— Повторяю, Ксения, одно дело твой Антон, он всегда был здоровым мальчиком с устойчивой нервной системой, другое — Петя. Он хрупкий, ранимый. Пока он душевно не окрепнет, его нужно беречь… — Это говорила мама.

Тётя Ксения что-то ответила ей, но слов было не разобрать, наверное, она сидела к дверям спиной.

— Нет, Ксения, это мой ребёнок, мне лучше знать… — Это опять мама.

— Скажу тебе, Галя, что думаю, не обессудь. — Это был голос дядьки Василия. Петька замер, вслушиваясь. — Ты погляди на него, ведь подрос он. Ему уже не сопли утирать нужно, а подсказывать, что хорошо, что плохо; где не так подумал, где не так сделал. Да ещё старайся, чтобы он сам к тебе пришёл спросить. А не идёт — молчи, смотри, как ушибается да обжигается, и терпи. Сама подумай: человека растишь, мужика. Ему пора кое-что уже и самому за себя решать.

— Успеет ещё, — возразила мама напряжённым голосом. — Он ещё маленький. Что он может сам решить? Я сегодня видела, как он решал с чердака прыгать. Он же мог разбиться. И на речку сам ходил, и на болото… Где же была твоя подсказка? Я после его письма чуть со страху не умерла, пока не приехала.

— Вот о том и разговор: себя ты бережёшь, свой покой. Нам с Ксенией, думаешь, за Антона не страшно было? И сейчас страшно. И за Петьку страшно, свой ведь, родная кровь. А он парень осторожный, поосторожнее Антона будет. С ребятами он хорошо играет и за себя постоять может и за друга. Мне Мишка рассказывал, было у них тут одно дело… Балованный сильно, да это пройдёт, если с людьми побольше будет. С чердака он не прыгал, а по слеге спускался, и спустился ведь, ничего. И придумал сам про слегу, когда лестница упала. А мог бы сидеть, меня дожидаться.

— Алёша так же рассуждает, как и ты. Одна вы семья. Не понимаете вы все, что…

Ветер потянул в другую сторону, и дверь в комнату закрылась. Голоса стали тише, слов было не разобрать. Но и так было над чем подумать.

«Ясно, что мама хочет меня увезти. Не увезла бы, если бы могла остаться здесь со мной. Она бы меня всюду пасла и была бы спокойна.

Но — не может. Из-за папы не может или из-за работы. А дядька Василий, смотри-ка, всё знает. И про Витьку знает. И молчит, как будто так и надо. Это у него называется растить мужика? Выходит, чтобы вырасти настоящим мужчиной, нужно ушибаться и обжигаться? А без этого нельзя? А Митька Волков? Он сам других ушибает и обжигает. А может быть, он не вырастет настоящим мужчиной? Если бы меня тогда Витька по носу не щёлкнул, я бы его не укусил. Нет, укусил я его из-за Борьки, мне страшно было, но я укусил. И когда я Нюську на спине тащил, мне трудно было, но я не бросил. Тяжело расти настоящим мужчиной. Вот если бы я родился девчонкой, было бы легче. А кто их знает, может быть, вырасти настоящей женщиной тоже трудно? Надо спросить у папы. Раз уж я родился мальчишкой, надо стараться. А мама увезёт меня на дачу, где нет условий стать настоящим мужчиной. И неинтересно там: того нельзя, туда нельзя, купаться — жди воскресенья, когда папа приедет, так и плавать разучишься. И всё время как с маленьким: «Петя, скушай — ты голоден; Петя, оденься — тебе холодно; Петя, разденься — тебе жарко; Петя, иди спать». Спать…» И Петька незаметно заснул.

Завтракали молча. Петька боялся спросить, как решили. После завтрака тётя Ксения встала и сказала, ни на кого не глядя:

— Поторопились бы: следующего поезда сутки ждать. Запрягай, Вася, а мы с Галей пойдём уложимся. Я на дорожку пирожков напекла. А то, может, оставишь Петю? Смотри, как он здесь поздоровел да похудел?

— Спасибо, Ксения, не уговаривай. Вчера всё переговорили. На даче ему тоже будет хорошо. В отпуск, может быть, все приедем.

И Петька понял, что его увозят, и такая тоска навалилась на него, что он брызнул слезами и взвыл:

— Никуда я отсюда не поеду. Мне здесь нравится. Плевал я на эту дачу!

— Что?! — закричала мама ещё громче, чем Петька, и вдруг заговорила жалобным голосом: — Обо мне ты совсем не думаешь. Мой покой тебе абсолютно не дорог. Бабушка тоже волнуется, но тебе это всё равно. Ты неблагодарный, жестокий мальчик…

И Петька стих.

