Если я скажу, что результат получился неровным, то в этом никакой несправедливой критики не будет. Ричард Армитаж, агент, взявший меня, Хью и Эмму под свое крыло, громогласно говорил о своем испуге, недовольстве и неодобрении. Особенное отвращение внушал ему взрывавшийся зад полковника Содома. Полковник питался острым карри, и в целой череде кадров я пробегал по улицам манчестерского пригорода Дидсбери, несомый по тротуарам реактивной силой пуканья, для изображения коего потребовались пиротехнические спецэффекты. По-моему, там был даже крупный план моего затянутого в полосатые штаны седалища, которое взрывалось с дымом, треском и появлением на экране рисованной звезды. Ричард брюзжал по этому поводу не одну неделю. Ему казалось, что стильная, интеллигентная, университетского пошиба комедия, которая, как он надеялся, принесет нам известность и на которой он сможет построить наши карьеры, искалечена уличным мальчишкой-кокни, сквернословом с канализационным коллектором вместо мозгов, и Ричарду это нисколько не нравилось. Кто знает, на какие брюзгливые манипуляции пускался он за нашими спинами. Он мог даже попытаться аннулировать наши контракты. Исполнительный продюсер Стив Моррисон и Сэнди Росс остались верными Бену, ибо видели в нем одаренность, безудержную и плодовитую. Тем не менее все понимали, что «Беспокоиться не о чем» не лишено недостатков, и потому решено было включить в труппу нового исполнителя. Пол Ширер, хоть обвинить его было и не в чем, покинул шоу. Полагаю, Пола, написавшего даже меньше материала, чем я и Хью, сочли более чем заменимым. Его место занял выпускник «Школы искусств Глазго» Энтони Мак-Миллан, только-только сменивший это имя на Робби Колтрейн.

Крупный, шумный и веселый, Робби сочетал в себе стиль и манеры бруклинского водителя автобуса, рок-н-ролльщика пятидесятых, автомеханика и бандита из Глазго. Непонятно как, все они идеальным образом соединялись в один непротиворечивый характер. Меня он пугал до колик, и противопоставить этому страху мне удалось только одно: я притворялся, что нахожу его немыслимо привлекательным, терся ногой о его ногу и стонал от экстаза.

– Мордатый мелкий кобель, – говорил он в таких случаях, но в общем относился ко мне терпимо.

В одном из поздних своих интервью Робби сказал, что мы с Хью казались ему высокомерными, неприятными, чрезмерно самоуверенными представителями истеблишмента, надменно взиравшими сверху вниз на него, толстого, краснощекого и вульгарного незваного гостя – совершенно как чистопородные скаковые лошади подрагивают боками, обнаруживая в своей конюшне непрошеного осла. Я не цитирую его дословно, однако уверен, что суть сказанного Робби передаю точно. Придумал ли он это, чтобы как-то оживить скучное интервью, или действительно верит в сказанное им и помнит все именно так, я не знаю. Сейчас, при моих редких встречах с ним, я неизменно веду себя дружелюбно и приязненно, но заговорить об этом интервью так никогда и не решился. Пожалуй, оно возвращает нас к вечной и, может быть, неразрешимой проблеме чувств и внешних их проявлений, к вопросу о том, какие качества, вопреки даже внутренним нашим ощущениям, приписываем мы другим. Каждому из нас кажется, что его окружают люди, вооруженные дубинками, между тем как единственное оружие, какое сами мы прячем за нашими спинами, это жалкая ватная палочка. Я знаю, как сильно терзало меня и Хью мучительное ощущение нашей никчемности, какими неуместными мы себя тогда чувствовали и как стеснялись нашего проклятого прошлого – частных школ и Кембриджа. И знаю также, что мы (я-то уж точно) были слишком горды и благовоспитанны, чтобы появляться на людях со свешенными носами и просительными физиономиями, как у обиженной собаки, умоляющей, чтобы ее пожалели и погладили. Вполне возможно, что в течение какого-то времени нам удавалось скрывать наше ощущение безнадежности так хорошо, что Робби может с чистой совестью описывать нас как придурковатых, самодовольных ублюдков, но, честное слово, я в это не верю. Может быть, Робби приятно думать о себе как о простом работяге без роду без племени, обладателе врожденного, но и самодельного, взращенного улицей таланта, брошенном в мир блеклых снобов, жеманничающих привилегированных выходцев из среднего класса. На самом-то деле Робби родился в семье врача и учился в «Гленолмонд-колледже», самом, вероятно, элитном учебном заведении Шотландии, о котором в 2008 году был снят превосходный документальный фильм «Гордость и привилегия». Среди его выдающихся выпускников числятся 13-й герцог Аргайлский, маркиз Лотианский, принц Георг-Фридрих Прусский и 9-й граф Элджинский, вице-король Индии. То, что Робби сумел поступить в «Школу искусств Глазго» как Энтони Роберт Мак-Миллан, обладатель такого же выговора, как у принца Чарли, и выйти из нее Робби Колтрейном, говорящим совершенно как Джимми Бойл, это действительно достижение из редких. Временами я думаю, что и мне стоило бы попробовать проделать нечто в этом роде.

