Вначале ему нужно было обработать дыру, что заняло почти час. Эдгар работал не торопясь: трещины могли пойти дальше и повредить всю деку. Закончив, он поднялся и выпилил из стены кусочек бамбука. Вырезал его по форме отверстия, намазал клеем и аккуратно забил в отверстие. Разорванные струны позволяли добраться до пулевого отверстия сверху, и Эдгар тщательно зачистил края. Это заняло довольно много времени: нож был слишком маленьким. Пока он трудился, он понял, что за это время он мог бы попросить у Кэррол а рубанок или нож побольше, или, может быть, подходящую древесину. Но что-то его останавливало в этом. Вообще, он хотел бы распилить всю стену форта — символ войны — и превратить ее в один звучащий механизм.
Когда он закончил забивать клинья, он занялся порванными струнами: открутил, свернул их и положил в карман. Еще один сувенир. Найдя в саквояже струны нужного диаметра, он развернул их и натянул от одного колка к другому и обратно. Третью струну он прикрепил к собственному колку, а затем протянул ее параллельно соседним струнам. Обрезав проволоку, он оставил конец длиной с собственное запястье, его должно было хватить еще на три оборота колка. Новые струны были блестящие и серебристые в отличие от тусклых старых струн, и Эдгар подкрутил их повыше, потому что они должны были растянуться.
Закончив со струнами и колками, он снова обошел рояль спереди. Теперь нужно было поднять тон всего инструмента. Двигаясь с середины клавиатуры в обе стороны, он начал ударять по клавишам и натягивать струны. Теперь работа пошла быстро. Но все равно на это потребовался почти час.
Было уже за полдень, когда он начал регулировать звук. «Механизм звукоизвлечения у фортепиано непрост, — объяснял он обычно клиентам, — он связывает клавиши и молоточки, то есть — пианиста и музыку». Чтобы добраться до нужного листа, теперь он снял переднюю доску. Он выровнял высоту молоточков, поправил рычаги и установил на место возвратный механизм. Время от времени он отвлекался на то, чтобы поправить клавиши, подогнать педали. Когда наконец он выпрямился, запыленный и уставший, рояль был уже в рабочем состоянии. Эдгар особенно радовался тому, что в нем не было серьезных повреждений, например треснувшего блока колков. У Эдгара здесь не было инструментов для устранения подобных поломок. Он настолько увлекся работой, что не представлял себе, сколько прошло времени. И только сейчас, выйдя на улицу, понял, что солнце быстро спускается к вершинам деревьев.
Было уже темно, когда он встретился с доктором у него в приемной. На столе стояла тарелка с недоеденным рисом и овощами. Перед Кэррол ом лежала стопка бумаг, которые он читал.
— Добрый вечер.
Доктор поднял глаза.
— А, мистер Дрейк, вы наконец закончили. Повар считал, что нужно послать за вами, но я сказал, что не стоит вам мешать. Он очень возмущался тому, что придется подождать, пока вы не закончите, но, к счастью, он сам — любитель музыки, и мне удалось убедить его, что чем скорее вы закончите, тем скорее у него будет возможность послушать игру на фортепиано. — Он улыбнулся. — Садитесь, пожалуйста.
— Простите, что я не умылся, — сказал Эдгар, присаживаясь на маленькую тиковую табуретку. — Я умираю от голода. Я хотел бы принять ванну сразу же после обеда и затем отправиться в постель. Завтра я встану как можно раньше. Но мне хотелось бы еще кое-что у вас узнать. — Он поудобнее устроился на табуретке. — Я уже говорил вам об этом — я не уверен, что дека переживет следующий влажный сезон. С этим не все бы согласились, но я считаю, что нам стоит попытаться как-то защитить ее от влаги. В Рангуне и Мандалае я видел множество деревянных инструментов, с которыми наверняка возникают те же проблемы. Вы не знаете, кто может помочь нам в этом?
