Как величественный кондор, парила музыка Перселла на высоких просторах темноты.

Он никак не мог понять. Что хотел сказать художник этим черным миром вне времени, этим загадочным светом и лившейся с высоты музыкой? Что именно он хотел нам передать?

20:45

Невероятно. Вот они. Девочка, стоящая на цветах. Двое толстых уродливых мужчин. Два рисунка: первый – пастелью, второй – китайской тушью. Зачеркнуты они не были. Она нашла их случайно, разыскивая перечеркнутые рисунки.

«Падение цветов» и «Монстры», – думала мисс Вуд, не в силах поверить своим глазам, – самые интимныеработы ван Тисха, основаны на старых рисунках его отца,и никто этого не знает, даже Хирум Осло. Никто не позаботился о том, чтобы основательно изучить наследие Морица. Быть может, даже сам ван Тисх об этом не подозревает. Мориц хотел, чтобы он рисовал, чтобы был признанным художником, каким сам он никогда не смог стать. Но маленький Бруно рисовать не умел. Поэтому он перенес в свое искусство некоторые рисунки отца. Своего рода компенсация…»

Она отложила эти рисунки в сторону и смотрела дальше. Отошедший на несколько минут Зерицкий вернулся, нагруженный новыми папками, плюхнул их на стол, подняв тучи пыли, и начал развязывать шнурки.

– Это последние, – сказал он. – Больше у меня нет.

– Ван Тисх же видел эти рисунки, когда был маленьким, правда? – спросила Вуд.

– Наверное, да. Он никогда мне об этом не рассказывал. А почему вы спрашиваете?

Она не ответила. Наоборот, задала еще один вопрос:

– А кто еще их видел?

Зерицкий растерянно улыбнулся:

– Так подробно, как вы, никто. Ну, кое-какие исследователи смотрели по верхам, может, одну или две папки… Но что именно вы ищете?

– Еще один.

– Что?

– Еще один. Третий.

«Не хватает одного. Третьей самой важной работы.Она должна где-то быть. Это не должна быть точнаякопия одной из картин «Рембрандта». Вообще-то оба других рисунка тоже не являются точнойкопией работ ван Тисха… Девочка, например, не обнажена, и у ее ног нет нарциссов… но ее поза точно такая же,как у Аннек… Должно быть что-то общее с одной из картин: персонаж или группа людей… Или, может…»

– Послушайте, успокойтесь, – попросил ее Зерицкий. – Вы швыряете рисунки на пол…

«Поклянись, что найдешь его… Поклянись, что найдешь… Поклянись, что в этот раз ты не ошибешься…»

Ей постоянно попадались зачеркнутые этюды: всегда четыре креста и две вертикальные линии. Но в данный момент ей некогда было расшифровывать значение этого еще одного невероятного совпадения. Самой странной загадкой – как смог Художник получить доступ к этим рисункам – заниматься тоже было некогда. Может, он как раз был одним из «исследователей», о которых говорил Зерицкий? А если доступа у него к ним не было, по какому тогда принципу он выбрал третью картину, которую собирался уничтожить?

Пожалуйста, все в свое время.

На последнем эстампе в этой папке был изображен цветок. Вуд отбросила его резким движением, вызвав ярость Зерицкого.

– Эй, вы их порвете, если будете так с ними обращаться! – воскликнул историк и протянул руку, чтобы забрать рисунки.

– Не прикасайтесь ко мне, – прошептала Вуд. Но ее голос был скорее не шепотом, а шипящим звуком, горловым скрипом, который заморозил кровь в жилах Зерицкого. – Не пытайтесь ко мне прикоснуться. Я скоро закончу. Клянусь.

– Ничего, – пробормотал Зерицкий. – Можете не торопиться… Чувствуйте себя как дома…

«Она, наверное, больная», – подумал он. Зерицкий не был человеком рутинным, но одиночество придало его жизни некую сонливость. Все непредвиденное (например, сумасшедшая женщина, рассматривающая рисунки у него дома) приводило его в ужас. Он начал продумывать план, как подойти к телефону и позвонить в полицию так, чтобы эта психичка ничего не заметила.

