— Вы так стоите, господин гонвед, как будто сейчас начнете стрелять.
Гонвед снял короткую куртку, кивер, пояс с револьвером и саблей. Сел за стол.
Ужин еще не был готов. Из кухни пахло жарящейся яичницей. Гусар, подперев руками голову, ждал.
— Сделала бы из четырех. — Это Лёлькин голос.
— Хватит и трех. Отцу я всегда из двух делала.
Она думает, что одним яйцом спасет мир. Дура! Старый Таг обвязал вокруг пояса шелковый шнурок и встал лицом к буфету, то есть на восток. Начал раскачиваться. Приложил ладонь ко лбу, насупил брови и крепко зажмурился. Губы двигались быстро и равномерно. Монотонно цедил сквозь зубы вечернюю молитву. Только время от времени чуть повышал голос, словно начинал новый стих с прописной буквы. На «Восемнадцати благословениях» совсем замолчал. Ни бормотания, ни шепота, тихо, как в костеле. Тьфу! Опять двадцать пять! Вечно одно и то же! Лицо ксендза. Кто б мог подумать, что у еврея, все сильнее раскачивающегося, все ниже склоняющегося в немой молитве, в голове такие мысли! Мысли, они как вода, всюду просачиваются. Никакими благословениями их не прогнать.
Где-то далеко потрескивали отдельные выстрелы. Гусар тогда вздрагивал, озирался испуганно, а потом снова ронял голову на грудь. Каучуковый воротничок врезался в небритый подбородок. Конь ржал, дрожали бархатные губы, тянущиеся за кусочком сахару, дрожала черная от мух шкура на лошадиной шее. Гусар вскочил.
В залу вошли невестка и внучка. Стали хлопотать у стола. Спросили гусара, в каком виде яйца он любит. А то они забыли спросить. Пожарили ему болтушку, а может, он предпочитает глазунью или яйца по-венски? Гусар на все согласно кивал.
— Еще минуточку подождем, — сказала Мина, — сейчас дедушка кончит молиться. Лёлька, слышишь? Что там такое?
Фитиль еще больше прикручен. Это невестка, Лёльке не дотянуться. Будто от дуновения огонек в лампе зашипел и потускнел. Кто-то стоял во дворе и кричал пустым голосом, одним голосом, без слов. Огонь в лампе снова стал ярче. Лёлька кинулась к двери. Заскрежетал в сенях ключ.
Старый Таг сделал три шага назад и сплюнул через левое плечо — закончил «Восемнадцать благословений». Снял шелковый шнурок, обернулся и увидел открытую дверь и пятящуюся назад в залу Лёльку.
— Что случилось? — спросил.
— Боже! — крикнула невестка. — Бум!
Старый Таг отстранил ее:
— Отойди! Обе отойдите!
— Боже! Ма-а-а-амочка!
— Бум… — шепнул старый Таг.
Бум стоял в дверях, вытянув перед собой руки. На руках лежала Ася.
— Несчастье! — заломила руки невестка старого Тага.
— Она жива… она жива… — бормотал Бум.
— Что такое? Что случилось? — спрашивал старый Таг.
— Как теперь быть? — простонала Мина.
— Так, ни с того ни с сего? Что творится? — Старый Таг подошел к Буму, все еще стоящему на пороге. — Ну, входи же, сынок! Входи!
— Она жива… она жива…
— Боже! Боже! — Мина брызгала Асе в лицо водой.
— Надо ее положить, — сказал старый Таг. — Дай, сынок, помогу.
— Где ее теперь положишь? — Мина оглядела залу. — Может, вы сумеете помочь? — обратилась она к гусару. — Вас ведь, наверно, учили.
Гусар развел руками. Учили. Себе — пожалуйста. Руку, ногу, это он может. Но тут — он показал на грудь — не сумеет. Тут уже никто не поможет.
Достал бумажный, перевязанный веревочкой пакетик.
— Корпия, вата, бинт.
Невестка старого Тага отдернула руку. Побледнела.
— Не хочет?
— Я не умею. Корпия, бинт… Боже! Какой ужас!
Старый Таг отвел Бума в спальню. Помог положить девушку на кровать.
Бум сел на краешек. Гладил в темноте ее волосы. Носовым платком вытирал лоб. Платок был сухой.
Старый Таг принес свечи и вставил в латунный подсвечник, стоящий на ночном столике.
Бум потрогал Асин лоб. Взял ее руку в свои.
— Ася… Ася… — будил девушку Бум.
— А где отец? — спросил старый Таг.
Бум не сводил глаз с Асиного лица.
— Она жива… она жива…
— Может, отнести ее в больницу? — спросила Мина. — Это недалеко.
— Больница? Какая больница? Там со вчерашнего дня ни души, — бросил сердито старый Таг.
— А где фотограф Вильф? — допытывалась невестка. — Он-то хотя бы уже знает? Скажи, Бум! Ее отец знает?
