— Да, что-то, — согласился долговязый.

Вадим крутил головой. Ему хотелось увидеть всю картину. Никак не удавалось…

Бродский протянул ему доску:

— Да играй же… Они выпендриваются, а ты уши развесил.

Он нисколько не обращал внимания на окружающих.

Долговязый оглянулся. Эдуард невозмутимо смотрел на шахматы.

— Вы видели когда-нибудь Шагала? — нервно спросил долговязый.

— Вы ко мне? — предупредительно переспросил Эдуард.

— Да, — с готовностью подтвердил долговязый.

— Ах, ко мне! Извините, нет времени ходить по галереям. Я работаю «от» и «до». А в свободное время торчу в кабаках. Да-с.

— Оно и видно, — поддержал лысый и потянул приятеля к следующей картине.

— А ты нахал, Эдя, — сказал Вадим, ему никак не удавалось всадить ладью в ячейку.

— Дело не в Шагале. Меня бесят эти типы. Наверняка пришли, чтобы посмотреть, как Витю будут жать к ковру. Скандальчика им хочется. Если бы продавались билеты, они взяли бы в первом ряду.

Бродский нежно любил Устиновича. И был агрессивно настроен ко всему, что могло повредить его кумиру.

— Напрасно ты. Может, это доброжелатели.

— У меня чутье на людей. Ты посмотришь на них в зале, — заявил Бродский. — А твоя снисходительность, Димка, тебе еще даст прикурить. Помянешь мое слово. Строже надо быть, осиротевший брат Тиберий… Ходи!

Вадим посмотрел на Эдуарда. Намек? Еще никто не ставил ему в укор уход из обсерватории Ипполита. Это он услышал впервые. Что ж, должно было произойти. Слишком уж носилось в воздухе. Ипполита любили в отделе и чувствовали его отсутствие…

— Я не хочу больше играть. Надоело, — и Вадим отдал шахматы Бродскому.

— Как угодно, — Эдуард без видимого сожаления захлопнул доску и ушел.

Протарахтел звонок. Пора идти в зал.

У картины освободилось место, и Вадим подошел ближе. Синий юноша протягивал непропорционально длинные руки к красному грозовому небу. Контраст синего и красного был очень напряжен. У юноши огромные, во все лицо, глаза. А у ног стояла маленькая лошадь и тоже красная. Лошадь едва дотягивалась ему до колен. Картина называлась «Туда»… Вадим ничего не понял. Лишь тревожное чувство кольнуло грудь.

Пора идти в зал.

Люди все прибывали. В проходе между рядами стояла плотная очередь, вызывая шумное недовольство сидящих в крайних креслах. Радиоастрономы, как всегда, занимали свой «сектор» в конце зала. Вадим уселся на подоконник, между Ясей и Борькой Гогуа. Отсюда видно лучше, чем с кресел.

Устинович стоял у доски. В руках он держал фонарик-указку, с его помощью можно было пояснять изображения на диапозитиве. Белый экран, натянутый на вторую доску, приподнят на блоках — так он виден всему залу.

Вадим посмотрел на площадку. Ирина сидела у проектора. Она помахала Вадиму рукой и улыбнулась. Серьезной и тревожной улыбкой. Она волновалась. Вадим вспомнил, что так и не смог узнать у Ирины тему доклада Устиновича. Что ж, сейчас узнаем. Вот рассядутся все по местам, и узнаем…

Вадим заметил Ковалевского. Роман Степанович что-то быстро записывал в блокнот, Киреев разговаривал с Федоренко, физиком из университета. По-видимому, беседа им обоим нравилась…

Референт наклонилась к Весенину и что-то шепнула. Весенин кивнул и недоуменно посмотрел на Устиновича: «Чего же вы ждете? В зале полный порядок».

Виктор Семенович подошел к краю сцены. Он великолепно владел собой.

— Тема сегодняшнего разговора — загадочные явления в атмосфере Венеры… При изучении спектра ночного неба Венеры мы обратили внимание на одну деталь… Прошу вас, Ирина Борисовна.

Ирина включила проектор. Диапозитив был неясен и бледен. В зале выключили свет, и изображение приняло отчетливую форму.

