— А я надеюсь, что и вы их не забываете принимать.

Они обнялись, едва сдерживая слезы, и разошлись по своим комнатам. Он уезжает рано утром, сказал священник, и, вероятно, уже не увидит Сильвию. Это означало, что ему не хочется повторять сцену расставания. Он не мог сказать, как сестра Молли: «Увидимся!»

И точно, на следующее утро отца Макгвайра уже не было: Аарон подкинул его до поворота, откуда его должен был забрать знакомый священник.

Зебедей и Умник ждали Сильвию на тропе в деревню. Половина хижин пустовала. Тощая собака рылась в пыли. Дверь дома, где Тендерай хранил библиотеку, была распахнута. На полках не осталось ни одной книги.

— Мы старались сберечь их. Мы правда старались.

— Ничего страшного.

До отъезда Сильвии деревня была поражена болезнью, она была под угрозой, но еще жила — теперь ее не стало. Дух деревни умер вместе с Ребеккой. В учреждениях и деревнях, в больницах и школах зачастую есть один такой человек, в котором воплотился дух места, и при этом он или она могут быть кем угодно — уборщиком, директором или прислугой священника. Когда Ребекка умерла, умерла и вся деревня.

Втроем они прошли через буш к могилам. Их уже насчитывалось более полусотни. Среди самых свежих — могилы Ребекки и ее сына Тендерая, два овала красной пыли под высоким деревом. Сильвия остановилась возле них, и два мальчика, видя выражение на ее лице, подошли к ней, и она прижала их к себе. Наконец-то она сумела заплакать, уткнувшись в их плечи: да, мальчики уже стали выше нее.

— А теперь вы должны поговорить с нашим отцом.

— Да, знаю.

— Пожалуйста, не сердитесь на нас. Приходили полицейские, они забрали все лекарства и бинты. Мы говорили, что вы сами заплатили за все, своими деньгами.

— Это уже не важно.

— Мы сказали им, что они воруют, что это ваши лекарства.

— Правда, это не важно.

— И теперь бабушки приводят в наши палаты больных детей.

По всей Цимлии старухи и иногда старики, чьи взрослые дети умерли, пытались кормить и воспитывать маленьких сирот.

— Чем же они кормят их?

— Новый директор сказал, что будет давать им еду.

— Но детей слишком много, разве сможет он накормить всех?

Они стояли на небольшом холме и смотрели вниз, на больницу Сильвии. Три старые негритянки сидели в тени навеса, а вокруг них было около двадцати детишек. Негритянки были старыми по стандартам третьего мира; в более удачливых странах они бы сейчас экспериментировали с диетами и искали себе любовников.

Под большим деревом лежала то ли куча тряпок, то ли что-то похожее на питона: Джошуа. Сильвия опустилась перед ним на колени и окликнула его по имени. Он не шевельнулся. Некоторые люди перед смертью выглядят так же, как будут выглядеть мертвыми, так близко их скелет расположен под кожей. Лицо Джошуа было сплошь кости; серая кожа западала в отверстия. Он приоткрыл глаза, облизал сухие губы потрескавшимся языком.

— Тут есть где-нибудь вода? — спросила Сильвия.

Зебедей помчался к старым женщинам, которые недовольно отвечали что-то на его просьбу, очевидно не желая тратить воду на умирающего человека. Но Зебедей зачерпнул пластиковой кружкой воды из канистры, открытой для пыли и сухих листьев, и прибежал к отцу, поднес кружку к его запекшимся губам. И внезапно древний старик (пожилой по другим стандартам) ожил и стал жадно пить воду, судорожно двигая горлом. Потом он вытянул свою тощую, как у скелета, руку и сжал запястье Сильвии. Его пальцы были как костяной браслет. Джошуа не мог сесть, но приподнял голову и стал бормотать что-то — проклятья и ругательства, догадалась Сильвия. Его глубоко запавшие глаза горели ненавистью.

— На самом деле он так не думает, — сказал Умник.

— Да, на самом деле все не так, — убеждал Сильвию и Зебедей.

Потом Джошуа выговорил:

— Увези моих детей. Увези их в Англию.

Запястье Сильвии онемело, стиснутое костяным кольцом.

— Джошуа, отпусти меня, ты делаешь мне больно.

Его хватка только усилилась.

— Ты должна обещать мне сейчас-сейчас, обещай мне. — Его голова на полумертвом теле тянулась вверх. Так поднимает голову змея с перебитой спиной.