— Знаю наверняка. Я знаком с бирманцем, играющим на лютне, он раньше играл для короля Тибо, у него есть жена — шанка из Маэ Луин. После падения королевского двора он вернулся сюда и занялся сельским хозяйством. Иногда он играет у нас, когда ко мне приезжают гости. Завтра я постараюсь привести его к вам.
— Благодарю вас! Покрыть чем-либо нижнюю сторону деки будет несложно, сверху — труднее, потому что придется подлезать под струны. Но сбоку там достаточно пространства, чтобы залезть туда с тряпкой, покрытой специальным составом, и таким образом можно выполнить задачу. Мне кажется, так мы сможем хоть как-то защитить инструмент от влажности, пусть этот вариант и далек от совершенства... А, да, у меня есть еще один вопрос: завтра мне потребуется для работы что-то, на чем я мог бы разогревать зажим — маленькая жаровня или что-нибудь подобное. Вы можете обеспечить меня еще и этим?
— Конечно, это гораздо проще. Я могу попросить Нок Лека принести вам шанскую жаровню. Ее можно разогреть достаточно сильно. Но она маленькая. На что похож ваш инструмент?
— Он тоже маленький. Я не мог тащить сюда громоздкие вещи.
— Тогда замечательно, — сказал доктор. — Пока я очень доволен, мистер Дрейк. Скажите, когда вы рассчитываете закончить?
— О, на рояле можно будет играть завтра к вечеру. Но мне, возможно, стоит еще задержаться здесь. Обычно я наношу повторный визит к клиенту спустя Две недели после первой настройки.
— Оставайтесь, сколько хотите. Вы не спешите возвращаться в Мандалай?
— Нет, совсем не спешу. — Он задумался. — Вы хотите сказать, что я должен сразу же возвращаться, как только закончу работу?
Доктор улыбнулся.
— Мы уже серьезно рискуем, позволив гражданскому лицу приехать сюда. — Он заметил, что настройщик потупил взгляд. — Мне кажется, вы уже начинаете понимать некоторые из причин, по которым я так долго живу здесь.
Эдгар прервал его:
— О, для того чтобы жить здесь, я мало подхожу! Просто, учитывая состояние рояля, я боюсь, что с началом дождей он опять расстроится, а может, и более серьезно пострадает. И не пройдет и двух недель, как я получу еще одно письмо с предписанием возвращаться в Маэ Луин и снова чинить его.
— Само собой, делайте все, что нужно, и оставайтесь, сколько необходимо, — вежливо кивнул доктор и вернулся к чтению.
В эту ночь Эдгар никак не мог заснуть. Он лежал внутри кокона из москитной сетки и ощупывал пальцами свежую мозоль с внутренней стороны указательного пальца: «Это мозоль настройщиков, Кэтрин. Она появляется из-за постоянного перебирания струн».
Эдгар лежал и думал об «Эрарде» Кэррола. Конечно, ему в жизни приходилось видеть и более красивые инструменты. Но никогда еще он не видел, как воды Салуина, «заключенные» в раму окна, отражаются в откинутой крышке рояля. Интересно, специально ли доктор сделал это, а может, он устроил помещение в расчете на такой инструмент? Неожиданно Эдгар вспомнил о запечатанном конверте, о котором доктор говорил днем. Он выбрался из-под москитной сетки и начал рыться в саквояже, пока наконец не нашел его. Он вернулся в постель с зажженной свечой и приступил к чтению.
«Настройщику, вскрыть только по прибытии в Маэ Луин, Э. К.
23 марта 1886 года
Сообщение о перевозке рояля „Эрард“ из Мандалая в Маэ Луин, Шанские княжества.
Господа! Нижеследующее сообщение представляет собой подробный отчет о транспортировке рояля „Эрард“, 1840 года выпуска, которое было выслано вашим министерством в Мандалай 21 января 1886 года и впоследствии доставлено в мой лагерь. Прошу вас простить неофициальный тон некоторых высказываний в письме, но мне кажется необходимым передать всю драматичность этого совершенно исключительного предприятия.
