Иногда госпожа Танака просит меня помочь вымыть посуду или сделать еще что-нибудь по хозяйству. Когда я заканчиваю работу, она говорит: «Превосходно, Марико! Где ты научилась заниматься домашними делами?» Я ни разу не видела ее сердитой. На ее лице всегда улыбка. А глаза у нее круглые.

Маленький мальчик всегда играет возле меня. После обеда он спит. Как-то раз я решила подняться на холм. Мальчик пошел со мной, прихватив свой бумажный самолетик, который сделал ему священник. Прогулка оказалась для него слишком длинной. Но он продолжал шагать и ни разу не пожаловался на усталость. Когда мы забрались на вершину, он воскликнул, глядя на город, который остался внизу: «Здесь высоко!» Потом он пустил по ветру самолетик, а сам побежал следом. Теперь он каждый день просит меня сходить на холм.

Город еще не успели отстроить после землетрясения. На улицах по-прежнему каменные завалы, следы пожара и разрушенные дома. Завод по производству лекарств и нагайя словно стерли с лица земли. Город теперь не узнать. Прежним остался только холм. Я отыскала камень, на котором тогда сидела. Отсюда мы с мамой смотрели на город, охваченный огнем. Где-то рядом плакал мальчик на руках молодой женщины. Больше ни о чем вспоминать не хочется.

Иду и ищу колокольчики. Но они уже отцвели. Тогда я растягиваюсь на траве. Закрываю глаза. Так я лежу долго и наконец засыпаю.

Как-то раз, когда мы были на вершине холма, мальчик подошел ко мне, пряча что-то за спиной, и сказал:

— Онэсан, у меня для тебя подарок.

Я лежу на спине, не шевелясь. Он улыбается:

— Закрой, пожалуйста, глаза.

Закрываю глаза.

— А теперь смотри! — говорит он и протягивает мне цветок горечавки. Я не могу отвести глаз от нежных бледно-фиолетовых цветов, напоминающих по форме колокольчики. Поднимаюсь и сажусь. Он устраивается рядом со мной и говорит:

— Красивые, правда?

По моим щекам текут слезы.

— Что случилось? — спрашивает он.

Меня душат рыдания, я не могу остановиться. Мальчик бросается мне на шею:

— Не плачь!

Он сжимает руками мою голову и долго не отпускает. Потом я успокаиваюсь и вдруг понимаю, что плакала первый раз с тех пор, как пропали мама и дядя. Мальчик гладит меня по голове.

— Марико, Марико. До чего же красивое имя! Как у Девы Марии, которая защищает нас. Священник говорит, что сердце у нее большое, как небо, и крепкое, как дуб.

Подул сухой и холодный зимний ветер. В начале декабря выпал первый снег. Несколько дней небо было затянуто плотными облаками. Мы с мальчиком по-прежнему ходим гулять к холму. Мальчик берет с собой бумажный самолетик, который он сделал сам. Я сижу на земле и наблюдаю за ним. И ни с кем не разговариваю.

Я смотрю в окно. По небу проплывают низкие облака. Мальчик спит возле меня. В саду священник набирает из колодца воду и моет в деревянном ведре дайкон. На нем все та же черная сутана. Девочка, которая спросила священника, не немая ли я, рассказала на днях, что он приехал в Японию откуда-то издалека. Его родители погибли на войне, которая шла тогда в Европе. Ему было всего четыре года. «Так что священник еще с детства сирота», — сказала девочка.

В комнату входит госпожа Танака с обрезками ткани и коробкой для шитья в руках. Садится у окна и раскладывает на коленях кусок черной ткани, а поверх него кладет старые штаны, которые я получила через несколько недель после своего появления здесь. Госпожа Танака выкраивает новые штаны. У нее умелые руки — как у мамы. На черной ткани проступает картинка из прошлого: мама со своей чимой, из которой она сшила мне зимние брюки. Госпожа Танака улыбается:

— Это для тебя, Марико. Я распорола новую сутану, которую недавно получил наш священник. Он попросил сшить из нее одежду для тебя.

Мне очень хочется поблагодарить госпожу Танаку, но я не могу произнести ни слова и только опускаю глаза.

