Кабели, мониторы, принтеры, книги, журналы, диски – все это стоило денег. Которых у меня не было.

Ричард Армитаж однажды сказал мне, широко поведя державшей сигару рукой, что, если я вдруг столкнусь с недостатком средств, его помощница Лоррен Гамильтон всегда сможет послать мне чек, который покроет мои расходы. Такие чеки будут учитываться как авансы, выданные в счет моих будущих заработков. Несмотря на относительное богатство и непринужденную щедрость Кима, к августу 1982-го я задолжал Ричарду несколько тысяч фунтов и начал беспокоиться насчет того, что мне никогда не удастся заработать деньги, которые позволят вернуть ему этот долг.

Коммерция [119]

Однажды утром Лоррен позвонила мне в Челси. Я уверен, что именно в Челси, поскольку в те дни, чтобы позвонить кому-то, необходимо было знать, где он находится. Тогдашняя жизнь приблизилась к мобильному телефону на расстояние длинного провода, который позволял бродить с телефонным аппаратом по дому. Лоррен попросила меня подъехать в находившийся в Фицровии офис компании и поговорить с человеком по имени Пол Вейланд, подбиравшим актеров для съемок в рекламе пива.

В рекламе пива? Я? Чтобы возвышенный, утонченный художник вроде меня снимался в низкой, вульгарной рекламе? Какое неслыханное унижение. На встречу с Вейландом я отправился только что не бегом.

Золотой век британской рекламы в то время уже подходил к концу. Самыми приметными ее звездами, взошедшими за последние десять лет, были Ридли и Тони Скотт, Хью Хадсон, Дэвид Паттнем и Алан Паркер, – однако теперь все они занимались съемками собственных фильмов. Пол Вейланд, принадлежавший к следующему за их поколению, начал свою карьеру как мальчик на побегушках в производственном отделе компании, на которую работало большинство обладателей этих громких имен, – а в восьмидесятых и девяностых ему предстояло обратиться в ведущего постановщика рекламных роликов. Да он и сейчас остается одним из лучших.

Он вручил мне фотокопию сценария, бывшего скорее раскадровкой. Она показывала викторианского аристократа с моноклем в глазнице, принимающего разного рода неправдоподобные позы.

– Диалог отсутствует, – сказал Пол. – Весь ролик пойдет под саундтрек. Под песню «Эмир Абдул Абул-бул». Знаете такую?

Мне пришлось признаться, что не знаю.

– Ну неважно. Вот вам кружка. Вы пьете пиво. «Наилучшее горькое Уайтбред». Вы – граф Иван Скавински-Скавар, а я – Абдул. Смотрите на меня с высокомерным презрением. Презрительнее! Так, точно я – гусеница в вашем салате или только что нагадил вам на ботинок.

В течение десяти минут я изображал джентльмена, с презрительным видом пьющего «Уайтбред», и слушал на редкость странную песню. Не уверен, что я когда-нибудь ощущал большее смущение и неудобство или чувствовал себя более скованным, стесняющимся, некомпетентным. Когда все закончилось, я был красен как рак.

«Ладно, Стивен, – сказал я себе, – больше ты об этом никогда не услышишь. Возможно, оно и к лучшему. Возможно, ты был так плох потому, что в самой глубине души испытывал отвращение к торгашеской нечистоте всей этой затеи. Да. Именно так».

На следующий день Лоррен позвонила снова и попросила меня прийти в офис «Ноэл Гей» на Денмарк-стрит. Ричард сидел за своим огромным столом, лучась широкой улыбкой за облаком сигарного дыма.

– Они хотят, чтобы вы снимались в рекламе «Уайтбреда», – сказал он. – Правда, боюсь, в том, что касается денег, они неприятно прижимисты.

Ну и ладно, подумал я. Пять-шесть сотен фунтов мне все равно не помешают. Меньше-то они наверняка не предложат.

– Они предложили двадцать, – продолжал Ричард, – и больше двадцати пяти мне из них выжать не удалось. Если вы считаете такую сумму унизительной, мы ответим им отказом.

– Сколько часов работы на это уйдет?

Ричард заглянул в свои бумаги:

– Три дня.

– Ничего себе, – сказал я, стараясь скрыть разочарование. – Негусто.

– Негусто, – согласился Ричард. – Чуть больше восьми тысяч в день. Ну, если вы думаете, что…

Тысяч!Я сглотнул, хоть во рту у меня уже пересохло, протолкнул мое адамово яблоко сквозь угрожавшее придушить меня пульсирующее сжатие в горле. Двадцать пять тысяч фунтов!За три дня работы.