— Джошуа, отпусти меня.

— Обещай… Ты должна… — И он продолжал бормотать проклятья, не спуская с Сильвии глаз. Потом его голова упала на землю, но он так и не закрыл глаза, не прекратил проклинать ее.

— Хорошо, Джошуа, я обещаю. А теперь убери руку. — Его пальцы не разомкнулись. Сильвия в панике думала, что он может умереть, а она окажется прикованной к трупу.

— Не верьте его словам, доктор Сильвия, — шепнул Зебедей.

— Он говорит не то, что думает, — сказал Умник.

— Хорошо, что я не понимаю, что он говорит.

Костяной наручник упал с ее запястья. Сильвия едва могла пошевелить пальцами. Присев перед Джошуа на корточки, она растирала руку.

— Кто за ним присматривает?

— Старые женщины.

Сильвия подошла к женщинам и дала им денег, почти все, что было у нее с собой, оставив лишь немного на проезд до Сенги. Может, эти дети будут сыты хотя бы месяц.

— Идите собирайте свои вещи, мы уезжаем.

— Сейчас? — Мальчики отпрянули от нее, потрясенные: то, о чем они мечтали, вдруг оказалось так близко, и так же близко было расставание со всем тем, что было их миром.

— В Сенге я куплю вам одежду.

Они побежали в деревню, а Сильвия пошла вверх по холму через заросли олеандра и свинчатки к дому, где все ее имущество уже было уложено в сумку. Сильвия предлагала племяннице Ребекки взять книги, взять все, что захочется. Но девушка попросила только «картину с женщинами», которая висела на стене. Ей нравятся их лица, так она сказала.

Вернулись мальчишки, у каждого в руках по пакету.

— Вы что-нибудь ели?

Нет, разумеется, они не ели. Сильвия усадила их за стол, нарезала хлеб, поставила между ними банку с джемом. Вместе с племянницей Ребекки они смотрели, как подростки неумело возятся с ножами, намазывая джем. Им придется научиться многим вещам. На душе у Сильвии было тяжело при мысли о том, как им придется трудно. Им предстоит объять необъятное — Лондон, им предстоит столько всего узнать — начиная с того, как пользоваться ножами и вилками, и вплоть до того, как лечить людей.

Сильвия позвонила Эдне Пайн, которая сообщила, что Седрик заболел, она не может оставить мужа. Кажется, у него шистосомоз.

— Ничего страшного, мы доберемся на автобусе.

— Ни в коем случае, эти местные автобусы смертельно опасны.

— Люди же ездят.

— Ну, я, во всяком случае, и близко к ним не подхожу.

— Я прощаюсь, Эдна.

— О'кей. Не трать понапрасну нервы. На этом континенте наши дела написаны на воде… О, что я говорю, на песке, конечно, а не на воде. Это Седрик все время повторяет, он в депрессии, к нему перебежал мой черный пес. «Наши дела написаны на воде», — говорит он. Седрик становится религиозным. Да, только этого не хватало. Ладно, до свиданья. Увидимся.

И вот они втроем встали там, где дороги в миссию и на ферму Пайнов соединяются с главной дорогой на север. Это была узкая полоска щебенки, залитая гудроном, изрытая ямами и словно изъеденная по краям, как репродукция Леонардо, которую этим утром сняла со стены племянница Ребекки. По времени уже должен был подойти автобус, но он опаздывал. Он всегда опаздывал. Они стояли и ждали. Потом сели на камни под деревом, положенные там именно с этой целью, и продолжали ждать.

Казалось бы, заштатная, плохонькая дорога, петляет через буш, засыпанная песком, — что видела она? Но по ней совсем недавно промчался кортеж шикарных машин, которые спешили на церемонию бракосочетания Вождя с его новой женой (Мать страны умерла). Приглашен был весь мир, товарищи и не только. Гостей подвозили или по этой дороге, или на вертолетах — других путей не было к той «точке роста», возле которой родился товарищ президент. Для церемонии возвели два больших шатра. В одном из них на раскладных столиках предлагались местным жителям булочки и «фанта», а во втором был накрыт на белых скатертях настоящий пир — для элиты. Однако церковная служба в честь бракосочетания длилась слишком долго. Бедняки, сметя в один миг свои булочки, повалили в шатер для сильных мира сего и, несмотря на протесты официантов, съели и там всю еду.