— Вы видите эту несколько размытую полоску, — острый луч фонарика взметнулся к экрану и остановился, слегка подрагивая, у какой-то темной линии. — Изучая перемещение этого пятна, мы попытались геометрически вычислить скорость вращения Венеры. Однако природа самого пятна оставалось еще загадкой. До тех пор, пока одно из наблюдений не зафиксировало появление на месте пятна чрезвычайно яркой вспышки… Дальнейшие обработки показали, что в полученном спектре вспышки, наряду с прочими четко выраженными элементами, имеются линии, весьма характерные для технеция. Как известно, технеций не встречается в естественных земных условиях. А при искусственных условиях технеций обнаружен при ядерном распаде тория… Это преамбула. Теперь я перейду к детальному разговору…

По залу пронесся легкий шелест. Люди принимали удобные позы, нетерпеливо глядя на Виктора Семеновича. Кто-то даже не выдержал и негромко произнес! «Начинайте!»

— Детективные повести и рассказы, — произнес Яся. — Ну и силен же Витя.

— Тихо. Тихо, — зашикали со всех сторон.

Вадим вытащил из кармана пачку сигарет. Но тотчас же спрятал и смущенно улыбнулся — никто еще не курил.

Все привыкли к экстравагантным сообщениям Устиновича, но предстоящее казалось более невероятным, чем все, что делал Устинович до сих пор.

Виктор Семенович докладывал уже второй час. В абсолютной тишине. Иногда Вадиму казалось, что все покинули зал. Осталось трое — Вадим, Устинович и сидящая у проектора Ирина.

Кто-то потянул Вадима за рукав и передал записку. «Учись, как надо отстаивать свои убеждения. Даже когда в зале 90 процентов противников. Нет, 95 процентов! И. К.» Вадим сунул записку в карман и посмотрел на площадку. Ирина бесшумно вставляла в кассету новую серию диапозитивов.

Он подумал о судьбе Устиновича. Всегда один! По крайней мере, в обсерватории… Всегда его гипотезы шли вразрез с общепринятым мнением. Но они не были легковесные, построенные ради газетной сенсации. Они всегда глубоко научные и… свои, «устиновические». Их ни с чем нельзя спутать, как множество других работ. Чем они поражали? Парадоксом! Несогласием с тем, что утверждено. Устинович искал свое, даже тогда, когда истина была очевидна. Вот где необходимо личное мужество, убежденность. Ведь неспроста в зале нет свободных мест. Люди тянутся к мужеству, часто глумясь над ним, словно желая где-то внутри оправдать свою человеческую слабость. К чему это лицемерие?!

Многие завидовали Устиновичу. И зависть их была еще непримиримее, чем ненависть…

Но у него были и другие противники. Которые не опускались до зависти. Для них Устинович был «ученым слишком поспешных выводов». Ученым парадокса, близкого к абсурду. И парадокса ради парадокса, а не парадокса ради истины. Им казалось, что Устиновича увлекает процесс, а не цель. И это не нравилось…

Они не могли быть врагами, это были люди со своими научными убеждениями. Принципиальные критики. Многих из них Устинович уважал. Так же, как и они Устиновича. Сложные отношения.

Кроме врагов и противников в зале было пять процентов друзей-единомышленников. Если верить статистике Ирины…

Когда Устинович кончил, в зале стояла напряженная тишина… Еще никогда не было такой острой темы для споров. И для ругани. Многие не понимали — что это? Научное сообщение, основанное на эксперименте, или выступление фантаста?! Вывод один. Раз на Венере наблюдали ядерный взрыв искусственного происхождения, значит его устроили разумные существа. Какие-то «венеряне». В то время, пока идет многолетний спор, расплавленная ли поверхность планеты или водная гладь, какие-то «личности» устраивают атомный взрыв для своих целей…

Что это? Сенсация, доведенная до абсурда, или строгий научный эксперимент? Авантюра или подвиг?!

Все обводили глазами многочисленные диаграммы и схемы, вспоминали картинки диапозитивов. И молчали.

— Так, так, — произнес кто-то в зале. — Что ж, прежде чем «Венера» спустилась на Венеру, многие считали это неудачным анекдотом…

И опять тишина.

Устинович сел с краю стола и помахал рукой. Ирина оставила площадку и прошла к сцене. Поднялась. Устинович взял стоящий у доски стул и поставил рядом со своим.

— Если есть вопросы к докладчику, прошу, — произнес Весенин с места. — Доклад затянулся. Давайте оперативней. Кто первым? Евгений Михайлович, пожалуйста. Товарищ Федоренко из университета.