«Беспокоиться не о чем» с его взрывающимися задницами появилось на экранах в июне 1982 года и было показано лишь в том регионе, который обслуживала «Гранада». Мы же вернулись в Лондон, чтобы посвятить июль, август и сентябрь сочинению нового сериала, который должен был называться «На природе».

В один выдавшийся у меня свободным манчестерский вечер я бродил по торговому центру «Арндейл», переходя от магазина к магазину, и вдруг обнаружил, что недоуменно взираю на столпившихся у витрины одного из них, «Ласкис», подростков. Я подошел, заглянул поверх их плеч за стекло…

Полчаса спустя я уже ковырялся в задней панели телевизора, стоявшего в моем номере отеля «Мидленд». И после десяти минут разочарований и замешательств на телеэкране появился текст:

То было началом пожизненной любовной связи, подробности которой наверняка нагонят на вас смертную скуку. Я постараюсь не слишком долго задерживаться на этой теме, однако названная связь эта была, да и остается, слишком для меня важной, чтобы отделаться от нее одним торопливым предложением. Теперь я проводил большую часть моего свободного времени перед восторженно любимой (мною) машиной, компьютером « Acorn BBC Micro B». В ту пору микрокомпьютерам требовались для нормальной работы два бытовых прибора: телевизор, чтобы выводить изображение, и кассетный магнитофон, чтобы записывать и загружать программы. Продавец «Ласкис» уговорил меня купить программу под названием « Wordwise», которая размещалась на плате памяти, вставлявшейся в один из четырех слотов материнской платы. Остальные ее гнезда отводились для операционной системы и языка программирования BASIC. После того как « Wordwise» вставлялась в компьютер, он волшебным образом преобразовывался в текстовой редактор. Я мог соединить его плоским кабелем, он же параллельный коннектор, с электрической пишущей машинкой «Бразер», и та становилась принтером. Объяснить зачарованность и наслаждение, которые я при этом испытывал, мне не по силам. Я с ликованием показывал друзьям и знакомым компьютер, написанные мной программы и распечатки. Знакомые должным образом охали и ахали, однако я видел, что их все это не трогает так, как меня. Да я и сам не понимал, почему этот новый мир настолько захватывает меня, оставляя других относительно равнодушными. Конечно, я стал обладателем умной машины, позволявшей делать всякие замечательные вещи, и на большинство людей она производила должное впечатление – из разряда «Надо же, интересно, что они дальше придумают», – однако меня волновали до восторга не одни лишь ее функциональные возможности. Я давно уже оставил попытки понять эту мою неугасающую страсть, очень быстро приобретшую форму, стиль и проявления классической наркотической зависимости. Я проводил большую часть свободного времени, уткнувшись носом в специализированные микрокомпьютерные журналы либо рыская по Тотнем-Корт-роуд в поисках новых периферийных устройств. Я мог засиживаться за клавиатурой до трех, четырех или пяти утра, составляя бессмысленные программы или пытаясь овладеть бесполезными для меня техническими приемами. Очень скоро в моем уголке челсийской квартиры уже теснились: лепестковый принтер, графопостроитель, RGB-монитор и приставка для дополнительного процессора и гибких дисков. Тогда-то и начались продлившиеся всю мою жизнь борения с кабелями. Если соединить все прошедшие через мои руки кабели, их можно будет дотянуть до Луны и обратно. Беда только в том, что ничего из этого не выйдет, поскольку соединяться один с другим они не желали. Каждый может написать правдоподобный фантастический рассказ, в котором люди будут телепортироваться, путешествовать во времени и обращаться в невидимок. Однако будущее, в котором появляются стандарты совместимости кабелей, – вот это настоящая научная фантастика.