О транспортировке рояля из Лондона в Мандалай уже сообщалось полковником Фитцджеральдом. Если говорить кратко, то оно было доставлено на почтовом пароходе компании „Р&О“ в Мадрас и далее — в Рангун. Путешествие было относительно спокойным, без особых событий: рояль был освобожден из упаковочного ящика, и на нем играл какой-то сержант военного оркестра, к восторгу команды и пассажи ров. В Рангуне инструмент был погружен на другой пароход и отправлен на север по реке Иравади. Это обычная дорога, и снова обошлось без особых происшествий. Таким образом, рояль прибыл в Мандалай утром 22 февраля, и мне представилась возможность лично встретить его. Я знаю о том, что некоторыми лицами был высказан протест против моей поездки в Мандалай за роялем, в результате чего я оставил на время свой пост. Звучала также определенная критика в мой адрес по поводу и необходимости транспортировки столь необычного груза — так как это дорого и представляется достаточно сложным предприятием. Что касается первого обвинения, то Государственное колониальное управление может подтвердить, что на совещание, посвященное подрывным действиям монаха У Оттамы из княжества Чин, которое проходило как раз в Мандалае, я приехал. Таким образом, я просто оказался в Мандалае в нужное время, чтобы заодно встретить и рояль. Относительно других обвинений я могу сказать только, что подобные заявления по-человечески понятны, я подозреваю в своих противниках обычную ревность: я продолжаю держать под контролем пост в Шанских княжествах, единственный, который до сих пор не был ни разу атакован вражескими силами. Я добился, пожалуй, наиболее существенного прогресса в достижении нашей конечной цели, а именно умиротворения данного региона и в результате подписания соответствующих соглашений, выгодных нам.
Но, господа, я отвлекся от темы, за что прошу вашего прощения. Итак, мы получили рояль в порту и перевезли его на лошадиной упряжке в центр города, где незамедлительно начали готовиться к его дальнейшей транспортировке. Дорога до нашего лагеря по типу своего ландшафта разная. Сначала, от Мандалая до подножия Шанского нагорья, мы идем по сухой плоской равнине. На этом участке пути я решил использовать бирманского слона-носильщика, хотя поначалу не хотел доверять столь хрупкий инструмент животному, которое целые дни занято перетаскиванием бревен. Рассматривалась возможность использовать браминских быков, но дорога местами сужается настолько, что пройти по ней паре животных в упряжке представляется практически невозможным, поэтому мы все же решили остановиться на слоне. Вторая часть пути представлялась большим испытанием, так как здесь дорога становится слишком крутой и узкой для такого животного. Было решено, что продолжать путь мы будем пешком. К счастью, рояль оказался легче, чем я предполагал, оказалось, его можно поднять и нести вшестером. Сначала я планировал путешествовать с более крупным отрядом, возможно, с армейским эскортом. Но мне не хотелось, чтобы у местных жителей рояль ассоциировался с нашими военными целями, и я отказался от этого плана. Моих людей со мной было достаточно, дорога была мне хорошо известна, в этом районе нападения дакоитов были единичны. И мы незамедлительно приступили к сооружению носилок для транспортировки рояля.
Мы начали наш поход утром 24 февраля, после того как я закончил свои дела в армейском гарнизоне. Фортепиано было погружено на большую военную повозку. В нее, в свою очередь, был запряжен слон, гигантское животное с грустными глазами, которое, кажется, было совершенно безразлично к своему необычному грузу. Мы двигались быстро. К счастью, стоял сухой сезон и на протяжении всего пути погода нам благоприятствовала. Если бы шли дожди, боюсь, наше путешествие оказалось бы невозможным: роялю мог бы быть нанесен неоценимый ущерб, а физическая нагрузка на людей была бы слишком велика. Но в любом случае нам предстоял нелегкий путь.
