно сравнивая размеры и силу обезьяны и карлика.

— Например, сочиняли всякие плохие песни. Один их поэт написал, что он, мол, так любит обезьян, что если не видит обезьяны на том берегу, то жизнь ему не мила. Так и сказал, что жить, мол, не могу, если не вижу обезьяну на том берегу. Разве это не оскорбление?

— А что здесь оскорбительного? — удивился Марио. — По-моему, было бы хуже, если бы он сказал, что, мол, жить не могу, если вижу обезьяну на том берегу.

— Ты не умнее того правителя, — заключила обезьяна, злорадно хихикая. — Он тоже решил, что для нас эта песня очень даже лестна.

— А разве нет?

— Да ты вдумайся. Жить, говорит, не может, если не видит обезьяны на том берегу. А почему, спрашивается, не может? Да потому, что если он видит обезьяну на том берегу, то, значит, её нет на этом и он может не опасаться с ней встретиться, а если он её на том берегу не видит, то, выходит, она перебралась на этот берег и он может с ней встретиться.

— Ах, вот оно что?! — серьёзно протянул Иван. — И как это я сразу не догадался?

Обезьяна вытянула губы, чмокнула ими, словно от удовольствия, и пояснила:

— Наши тоже этого сперва не разобрали и начали кричать о том, как их любят, но я им разъяснила их ошибку, так что они перестали восхищаться этой песенкой.

— А почему теперь вас не обожествляют? — спросил Иван.

— Потому что год назад того правителя казнили, — объяснила обезьяна. — Его преемник объявил, что он нарушил какой-то из их немыслимых законов, казнил его и уселся на его место. По старой памяти нас пока не трогают, но при виде нас лица у карликов делаются такими злыми, а кричат они так громко, что наши почти перестали сюда заходить, а если пробираются на базар, то делают это осторожно и берут что нужно не в открытую, как раньше, а незаметно, с оглядкой.

— Да, нелегко вам приходится, — согласился Иван. — Совсем чёрные времена настали.

Марио страшно скривился, пытаясь побороть смешок, и обезьяна с удивлением посмотрела на его гримасу, но не стала выяснять её причину, а ответила Ивану.

— Для меня чёрных времён не бывает. Я обезьяна лихая, хожу везде, как прежде, только соблюдаю осторожность.

— Далеко отсюда до твоих краёв? — спросил Иван.

— Недалеко, но я не боюсь доходить даже до противоположного конца этих земель.

— Мы спасаемся от карликов, — объяснил молодой человек. — Если нас поймают, то казнят, хотя мы не совершили ничего плохого, а сюда попали случайно и не по своей воле. Не могла бы ты нас вывести из этой земли?

Обезьяна ещё раз с удовольствием обвела их глазами.

— Нас ещё не ловят и не казнят за то, что мы сюда ходим, но я чувствую, что скоро они начнут это делать. Тогда можно будет объявить им настоящую войну и всячески их доводить. Это будет интереснее, чем просто гулять по их территории. А вы с ними почти что в состоянии войны. Хотите, я подскажу вам, как можно им напакостить? Сама я пока это не могу сделать, раз со мной не обошлись дурно, а вами буду руководить.

— Нет, лучше ты нам по другому помоги. Выведи нас отсюда, — попросил Иван. — Если мы не уйдём, нас казнят.

Обезьяна размышляла, причём её серьёзная физиономия приняла такое выражение, что могла бы послужить моделью для художника, пишущего мудреца.

— Проводи нас, а дорогой мы расскажем тебе о своих странствиях, — попытался соблазнить её Марио.

Обезьяну, очевидно, не слишком занимали чужие приключения, потому что она лишь мельком на него глянула.

— А ты расскажешь нам о своих приключениях здесь, — сказала Адель. — У тебя, наверное, было немало приключений?

— Какие там приключения! — добродушно отмахнулась обезьяна. — Но, конечно, если начать вспоминать, то найдётся что рассказать. Наверное, мало кто пережил столько, сколько пережила я. Ладно, пойдёмте. Я выведу вас из этих земель и по дороге расскажу вам что-нибудь поучительное.

— И заодно покажи нам, где мы можем напиться, — попросил Иван. — Мы целый день сидели в этом стоге, не имели ни капли воды, с нас сошло семь потов и мы почти высохли.

Обезьяна перекосила нижнюю часть морды, что могло бы означать сомнение в последнем высказывании, но согласилась показать источник и привела их в маленькую рощицу к ручью.