– Нет-нет, – пролепетал я, – собственно… нет. Меня это устраивает. Я готов…

– Пола Вейланда они очень ценят. А вы наберетесь полезного опыта. Съемки в Шеппертоне начинаются в понедельник. Они просили вас заглянуть завтра к трем в театральное агентство «Берманс и Натанс», примерить костюм. Ладно, отлично. Я позвоню им.

Остаток утра я пробродил по Лондону погруженным в мечты.

Я смогу вернуть «Ноэл Гей Артистс» все, что ей задолжал, и все равно останусь богатым. Богатым как Крез. Нет, не так, конечно. У Креза денег было, надо думать, побольше, чем двадцать пять с чем-то тысяч фунтов минус 15 процентов комиссионных, минус подоходный налог и НДС, минус три с половиной тысячи долга. Но по моим меркам, я все равно останусь достаточно богатым.

Сейчас вы получите причину возненавидеть меня, читатель, ибо я скажу, что с того дня никаких серьезных неприятностей по денежной части уже не знал. Во всяком случае, неприятностей того рода, что пробуждают столь многих среди ночи жутким ощущением, жгущим желудок, точно втекающий в него расплавленный свинец, и черными мыслями о все возрастающих долгах и явственной невозможности привести свои финансовые дела в божеский вид. От связанных с деньгами страха и панической дрожи я был избавлен. Таковые нападали на меня по другим поводам, однако я знаю: очень немалое число людей готово отдать что угодно за набитую деньгами подушку, на которую я вот уже тридцать лет преклоняю главу. Однако в тот день я, слонявшийся, вглядываясь в витрины, по Лондону, не подозревал, что через два с половиной года на меня начнут валиться деньги еще и бóльшие.

Три дня съемок на киностудии в Шеппертоне прошли в испарине тревог, смущения и путаницы. Я и понятия не имел, почему все занимает так много времени, что, собственно, я делаю, кто меня окружает и что мы рекламируем. Тим Мак-Иннерни, с которым я познакомился поближе несколько лет спустя, когда играл в «Черной Гадюке II», исполнял здесь роль некоего подобия размахивавшего лютней менестреля. Абдула изображал актер по имени Тони Космо, соответственным образом смуглый и имевший угрожающий вид. Я, по моим оценкам, не соответствовал ничему вообще. И сейчас, просматривая этот ролик на YouTube(поищите там Whitbread Best Bitter 1982 Adили что-то похожее), я по-прежнему не вижу в нем почти никакого смысла и не испытываю сомнений в том, что неудобство, которое я ощущал, играя графа Ивана, легко передается через десятилетия. Думаю, меня сняли в этом ролике скорее за мой острый подбородок, чем за сколько-нибудь различимое дарование или мастерство.

Пол Вейланд оказался человеком очаровательным и покладистым. Мои воспоминания о том, каким редкостно неторопливым был Хью Хадсон на съемках «Огненных колесниц», подготовили меня к тому, что от режиссера следует ожидать мягкости, а от его ассистентов – яростных криков, и ожидания нисколько меня не обманули. Большую часть тех трех дней я провел, сидя в шезлонге и попивая чай, а где-то высоко-высоко надо мной, под самым потолком студии, чирикали и сирикали птички. Целые поколения воробьев, зябликов, голубей проживали все свои жизни под крышами огромных павильонов Пайнвуда и Шеппертона. Они осыпали пометом бессмертные эпизоды британского кино, их криками прерывались диалоги, которые вели Дирк Богард, Джон Миллс, Кеннет Уильямс, Роджер Мур и тысячи других актеров. Впрочем, гораздо чаще им приходилось наблюдать за съемками куда менее чарующих рекламных роликов и поп-клипов, которые давали кусок хлеба с маслом персоналу студии, съемочным группам и радующимся большим деньгам актерам. Я понимаю, предполагается, что мне положено стыдиться съемок в рекламе, считать, что это ниже меня, что я изменял моей профессии, однако заставить себя извиняться или питать сожаления мне ну никак не удается. Орсон Уэллс с властной надменностью говорил: «Если эта работа устраивала Тулуз-Лотрека и Джона Эверетта Миллеса, так устраивает и меня», но я, ей же ей, не хочу ссылаться на великие имена прошлого, потому что мне она просто-напросто нравилась.