Но я никогда не выступала с ней перед незнакомцами. Толпой незнакомцев. Толпой незнакомцев с камерами. Все эти месяцы каждый мой шаг вне моего убежища — Ков — был тщательно продуман. Я прятала лицо под шарфами и капюшонами, а позже — под искусной прической. Мою проверенную аудиторию составляли друзья и соседи, люди, которые не стали бы меня фотографировать, которые не общались с репортерами, которые не стали бы меня осуждать.
– А можно после твоей речи поехать куда-нибудь пообедать? — спросила с заднего сиденья Кора. — Я хочу пиццу. Папа говорит, что если ты справишься сегодня, то мы сможем ходить в рестораны и кафе, как все нормальные люди.
Иви шикнула на сестру.
– Мама пытается сосредоточиться. В ее речи много статистики. Она не должна ничего перепутать. Успокойся.
– А что такое статистика?
– Солнышко, это цифры, — объяснил Томас, глядя в зеркало заднего вида и загоняя «хаммер» на парковочное место. — Мама любит цифры куда больше историй из жизни.
Бормоча последнюю страницу речи, я демонстративно не обратила внимания на этот намек. Я не собиралась выкладывать детали своего личного опыта перед полным залом незнакомцев. Мое выступление задумывалось как очень формальное и очень безличное. Повторяя слова, я меняла наклон головы, положение плеч и подбородка — каждое движение было продуманным и рассчитанным. Я проработала каждую интонацию, каждое выражение лица, каждую позу для всей получасовой речи. Моя тема? «Культура красоты — видение себя, взгляд изнутри».Томас с Иви помогли мне изучить серьезные работы из области психологии и социологии. Моя речь была наполнена фактами и пересказами научных точек зрения. Она казалась важной, строгой, академической. Глядите-ка, Южная красотка-гейша знает умные слова и цифры.Да, а актриса знала, как продать эту скучную речь без единого слова о личной боли.
– Шоу начинается, — осторожно произнес Томас, прервав мою лихорадочную репетицию.
«Хаммер» молчал и не двигался. Мы стояли на парковке. Томас и девочки тревожно наблюдали за мной. Я сложила речь, затолкала ее в сумочку и оглядела себя в зеркальце. Щит волос на щеке со шрамами — на месте. Свитер с высоким воротником, скрывающий изуродованную шею, — на месте. Приталенный пиджак и брюки, прячущие пострадавшие от огня руку и ногу, — на месте. Приятное, непроницаемое выражение лица — на месте.
– Шоу начинается, — отозвалась я тонким, как у флейты-пикколо, голосом.
Мы пошли в Общественный центр, девочки топали рядом. Кора держала нас за руки и весело ими размахивала. Иви взяла меня под руку и ободряюще потрепала рукав моего пиджака.
– Мам, — тихо произнесла она, когда мы вошли через служебный вход. — Не переживай. Даже если тебя вырвет, это все равно будет круто.
Я обняла ее.
– Остается надеяться, что никто не заснимет, как меня тошнит. Я не хочу стать блюющей звездой минутного ролика в Интернете.
В холле нас поприветствовал несмело улыбающийся доктор Бартоломью.
– Уверен, вы привыкли собирать толпы, но происходящее просто ошеломило нас всех.
– Я стараюсь об этом не думать.
Летом он сказал, что выделит мне обычную аудиторию на 30— 40 человек. Но через пару дней о моем участии написали в новостях на сайте ассоциации. И после этого администрацию начали заваливать заявками репортеры теленовостей — среди прочих «USA Today» и «Los Angeles Times», а также все крупные развлекательные журналы вроде «People», «Star» и «Entertainment Tonight», — плюс нашествие членов чего угодно, требующих, чтобы Ассоциация перенесла мое выступление в аудиторию попросторнее. Так что в итоге доктор Бартоломью предоставил мне актовый зал, куда помещалось несколько сотен присутствующих. После чего последовало еще больше заявок на съемку и просьб увеличить аудиторию, и доктор Бартоломью попросил у меня согласия еще раз сменить зал. Я опасливо согласилась.
– А где конкретно будет проходить мое выступление? — тихо спросила я.
Его улыбка превратилась в гримасу, озаренную надеждой.
– В аудитории Томаса Вольфа.
– Звучит впечатляюще.
