«Нечего с ними разговаривать», – сказал Дед, когда я рассказал ему про свои попытки наладить контакт. – «У них своя работа, у нас своя».

К моим измерениям он относился серьезно и с пониманием. Каждый раз, когда старший механик собирался на «Эклиптику», он спрашивал меня, не зачерпнуть ли ведро воды на обратном пути, помог починить и настроить анемометр. Время от времени справлялся, как ведут себя давление и температура. Мне очень нравилось говорить ему, что давление падает или увеличивается. Если падало – Дед хмурился, погода могла испортиться, что нам было совершенно не нужно. С погодой пока везло. Глупо, конечно, но в глубине души мне казалось, что отчасти в этом есть и моя заслуга. Я на посту, держу ситуацию под контролем.

Пока я отвлекся на свои мысли, Ваня развил теорию временных пузырей до невероятных масштабов.

– Пока один пузырь летит, можно надуть второй, и даже третий! – оживленно рассказывал он. – Понимаешь, о чем я? Ты как бы живешь сразу на нескольких временных отрезках, и можешь заглянуть в будущее, ненадолго, конечно, на один пузырь вперед.

– Я и так вижу будущее, – сказал я. – Сейчас вернется Дед, увидит, что за снасть еще не принимались, и надает нам по шее.

– Эх, Константин! – вздохнул Ваня. – Скучный ты человек! – он сел и взялся за леску. – Тебе глаза открываешь, а ты все со своей снастью! – он посмотрел на часы. – О! Скоро вахте конец! Хоть искупаюсь…

– Вахту почему-то не в пузырях меряем, а по часам, – заметил я.

– Как ни меряй, неделя прошла, а за нами так никто и не приплыл, – сказал Ваня.

Он был прав. «Самый крайний срок», как выразился капитан Горобец, закончился, а мы по-прежнему были на Пляже одни, и горизонт был пуст.

Каждый вечер после ужина я вырезал на деревянной крышке ящика из-под тушенки аккуратную зарубку. Это был наш робинзонский календарь. Когда зарубок стало семь, я перечеркнул их общей чертой. Это означало, что прошла неделя. Когда к семи зарубкам добавилось еще две, Дед решил поговорить. Мы только что закончили ужин – консервированную гречневую кашу с мясом, пили чай, и Дед произнес, глядя на пламя костерка:

– Похоже, тамвозникли проблемы.

Стало сразу понятно, где «там», мы с Ваней переглянулись.

– Горобец оставил деньги, – продолжил Дед, – двести долларов. На случай, если возникнут проблемы. Этого хватит, чтобы добраться до Лимы. В Лиме – наше посольство, в Кальяо – представительство пароходства. Главное, добраться до Ило, оттуда наверняка ходят автобусы в какой-нибудь большой город, а уже оттуда – в Лиму. Если вы завтра выйдете, через два-три дня по-любому будете на месте. А там – на самолет, и в Москву.

Наше географическое положение было известно со слов сеньора Камачо. Он обрисовал его нам, чтобы мы понимали, куда попали и кто здесь главный.

Ближайший полицейский участок, телефон и магазин – в пятидесяти километрах к югу, в поселке Ла-Ярада, оттуда уже рукой подать до чилийской границы. Больница, если понадобится, – на север, и на двадцать километров дальше, в городке Ило. До Лимы почти восемьсот километров по горным дорогам.

– Может, здесь где-нибудь железная дорога имеется, – продолжил Дед. – Тогда вообще все просто. Сядете на поезд, нормально доедете…

– Минуточку! – Ваня поднял руку. – Что значит, «сядете-доедете»? Кто сядет?

– Ты и студент, – пояснил Дед.

– А вы?

– Я останусь здесь, – спокойно ответил Дед.

– Как же так!? – воскликнул Ваня. – Это неправильно. Надо все делать вместе. Вместе пришли – вместе уйдем! Так я говорю? – он посмотрел на меня.

Я сказал: конечно! Да и вообще, нечего волноваться. Подумаешь, ремонтная бригада задержалась на пару дней! Мы спокойно можем просидеть здесь еще хоть неделю. Главное, что там, на Большой земле, в курсе, где мы находимся, они в любом случае нас не бросят.

Дед усмехнулся, погладил рукой бороду.

– Еще неделю! Ишь, какие герои! А если и через неделю – ничего, и через месяц! Что тогда?

– Как это через месяц?! – удивился я.

– Бывают такие чудеса, – мрачно произнес Дед. Мне показалось, что он чего-то не договаривает. Людям с таким открытым лицом, как у Деда, трудно прятать мысли. Не разработаны у них нужные для этого дела мимические мускулы. Любая потайная мысль выдает себя желваками и морщинами. Дед и сам это понимал, оттого хмурился все больше: – Горобец сказал, если через неделю никто не появится, выбираться самим, посуху.