Петькин тяжеленный чемодан погрузили в телегу. Мама надела на Петьку панаму. Петька сразу снял её. «Она испачкана», — объяснил он маме. Открывать чемодан, искать в нем кепку или тюбетейку — на это мамы уже не хватило, и она махнула рукой. И вообще, в маме произошла какая-то перемена, Петьке не совсем понятная: как будто мама оказалась в незнакомом месте и не понимает, где она и что делать. Она оглядывалась по сторонам, раза три выкладывала всё из сумки, потому что забывала, где у неё лежит билет, деньги и паспорт, всё время поправляла на Петьке рубашку и штаны.

— Ну что, едем? — спросил дядька Василий.

— Да-да, — рассеянно подтвердила мама и стала глазами искать Петьку, который стоял рядом с ней. — Садись, Петя.

— Мам, я только с Борькой попрощаюсь, — сказал Петька. — Кто знает, когда увидимся?

— Да-да, — так же рассеянно ответила мама, — попрощайся, конечно.

Петька кинулся к своей норе под забором, но вовремя спохватился.

— Борька! — крикнул он изо всех сил в забор и даже присел от натуги. — Уезжаю, Борька, до свидания!

Борькина голова сразу же появилась над забором.

— Уезжаешь, значит? Ну, давай. Не забывай про нас.

— Борь, ты ко мне в Москву приезжай. Я тебе письмо напишу с адресом и телефоном. Борь, я не хочу, меня увозят. Я здесь хочу, Борь, с вами, пусть даже с Витькой воевать. Ты мне тоже напиши, ладно?

— Борька! Неслух окаянный! — понеслось из-за забора. — Неси воды. Слава богу, хулигана этого московского увозят, некому будет тебя с пути сбивать…

И Борька исчез с забора. Петька в ужасе оглянулся на маму. Услышав бабку, она вздрогнула, поджала губы и вопросительно поглядела на дядьку Василия. Он усмехнулся:

— Это бабка Борискина, не слушай ты её. Она много чего наговорить может.

— Поехали, — заторопилась мама. — Спасибо вам за Петю, за всё спасибо и извините меня. Приезжайте к нам, обязательно приезжайте, будем ждать. Петя, попрощайся с тётей. Скорее, опоздаем на поезд. Мне завтра обязательно нужно быть на работе.

Мама расцеловалась с тётей Ксенией и отошла к телеге. Петька подбежал к тёте Ксении, обхватил её руками, прижался к ней головой и не сразу отпустил. Она наклонилась и поцеловала его. Потом он нашёл глазами Серого, который сидел чуть поодаль свесив язык, подошёл к нему, молча обнял его за шею и ткнулся лицом в мохнатую морду. Пёс вскочил и замер, только хвост слабо задвигался вправо-влево. У мамы расширились глаза, но она ничего не сказала. Потом, ни на кого не глядя, Петька пошёл к телеге и сел на задок, свесив ноги. Мама примостилась сбоку. Тётя Ксения отворила ворота, дядька Василий тряхнул вожжами, и они поехали.

Опять телега подпрыгивала на корнях, пересекала тёмные лесные лужи, выезжала на яркие зелёные полянки. Петька не замечал ничего. Он смотрел на выбегающую из-под телеги дорогу и думал.

«Зачем мама меня отсюда забирает? Почему она боится за меня? А что за меня бояться, что я, маленький, что ли? Будто я на даче не могу с чердака упасть или с дерева? Нет, на даче ни на дерево, ни на чердак не залезешь. Сразу крик поднимется: «Петя! Ах! Боже мой! Куда ты?! Сейчас же слезь! Не смей никуда лазить! Где мои капли?!» Бабушка схватится за сердце, мама — за голову, тётя Зина закричит: «Не нервируй бабушку!» С участка — ни шагу. А здесь — ходи куда хочешь. А если с Серым ходить, то и Витька не страшен, он от Витьки всегда защитит. И Борьку с Нинкой защитит. А без меня — плохо Борькино дело. Нинке — что, её Витька бить не станет. Ну, поддаст один раз, она пискнет и отскочит, а Борьке он по-настоящему надаёт. А может быть, и Нинке теперь тоже, она ведь с нами на чердаке была и лестницу отпихивала. Где они сейчас, что делают? На поляне, наверное, магазина ждут. Толик-магазинщик мне гантели привезёт, а меня нету. На поляне Витька их не тронет, будет на обратном пути подстерегать. Хорошо, если кто-нибудь из взрослых с ними пойдёт, а если нет? А я к ним на помощь не приду, я их одних бросил… А с Нинкой и не попрощался даже…»