— Чувствую, что в меня вливается жизнь, — сообщил Марио, оторвавшись от воды, закрыв глаза и блаженно прислушиваясь к своим ощущениям.

Иван пил длинными деловитыми глотками, прильнув губами к ручью. Адель зачёрпывала воду ладонями, пила, вновь зачёрпывала воду и ей казалось, что она никогда не напьётся. Базиль осторожно, боясь замочить лапы, стоял над мелким местом и очень аккуратно лакал розовым язычком.

Обезьяна тихо и удовлетворённо ухала, глядя на своих новых знакомых. Наверное, ей было приятно сознание, что она доставила им такое удовольствие.

— Спасибо тебе, добрая обезьяна, но теперь не будем мешкать и поскорее уберёмся отсюда, — решил Иван. — А дорогой расскажи нам, как живут карлики.

— Как живут? — переспросила обезьяна, шагая то на двух полусогнутых ногах, то опираясь ещё и на руки. — Плохо живут. А вместе с ними и я иногда впадаю в грех. До сих пор не могу успокоиться после события, которое произошло на той неделе, когда я заходила сюда в последний раз.

— Что же случилось? — сочувственно спросил Иван.

Адель теперь хорошо рассмотрела обезьяну. Она была покрыта густой шерстью, и лишь грудь и морда у неё были голые. Выглядела она весьма благообразно, и в лице не было ничего неприятного. Оно отличалась вдумчивостью и добродушием.

— Что случилось? Да то и случилось, что эти мамаши совершенно не заботятся о своих детях. Мы, обезьяны, не могли бы смотреть равнодушно на то, как плачет ребёнок, а мать-карлица даже прикрикнула на своё чадо, когда он плакал-надрывался и просил банан. У меня сердце переворачивалось, а мамаше хоть бы что. Я не выдержала и украла для него бананы. Огромную спелую гроздь. Стянула прямо с прилавка. Вот до чего меня довели эти проклятые карлики!

— Это за воровство считаться не может, — авторитетно заявил Марио. — Говорю тебе как специалист. Ты не для себя украла, а для другого.

— Правда? — обрадовалась обезьяна. — Ты меня утешил. Теперь-то совесть меня мучить не будет. Прямо как освобождение какое-то! Хорошо!

— А ребёнок-то рад был бананам? — спросил Иван. — Наверное, благодарил тебя?

Обезьяна изумлённо повернулась к нему.

— А разве я должна была ему отдавать бананы? Разве не мало того, что я ради него пошла на воровство? Разумеется, я их съела сама. С горя. Да ещё сердилась на него за то, что ввёл меня в грех и я ради него такое совершила. Если бы я знала, что воровство ради другого не считается воровством, я бы не стала так огорчаться. Но какова мамаша-то? Меня проняло, а эту стерву слёзы малыша не тронули. Преступница!

— Может, у неё не было денег на бананы? — сдавленным голосом спросил Иван. — Она, наверное, тоже не знала, что воровать для другого — не грех.

— Как это может не быть денег? — удивилась обезьяна. — Деньги всегда можно взять, причём это не воровство.

— Объясни, пожалуйста, — заинтересовался Марио. — Ты не представляешь, как сильно это меня интересует.

— Посмотри вокруг, — предложила обезьяна. — Видишь эту траву под ногами? Она тебе нужна?

Марио не знал, что ответить и почему разговор перешёл на траву.

— Вроде бы, нет, я же е корова, — с запинкой произнёс он, подозрительно разглядывая траву.

— Если я нарву тебе травы, может это считаться воровством?

— Конечно, нет, — ответил Марио.

Иван украдкой подмигнул Адели, и девушка поняла, что сейчас будет что-то забавное.

— Вот я и беру иногда в известных мне домах деньги, которые там никому не нужны. Вы даже представить себе не можете, сколько существует домов, где деньги никому не нужны. Люди сами не знают, зачем они им. Они ими не пользуются, не смотрят на них, даже в руки не берут. Положат куда-нибудь и больше к ним не прикасаются. Я порой погляжу, как люди или карлики сунут деньги в укромный уголок, чтобы они им не мешали, да и пожалею их. Зачем им такая обуза: прятать лишний хлам? Мне деньги совсем не нужны, а я всё равно подожду, когда дома никого не останется, заберусь в открытое окно и освобождаю их от ненужного.