Вуд открыла следующую папку и забраковала две деревенские зарисовки. Ночной лес углем. Рисунки птиц. Натюрморты, но ни одного освежеванного быка. Девочка, упершая руки в бока, но на «Девочку в окне» она не похожа…

20:50

Идя по проходу, Босх разглядел одного из охранников. Его красный бедж был едва заметен при слабом цокольном освещении. Лицо было смазано тенями.

– Господин Босх? – сказал он, когда Босх представился. – Ян Вуйтерс.

– Как тут все, Ян?

– Спокойно пока.

За спиной Вуйтерса вздымался резким линейным сиянием распятый «Христос». Из-за перспективы казалось, что он парит над головой Вуйтерса, словно тот был предметом особого божественного покровительства.

– Но мне было бы спокойнее, если б было больше света и мы могли б как следует видеть лица и руки людей, – добавил Вуйтерс. – Темно, как в танке, господин Босх.

– Ты прав. Но командует всем отдел искусства.

– Наверное, да.

Босху вдруг показалось, что в темноте Вуйтерс очень хорошо играет Вуйтерса. Он был почтиуверен, что это Вуйтерс и есть, но, как в ночных кошмарах, его путали мелкие детали. Ему бы хотелось посмотреть в эти глаза при дневном свете.

– Буду с вами откровенным, господин Босх, мне очень хочется, чтобы сегодняшняя выставка кончилась, – прошептал силуэт Вуйтерса.

– Полностью разделяю твои чувства, Ян.

– И этот жуткий запах краски… У вас не дерет горло?

Босх собирался ответить, но тут вдруг разразился хаос.

20:55

Вуд пристально смотрела на акварель, ни один мускул ее не шевелился. Зерицкий, заметивший изменение в ее поведении, склонился над ее плечом.

– Красавица, правда? Это одна из акварелей, которые написал с нее Мориц.

Вуд подняла голову и непонимающе посмотрела на него.

– Это его жена, – пояснил Зерицкий. – Та молодая испанка.

– Вы хотите сказать, что эта женщина – матьван Тисха?

– Ну, – усмехнулся Зерицкий, – по крайней мере я так думаю. Бруно никогда не знал ее, и после ее смерти Мориц уничтожил почти все фотографии, так что у Бруно были только рисунки Морица, чтобы узнать, как она выглядела. Но это она. Мои родители ее знали и говорили, что эти рисунки воздают ей должное.

«Сначала это детское воспоминание. Потом его отец и Ричард Тисх. Наконец, его мать. Третья самая интимная картина». У Вуд не осталось никаких сомнений. Ей даже не нужно было дальше искать в непросмотренных папках. Она прекрасно помнила, о какой картине идет речь. Она посмотрела на часы на дрожащем запястье.

«Время еще есть. Точно, время еще есть. Еще даже не кончилась сегодняшняя выставка».

Она положила акварель на стол, взяла сумку и вытащила сотовый.

И вдруг нечто вроде внезапного предчувствия, содрогания шестого чувства, сковало ее.

Нет, времени уже нет. Уже слишком поздно.

Она набрала номер.

Как жаль, что ты не смогла сделать все отлично, Эйприл. Делать что-то хорошо – значит делать это плохо.

Она приложила трубку к уху и услышала далекий крик звонка.

Потому что истина в том, что если ты поддашься в малом, то тебя сразу одолеют в большом.

Голос телефона вопил в крошечной темноте ее уха.

20:57

За свою жизнь Лотар Босх сталкивался с толпой неоднократно.

Иногда он был ее частью (но даже в этих случаях ему приходилось от нее защищаться),иногда – одним из тех, в чьи обязанности входило ее останавливать. Как бы там ни было, эта стихия была знакома ему с молодых лет. Однако он не смог накопить никакого полезного опыта: он считал, что каждый раз удавалось выжить по чистой случайности. Перепуганная толпа не относится к тем вещам, которым можно научиться противостоять, так же как нельзя научиться ходить по спирали циклона.

Все произошло очень быстро. Вначале раздался крик. Потом еще несколько. Через миг Босх осознал весь ужас происходящего.

«Туннель» звенел.

Раздавался глубокий гул подземных колоколов, будто земля, на которой он стоял, обрела жизнь и решила в доказательство этого подняться.