Мы выступили из Мандалая, сопровождаемые вереницей любопытных ребятишек. Из-за ухабов на дороге молоточки ударились о струны, создавая приятный аккомпанемент. Были уже сумерки, когда мы первый раз остановились на отдых. Хотя слон уверенно продвигался вперед, я понимал, что пешком мы будем двигаться существенно медленнее. Это беспокоило меня: я и так провел в Мандалае целую неделю. Я уже подумывал вернуться в Маэ Луин до того, как привезут рояль, но я уже понял, что люди, сопровождающие его, обращаются с ним не слишком-то почтительно и аккуратно, несмотря на то, что я непрестанно призывал их быть осторожнее и объяснял тонкое устройство этого инструмента. Учитывая значительные трудности, на которые пришлось пойти военным ради доставки инструмента, а также важность целей, которым он должен был послужить, мне представлялось неразумным потерять инструмент из-за собственного нетерпения, как раз когда окончание пути было так близко.
Всякий раз, когда мы останавливались, мы привлекали внимание местных жителей, которые начинали толпиться вокруг рояля, строили предположения о его назначении. По началу либо я, либо один из моих спутников объяснял, что это и зачем его везут, а затем нас начинали одолевать просьбами послушать, как звучит рояль. Таким образом, меня заставили сыграть раз четырнадцать за первые три дня нашего путешествия. Крестьяне были в восторге от музыки, но меня это изрядно утомило — они отставали, только когда им говорили, что инструмент „выдохся“, имея в виду, само собой, не инструмент, а музыканта. На третий день я приказал своим людям не рассказывать никому об истинном предназначении рояля. С этого момента любопытным мы объясняли, что это страшное оружие, и постепенно нас оставили в покое.
Проще всего добираться до Маэ Луин, следуя на северо-восток до Салуина, а затем спуститься по реке до места назначения. Но в сухой сезон река обмелела, и я решил подойти к реке прямо напротив Маэ Луин, а там переправиться. Через три дня дорога стала круче, мы поднимались из долины Иравади к плато Шан. С великим сожалением нам пришлось распрячь слона и перенести инструмент на носилки, которые мы соорудили. Это были носилки в форме паланкина — наподобие тех, что используют на шанских праздниках: два параллельных бруса, за которые берутся носильщики, плюс дополнительные поперечные поддерживающие брусья. Мы погрузили рояль на носилки клавиатурой вперед, так как таким образом было проще удержать его в равновесии. Погонщик слона вернулся с ним в Мандалай.
Поднимаясь по дороге, которая шла вверх, я понял, что принял правильное решение: тропа была слишком опасной для дальнейшего использования упряжки. Но мое удовлетворение по поводу верного решения было омрачено, поскольку вид моих людей, сгибающихся под ношей, скользящих и спотыкающихся, но не дающих ей упасть на землю, обескураживал. Мне было действительно жаль их, и я изо всех сил старался поддерживать в них бодрость духа, обещая устроить в Маэ Луин праздник по поводу прибытия рояля.
Дни проходили, и все оставалось по-прежнему. Мы вставали с рассветом, быстро завтракали и снова поднимали носилки и продолжали путь. Было невероятно жарко, солнце жгло нещадно. Я должен признать, что несмотря на душевный дискомфорт, который я испытывал при виде тяжких усилий моих людей, — шестеро мужчин, обливающихся потом, неся на себе блестящий рояль, производили потрясающее впечатление. Это напоминало мне те раскрашенные вручную фотоснимки, которые нынче в такой моде в Англии и которые время от времени попадают на местные рынки, на них какая-то особая цветовая гамма — белые тюрбаны и штаны, темно-коричневые тела, черный инструмент.
Когда, наконец, до нашего лагеря оставалось всего четыре дня пути, случилась катастрофа.
Я ехал впереди по сильно размытой лесной тропе, своей саблей прорубаясь сквозь чрезмерно пышную растительность. Перед нами был один из самых крутых отрезков пути. Вдруг я услышал крик и звенящий грохот. Я бросился обратно к „Эрарду“, но увидев его, испытал облегчение. Я решил, что оно уже уничтожено. Затем я обратил внимание на левую сторону инструмента: здесь пять татуированных фигур сгрудились вокруг шестой. Заметив мое присутствие, один из мужчин крикнул: „Нгу!“, то есть „Змея!“, и показал на своего лежащего товарища. Я тут же все понял. Пробиваясь вперед, молодой человек не заметил змею, которую, должно быть, спугнул топот, и она ужалила его в ногу. Он упал, уронив свой конец носилок. Остальные изо всех сил пытались удержать „Эрард“, не давая ему упасть на землю.
