Немцы надышали в крошечном покое.

Плотные блондины смотрят сквозь очки.

Под стеклом в витринах тлеют на покое

Бедные бессмертные клочки.

Грозный бюст из гипса белыми очами

Гордо и мертво косится на толпу,

Стены пропитались вздорными речами —

Улица прошла сквозь львиную тропу…

Смотрят с каталогом на его перчатки…

На стенах портретов мертвое клише,

У окна желтеет жесткою загадкой

Гениальный череп из папье-маше.

В угловом покое тихо и пустынно

(Немцам интересней шиллеровский хлам):

Здесь шагал титан по клетке трехаршинной

И скользил глазами по углам.

Нищенское ложе с рваным одеялом.

Ветхих, серых книжек бесполезный ряд.

Дряхлые портьеры прахом обветшалым

Клочьями над окнами висят.

У стены грустят немые клавикорды.

Спит рабочий стол с чернильницей пустой.

Больше никогда поющие аккорды

Не родят мечты свободной и простой…

Дочь привратницы с ужасною экземой

Ходит следом, улыбаясь, как Пьеро.

Над какою новою поэмой

Брошено его гусиное перо?

Здесь писал и умер Фридрих Шиллер…

Я купил открытку и спустился вниз.

У входных дверей какой-то толстый Миллер

В книгу заносил свой титул и девиз…

Кто здесь жил — камергер, Дон Жуан иль патриций,

Антикварий, художник, сухой лаборант?

В каждой мелочи чванство вельможных традиций

И огромный, пытливый и зоркий талант.

Ордена, письма герцогов, перстни, фигуры,

Табакерки, дипломы, печати, часы,

Акварели и гипсы, полотна, гравюры,

Минералы и колбы, таблицы, весы…

Маска Данте, Тарквиний и древние боги,

Бюстов герцогов с женами — целый лабаз.

Со звездой, и в халате, и в лаврах, и в тоге —

Снова Гете и Гете — с мешками у глаз.

Силуэты изысканно-томных любовниц,

Сувениры и письма, сухие цветы —

Все открыто для праздных входящих коровниц

До последней интимно-пугливой черты.

Вот за стеклами шкафа опять панорама:

Шарф, жилеты и туфли, халат и штаны.

Где же локон Самсона и череп Адама,

Глаз Медузы и пух из крыла Сатаны?

В кабинете уютно, просторно и просто,

Мудрый Гете сюда убегал от вещей,

От приемов, улыбок, приветствий и тостов,

От случайных назойливо-цепких клещей.

В тесной спаленке кресло, лекарство и чашка.

«Больше свет а!» В ответ, наклонившись к нему,

Смерть, смеясь, на глаза положила костяшки

И шепнула: «Довольно! Пожалуйте в тьму…»

В коридоре я замер в смертельной тревоге —

Бледный Пушкин, как тень, у окна пролетел

И вздохнул: «Замечательный домик, ей-богу!

В Петербурге такого бы ты не имел…»

              Гете и Шиллер на мыле и пряжках,

              На бутылочных пробках,

              На сигарных коробках

              И на подтяжках…

              Кроме того — на каждом предмете:

              Их покровители,

              Тетки, родители,

              Внуки и дети.

Мещане торгуют титанами…

От тошных витрин, по гранитным горбам,

Пошел переулками странными

К великим гробам.

              Мимо групп фабрично-грустных

              С сладко-лживыми стишками,

              Мимо ангелов безвкусных,

              С толсто-ровными руками,

              Шел я быстрыми шагами —

              И за грядками нарциссов,

              Между темных кипарисов,

              Распростерших пыльный креп,

              Вырос старый темный склеп.

Тишина. Полумрак.

В герцогском склепе немец в дворцовой фуражке

Сунул мне в руку бумажку

И спросил за нее четвертак.

«За что?» — «Билет на могилу».

Из кармана насилу, насилу

Проклятые деньги достала рука!

Лакей небрежно махнул на два сундука:

«Здесь покоится Гете, великий писатель —

Венок из чистого золота от франкфуртских женщин.

Здесь покоится Шиллер, великий писатель —

Серебряный новый венок от гамбургских женщин.

Здесь лежит его светлость Карл-Август с Софией-Луизой,

Здесь лежит его светлость Франц-Готтлиб-Фридрих-Вильгельм»…

              Быть может, было нелепо

              Бежать из склепа,

              Но я, не дослушав лакея, сбежал.

              Там в склепе открылись дверцы

              Немецкого сердца:

              Там был народной славы торговый подвал!

Светлый немец

Пьет светлое пиво.

Пей, чтоб тебя разорвало!

А я, иноземец,

Сижу тоскливо,

Бледнее мизинца,

И смотрю на лампочки вяло.

Просмотрел журналы:

Портрет кронпринца,

Тупые остроты,

Выставка мопсов в Берлине…

В припадке зевоты

Дрожу в пелерине

И страстно смотрю на часы.

Сорок минут до отхода!

Кусаю усы

И кошусь на соседа-урода —

Проклятый! Пьет пятую кружку.

Шея, как пушка,

Живот, как комод…

О, о, о!

Потерпи, ничего, ничего,

Кельнер, пива!

Где мой карандаш?

Лениво

Пишу эти кислые строки,

Глажу сонные щеки

И жалею, что я не багаж…

Тридцать минут до отхода!

Тридцать минут…