– Там выступает симфонический оркестр Эшвилля. — Он помолчал и скривился еще сильнее. — Две тысячи пятьсот мест. — Очередная пауза и извиняющееся лицо доктора стало похоже на чернослив. — Там аншлаг.
У меня подогнулись колени. Томас поддержал меня за локоть.
– Ей нужно пару минут, чтобы привыкнуть к этой мысли. Где-нибудь в уединении.
– Несомненно. Идите за мной. Я отведу вас за кулисы.
Я безропотно позволила Томасу дотащить себя до аудитории. Девочки торопливо шагали за нами, раскрыв рты от изумления.
– Ждите здесь вместе с доктором Бартоломью, — сказал им Томас. Затем отвел меня в гримерную и захлопнул дверь.
Он взял меня за плечи.
– Ты всю свою жизнь выступала перед сложной публикой. Эти люди — жертвы ожогов и профессиональные врачи, которые их лечат. Они на твоей стороне. Ты справишься, Кэти. Ты справишься.
Я вывернулась и принялась ходить по комнате, ссутулившись и обхватив себя дрожащими руками.
Национальное телевидение. Десятки фотографов и операторов. И все они желают стать первыми, кто снимет меня и мои шрамы.
Томас преградил мне дорогу, расцепил мои руки и прижал их к своей груди.
– Ты, — хрипло произнес он, — женщина, которая не кричала, когда медсестра скребла твои свежие раны. Которая пересекла горы в снежную бурю, чтобы отыскать бабушкин дом, и затем поселилась в нем без отопления, электричества и водопровода.
Одна. Которая спасла жизнь двум беспомощным щенкам. Приютила двух брошенных девочек. Ты женщина, которая во время пожара в кафе поставила жизнь других выше собственной. Которая отказывается уступить Дельте. — Он взял мои руки, поцеловал их и закончил: — Ты спасла мне жизнь и наполнила ее смыслом. Ты можешь произнести эту речь.
Я подняла глаза, чуть-чуть расслабилась и кивнула.
– Хорошо, я пройду через это. Правда. Так или иначе.
Он осторожно поцеловал меня в лоб, чтобы не смазать макияж.
– Мы с девочками будем в первом ряду. Просто смотри на нас и ни о ком больше не думай.
Я сделала долгий и медленный выдох и выпрямилась.
– Хорошо, хорошо. — Успокоиться. Дышать. Сосредоточиться. — Хорошо.
Моя мантра.
– Я тебя люблю.
– Я тоже люблю тебя.
Томас направился к двери. За миг до того, как он вышел, я сказала:
– Томас. Все благодаря тебе. Я не справилась бы с этим без тебя.
Он оглянулся со спокойной улыбкой.
– И мы также вместе справимся с этой речью.
Дверь за ним тихо закрылась.
Я стояла лицом к ярко освещенным зеркалам гримерной. Впервые с того самого дня в «Четырех Сезонах», почти восемнадцать месяцев спустя. Я собиралась встать перед всем миром. В тот раз я увидела в зеркале бисквиты и трагедию. В этот раз в них отражался только мой страх.
ТОМАС
— С мамой все будет хорошо? — спросила Кора, когда мы отыскали свои места в центре первого ряда. Она посмотрела на переполненный балкон, затем на забитый людьми партер. — Все эти люди пришли посмотреть на маму? Но мама не хочет ихвидеть.
Я кивнул.
– Но она справится.
Меня толкнула Иви.
– Па, глянь на всех этих типов с камерами, как раз перед сценой. Их тут, должно быть, сотни. Она струсит.
– Нет, не струсит. Она звезда. Ты сама увидишь.
Я бы очень хотел испытать ту уверенность, что звучала в моих словах. Мы сели. Я посмотрел на пустующее кресло Дельты, по соседству с моим, и скрестил пальцы.
КЭТИ
— Леди и джентльмены, SEBSA рада приветствовать Кэтрин Дин.
Аплодисменты. Глубокий, нарастающий, захлестывающий, как оргазм, звук. В прежние времена я любила этот взрыв внимания, свист, мое имя, которое выкрикивали среди хлопков.
Сейчас мне приходилось силой заставлять себя делать шаг за шагом. Улыбаться, пока я шла к ярко освещенной сцене перед всеми этими людьми, перед всеми этими камерами.