— Крепко спит, — говорит она, глядя на мальчика. И потом прибавляет шепотом — Все эти дети не знают, кто их родители. Родители бросили их. Вот этого мальчонку оставили под дверью церкви завернутым в кусок ткани. Уж до чего он был хорош. Даже никакой записки не вложили. Наверное, ему тогда было шесть или семь месяцев. Несмотря на все это, он вырос добрым ребенком — благодаря вниманию и заботе священника.

Мальчик перевернулся на другой бок. Госпожа Танака замолчала и встала, чтобы поправить ему одеяло. Потом вернулась на прежнее место и снова принялась за шитье.

— Каждый год церковь его родины, — говорит она, указывая на священника, который моет дайкон, — присылает сюда занавески, простыни, новую сутану и несколько отрезов ткани. И он все отдает детям. Вместе с другими христианками мы помогаем ему шить рубашки, штаны, юбочки… А он так и носит свою старую черную сутану.

Легкими хлопьями падает снег. Закончив мыть дайкон, священник выливает воду из ведра в дальний угол сада. Потом приносит большую деревянную колоду, ставит ее у забора и начинает рубить топором. При каждом взмахе длинная черная сутана вздымается по ветру.

— Знаешь, Марико, — прибавляет госпожа Танака с улыбкой, — все здешние женщины называют его господином Цубаме.

В саду расцветают персиковые деревья. На ветвях шумно чирикают воробьи. На ивах, что растут вдоль берега реки, набухли первые почки. Ветер дует теплый, ласковый. Наступает весна.

Каждый день я хожу гулять. Проснувшись после дневного сна, мальчик следует за мной повсюду. Он продолжает идти до тех пор, пока окончательно не устает. К вечеру у меня уже тоже нет сил, и я засыпаю, едва нырнув под одеяло. Это помогает не думать о маме и дяде. Но по ночам я часто просыпаюсь, вся подушка мокрая от слез.

Однажды госпожа Танака поставила перед входом в церковь железную печку, положила внутрь уголь и затопила ее. Потом укрепила сверху решетку. Окружив ее, дети с любопытством наблюдали.

— Что ты делаешь, Обасан? — спрашивает мальчик.

— Сегодня мы приготовим кое-что вкусное! — отвечает она.

И приносит сачок, полный крупных ракушек.

— Хамагури! — кричит кто-то из детей.

— Точно! — говорит госпожа Танака. — Ты правильно назвал эти ракушки. В это время года их как раз много. Хамагури всегда едят на праздник девочек.

— Почему? — интересуется одна из сирот.

— У хамагури две створки соединены вместе. У каждой створки только одна пара, и никакая другая створка ей не подходит, хотя на вид все половинки одинаковые. Поэтому девочкам желают встретить того единственного человека, с которым они будут вместе до конца жизни.

Всем смешно. Но госпожа Танака говорит очень серьезно:

— Когда съедите то, что внутри, поиграйте в такую игру: попробуйте отыскать пару к каждой створке. Вы сразу поймете, что это непросто.

Угли пышут жаром. Створки ракушек раскрываются одна за другой. В огонь капает сок, приятный запах щекочет ноздри. На пороге церкви показывается священник.

— Пахнет вкусно! Что это у вас там?

— Это запах весны! — отвечает ему мальчик.

Все смеются.

Солнечные лучи греют. На лужайках вокруг церкви расцвели розовые астрагалы. Лежа на траве, я смотрю в небо. Под белыми облаками проносятся две ласточки. Они вернулись из теплых краев. Ласточки летят вместе, с одной скоростью — сначала высоко, затем низко, почти вровень с землей. Потом снова взмывают вверх и садятся на крышу дома. «Если бы можно было родиться второй раз, я бы хотела родиться птицей», — мысленно повторяю я мамины слова.

Как-то раз из окна я увидела священника: он замер, устремив взгляд на крышу церкви, и долго так стоял неподвижно. Выйдя во двор, госпожа Танака спросила:

— Куда вы смотрите?

— Там старое гнездо ласточек, которые прилетали сюда в прошлом году. Надеюсь, они скоро вернутся.

— Неужели настала пора возвращаться? — воскликнула она. — Как быстро летит время!