Когда я подошел к пострадавшему, его веки уже начали опускаться, яд быстро действовал. Каким-то образом он сам или кто-то из его товарищей сумел изловить змею, когда я подошел к ним, она лежала уже убитая, на тропе, с разбитой головой. Люди называли ее каким-то шанским словом, неизвестным мне, а по-бирмански это звучало как манаук, и я понял, что это один из видов Naja, или азиатских кобр. Но в тот момент у меня не было особого желания проводить научные изыскания. Из места укуса на коже у молодого человека все еще текла кровь. Люди хотели, чтобы я оказал медицинскую помощь их товарищу, но здесь я был не в силах помочь. Я склонился над юношей и взял его за руку. „Я сожалею“, — единственное, что я смог сказать, в ответ на его молчаливую мольбу. Смерть от укуса кобры ужасна: яд парализует диафрагму, и пострадавший задыхается. Это занимает не более получаса. В Бирме немного змей, убивающих так же быстро, как кобра. Шаны при змеиных укусах надрезают рану, что мы и сделали, хотя все знали, что это вряд ли поможет. Затем из нее отсасывают яд (я это проделал) и накладывают кашицу из растертых пауков. Пауков у нас не было, к тому же, по правде говоря, я всегда сомневался в пользе подобного средства. Вместо этого один из шанов прочитал молитву. Над мертвой змеей уже начали собираться мухи, некоторые из них садились на юношу, и кто-нибудь из нас отгонял их.
Я знал, что, по шанским обычаям, мы не можем оставить тело в лесу, что было бы проявлением неуважения к павшему товарищу. К тому же это не сообразуется с высокими принципами воинской чести, которыми должны руководствоваться все военные. Но лошадь, когда мы приблизились к ней с мертвым телом, начала в страхе рваться. Было очевидно, что вынести отсюда тело будет нелегко. Если и шестеро с трудом тащили рояль, как смогут оставшиеся пять человек нести его, да еще в придачу своего погибшего товарища? Я тоже должен взяться за носилки. Вначале люди запротестовали, предложив, чтобы вместо этого кто-то из них вернулся в ближайшую деревню и нанял еще двоих носильщиков. Но я не принял этого предложения, мы и так задержались на несколько дней дольше моего предполагаемого возвращения в Маэ Луин.
Мы подняли погибшего молодого человека и положили его на рояль. Я поискал веревку, но она была слишком коротка, чтобы привязать тело к инструменту. Один мужчина снял свой тюрбан и размотал его. Затем за запястья привязал тело погибшего товарища к роялю, пропустив тюрбан под инструментом.
Потом он протянул его еще раз снизу и обвязал одну ногу. Вторую закрепили короткой веревкой. Голова свешивалась на клавиатуру, длинные волосы развевались по клавишам, все еще связанные в небольшой пучок. Хорошо, что нам нашлось чем привязать тело: всех пугало, что оно будет скатываться с инструмента во время движения. Если бы один из носильщиков не предложил свой тюрбан, не знаю, как бы мы справились с этой задачей. Честно говоря, мне это тоже пришло в голову, но для шана расстаться при жизни с тюрбаном — страшная угроза. Не знаю, что предписывали им обычаи в подобном случае.
И вот мы снова тронулись в путь. Я занял место молодого человека на левой стороне носилок, и почувствовал, что мои спутники испытали определенное облегчение, потому что, как я и подозревал, по их суеверным представлениям, это место считается проклятым. По моим расчетам, если бы мы продолжали двигаться в том же темпе, мы достигли бы Маэ Луин за четыре дня, а за это время тело успело бы серьезно разложиться. Поэтому я решил про себя, что мы будем двигаться и ночью, но пока не стал сообщать об этом решении: они и так изрядно пали духом после смерти товарища. Так я стал частью этой трехцветной „фотографии“. Наш друг покоился сверху на фортепиано с раскинутыми руками. Лошадь мы теперь привязали сзади, она не спеша шла за нами, общипывая листву с деревьев.