— Уйдите отсюда, — приказал старый Таг.
Мина и Лёлька вышли из спальни.
Старый Таг взял подсвечник и поднес к лицу девушки. Присмотрелся. Поднял веко. Поставил подсвечник обратно на ночной столик.
— Она жива… она жива…
Бум смотрел на старого Тага.
Старый Таг закрыл глаза.
— Ася! — крикнул Бум. — Ася!
Упал на колени, стукнувшись лбом о край кровати. Взгляд метался из стороны в сторону.
— Ася! Ася! Ася! Ася!
— Бог дал, Бог взял. Благословен Судья истинный, — шептал старый Таг, ударяя себя в грудь. — Виновны, вероломны… Ты знаешь секреты Вселенной и сокровенные тайны всего живого.
В неплотно закрытую дверь заглянули Мина и Лёлька.
Бум вскочил. Подбежал к старому Тагу, схватил его за рукав и потянул к кровати. Губы у него дрожали, но голос был пустой, изнутри выдолбленный, один звук без слов. Хриплое мычанье немого.
— Ася! Ася! — Только это он и мог.
Старый Таг не сопротивлялся. Подошел к кровати, стоял, качал головой:
— Ой, Бумек! Ой, Бумек!
В дверях зарыдала Лёлька, за ней Мина.
— Ася! — взревел Бум и ударил себя кулаками по голове.
Невестка старого Тага вбежала в комнату и схватила его за руки:
— Побойся Бога, Бум! Что ты делаешь? Ой, как бы мальчик не сделал себе чего плохого! А где твои родители? Вильф, фотограф этот, я понимаю… — Она взглянула на мертвую Асю. — Но твой-то отец где? А твоя мать? Они ж настоящие родители… Вы вместе убегали.
Бум рванулся, невестка старого Тага не смогла его удержать. Размахивая руками как утопающий, с криком бросился на кровать. Уткнулся лицом в подушку. Голова девушки подскочила, повернулась набок и упала. Бум затрясся в беззвучных рыданиях.
Невестка заломила руки:
— Что это? Он смеется?
— Иди, иди! — Старый Таг попытался вытолкнуть ее за порог. Но Мина вырвалась:
— Сама уйду!
Старый Таг отпустил ее:
— Хотя бы ничего не говори.
Бум всхлипывал как маленький. У него началась икота.
— Принеси воды, — сказал старый Таг Лёльке.
Лёлька мигом вернулась со стаканом воды. Бум ее оттолкнул. Вода пролилась на маркизетовое, белое в розовый цветочек Асино платье.
Невестка старого Тага стала вытирать Асе шею платочком.
Бум поднял голову. Показал пальцем на капли у девушки на плече.
— Еще здесь… здесь… — попросил, тихо плача.
— Хорошо, хорошо.
Бума снова затрясло.
— Почему?.. Почему?.. — рыдал он.
— Попей! Попей! — уговаривал его старый Таг.
— Выпей глоток воды, — сказала невестка старого Тага.
— Ну, капельку, — просила Лёлька.
Бум поднял на Лёльку заплывшие невидящие глаза. С рыданием упал Асе на грудь. В самом центре кровавого пятна появилась светлая капля.
— Что делать? Нужно что-то сделать! — причитала невестка старого Тага. — Не может ведь она так здесь лежать.
— Закрой зеркало. Принеси второй подсвечник и еще одну свечу. Достань белую простыню. Мы положим ее на пол. — Старый Таг распрямился. — А ты, Лёлька, принеси из коровника соломы.
— Может, сапожник Гершон поищет фотографа Вильфа? Он же отец, должен заняться собственной дочкой. Пусть заберет ее домой.
— Нет сапожника, нет фотографа. Слышишь? Надо переждать ночь. А завтра утром посмотрим.
— Целую ночь! Боже! Какой кошмар! Я не выдержу! У меня голова раскалывается!
— Я говорил: нечего здесь стоять. Забирай Лёльку, и идите наверх. Ложитесь. Я тут останусь.
— Лечь? Спать? Сейчас?
Старый Таг молчал.
Лёлька приобняла мать. Шепнула ей что-то на ухо.
Старый Таг закрыл глаза.
Благословен Судья истинный. Бог дал, Бог взял.
Старый Таг ударил себя в грудь.
Тебе ведомы все таинства мира и сокровенные тайны всего живого. Ты исследуешь все тайники утробы и испытываешь разум и сердце. Нельзя ничего утаить от Тебя, ибо нет ничего скрытого от взора Твоего. Да будет воля Твоя, Господь, Бог наш и Бог отцов наших, простить нам все грехи, отпустить нам все проступки и стереть все беззакония наши. Ты наказал ее, белую как снег. Накажи меня за мой грех. Отныне мой дом — могила. Пусть она тут упокоится! Я принимаю ее в доме моем.