– Выбираться – так всем вместе, – упрямо повторил Ваня. – Горобец это имел в виду.

Дед покачал головой, глядя на огонь:

– Бросать «Эклиптику» нельзя. Жалко траулер. Повреждения пустяковые – на вид страшные, на самом деле ничего серьезного. Главное, снять с камней. Придет бригада, в два счета управимся.

– Не, вдвоем не пойдем! – помотал головой Шутов. – Куда мы пойдем? Какие тут автобусы? Лучше еще подождем, если надо! Все вместе! Лично мне торопиться некуда.

– Тебе, может, и некуда, – сказал Дед.– Вон у нас практикант сидит, – Дед кивнул на меня.

– Ха! – воскликнул я. – Мне и подавно некуда. Рейс должен был закончиться 20 января. Сегодня только… – пришлось напрячь память, – 23 декабря. Из графика пока не выбились! – я уж не стал говорить, что для моих институтских дел это крушение было просто подарком судьбы. Более уважительной причины, почему я вместо двух месяцев практики отсутствовал пять, и придумать невозможно. Терпел бедствие!

Дед усмехнулся, лицо его просветлело.

– Ладно, салаги. Остаемся зимовать!

По ночам прибой шумел не так, как днем. Казалось бы, разницы не должно быть – дневная жизнь Пляжа не отличалась от ночной: обитатели те же, событий никаких. Однако ж днем все звуки сливались в общий гул, перемешивались. Приходила ночь – и все менялось. Темнота накрывала Пляж, как колпаком. Каждый звук под этим колпаком звучал ясно и отчетливо, словно в концертном зале с хорошей акустикой. Слышен был каждый камушек, который переворачивала отбегающая волна, каждый плеск, каждый шорох песка.

Мы сидели на камнях, у самой кромки прибоя, Шутов курил. Я сказал: странно, ночью волны шумят по-другому. Ваня хмыкнул – странно, что кок должен объяснять ученому элементарные вещи: в темноте у человека ухудшается зрение и в качестве компенсации улучшается слух. Поэтому он может слышать звуки, которые не слышит днем. Я сказал, если он такой умный, пусть объяснит, почему Дед не хочет рассказать нам всей правды.

– Ведь он же явно что-то скрывает, – сказал я.

– Конечно, скрывает, – сказал Ваня.

– Что?

Звук этого вопроса прошелестел в темноту и слился с шумом волн.

Высоко над головой, ярко черкнув по небу, упала звезда.

– О! Загадываем желания! – Ваня лениво потянулся, раскинув руки в стороны. – Бутерброд бы сейчас с черным хлебом, салом и лучком. Мммм!

Порыв ветра донес со стороны обрыва глухой, пробирающий до костей, собачий вой.

– Воет, проклятая! – поежился Ваня. – Вот уж правда – бастардос!

С местными у нас не складывалось. Пару раз мы подходили к их лодкам, когда мужчины из Деревни отправлялись за уловом. Лодки были интересные, длинные, с очень низкими бортами. В такой лодке мне и по городскому пруду было бы боязно плавать – одно неловкое движение, и перевернулся. А тут – океанский прибой. Даже в относительно спокойную погоду волны под два метра, кругом торчат камни, и до спокойной воды добрая миля. То, как эти неуклюжие на вид лодки взлетали на волны и лавировали меж камней, казалось волшебством. Сердце замирало: сейчас точно не увернуться! Лодка нависала на гребне волны прямо над торчащим куском скалы. Хотелось заорать: прыгайте! Но люди в лодке оставались невозмутимыми, и она стремительно скользила вниз, как бритва, разрезая воду в каких-то двадцати сантиметрах от камня.

Наблюдая такое каждый день, я проникся к этим рыбакам глубочайшим уважением. Вот настоящие Моряки. С большой буквы. Хотя на суше они выглядели совсем не героически. Смуглые, жилистые, невысокого роста. Одеты в рваные шорты и майки, когда-то яркие, теперь цвета морской соли. Скорее можно было подумать, что это они, а не мы – жертвы кораблекрушения. Открытой враждебности они не проявляли, однако стоило нам приблизиться, их разговоры стихали, смуглые лица становились настороженными, в воздухе повисало напряжение, без всяких слов становилось понятно, что лучше бы нам поскорее отойти подальше. Они грузили снасти, корзины, и, слаженно налегая на борта, стаскивали лодки в воду. Нам оставалось только провожать их взглядом и почесывать затылки.