Последующие часы были одними из самых ужасных в моей жизни. Мы шли, сгибаясь под тяжестью ноши. Носилки натирали нам плечи. Я попытался справиться с этим, сняв рубаху и подложив ее между плечом и носилками, но это мало помогло, кожа быстро стерлась и начала кровоточить. Я испытывал неподдельную жалость к своим товарищам — они за все это время не попросили ни о чем, чтобы облегчить свои усилия, а я видел, как стерты их плечи.
Чем дальше, тем становилось труднее. Одному из передних носильщиков приходилось нести в одной руке саблю, чтобы расчищать путь. Рояль цеплялся за лианы и ветки деревьев. Несколько раз мы чуть не упали. Тело молодого человека начало коченеть, поэтому, когда оно перемещалось по крышке рояля, ткань, которой были привязаны руки, натягивалась, и создавалось впечатление, что он сознательно пытается освободиться, если, конечно, не обращать внимания на открытые пустые глаза.
В тот же вечер я сказал, что нам нужно идти и ночью. Это было нелегкое решение, я сам чувствовал, что с трудом передвигаю ноги. Однако они не стали протестовать. Вероятно, они так же, как и я, опасались того, что мертвец начнет разлагаться. И вот, после короткого перерыва на ужин, мы снова взвалили рояль на плечи. Нам повезло: стоял сухой сезон, небо было чистым, полукруг луны хоть как-то освещал наш путь. Но когда мы сгустились в самую глубину джунглей, здесь мы оказались в полной темноте и начали постоянно спотыкаться. У меня был один небольшой фонарь, я зажег его и укрепил за свисающий конец ткани, которой была обвязана нога мертвого. Нижняя часть рояля теперь была освещена, и стало казаться, будто он плывет.
Мы шли двое суток без перерыва. Под вечер передний носильщик с радостью, прорывающейся сквозь крайнюю усталость, воскликнул, что видит за деревьями берег Салуина. Эта новость так обрадовала нас, что наш груз показался нам не таким тяжелым, как раньше, и мы даже ускорили шаг. На берегу на той стороне нас увидел стражник, его так поразило наше появление, что он со всех ног бросился по тропе к лагерю оповестить о нашем прибытии. Мы опустили рояль на илистый берег и рухнули рядом.
Вскоре на том берегу собралась кучка людей, они погрузились в плоскодонку и переплыли к нам. Их ужас перед мертвецом умеряло лишь то обстоятельство, что всех нас не постигла та же участь. Они давно боялись, что все мы мертвы. После долгих споров двое поплыли обратно и вернулись с еще одной плоскодонкой. Обе плоскодонки связали, а сверху погрузили рояль и тело юноши. Так мы и переправили рояль через Салуин. На этом импровизированном плоту оставалось место лишь для двоих, поэтому я наблюдал за переправой с берега. Действительно, это было странное зрелище — фортепиано, качающееся на волнах посреди реки, двое людей, скрючившихся под ним, и тело третьего, раскинувшееся сверху. Когда они опускали рояль на берег, с мертвым телом на нем, эта сцена напомнила мне „Снятие с креста“ ван дер Вейдена. Этот образ навсегда останется запечатленным в моей памяти.
Так и завершилось наше путешествие. Молодого человека похоронили, а затем, спустя два дня, был устроен праздник в честь „прибытия“ рояля. Тогда я и сыграл на нем для местных деревенских жителей. Но, к сожалению, инструмент уже был расстроен. Я собирался решить эту проблему самостоятельно. Рояль временно поместили в амбар, и мы начали поспешно возводить для него специальное помещение. Но эта история для следующего отчета. Майор медицинской службы Энтони Дж. Кэррол.»