обладала восхитительной мандой. Почему я так отчетливо ее запомнил? Это была комнатка, обтянутая теплым влажным гладким шелком, похожая на купе вагона Викторианской королевской железной дороги, где на стенах иногда вдруг обнаруживаются какие-то светильнички и выключатели. Должно быть, рука моя подолгу оставалась в ней. Ей нравилось, когда в нее входили, я бы даже сказал, ей слишком это нравилось. Даже если мы долго оставались сухими, ее влагалище проглатывало мой член, требуя, чтобы он безостановочно терся там внутри, а когда движения начинали причинять мне совсем невыносимую боль, я вытаскивал его – но тогда она чувствовала себя брошенной и прогоняла меня. Она безрассудно обожала члены, а я, в свою очередь, слишком ценил влагалища. Поэтому мы получали так мало того, о чем мечтали. Однажды я сидел с журналистами в Пресс-клубе Глазго. Завязалась беседа о женщинах, и кто-то обмолвился, что издательница фригидна: никому еще не удалось уложить ее в постель, кроме одного известного донжуана, которому удалось, да только ХАХАХА оказалось, что она ничего особенного собою не представляет. Я чуть было не сказал, что она была очень ласкова со мной, правда недолго. Но это прозвучало бы как хвастовство, да еще дало бы повод для молвы, что она скрытая нимфоманка. Мужчины, язвительно сплетничающие о женщинах, не обязательно такие уж гадкие животные, какими хотят казаться. Они просто скромные люди, стремящиеся выглядеть значительными, подобно слугам, которые хвастают своими связями с аристократией, описывая подробности дворянской жизни. Мужчины грязно рассуждают о сексе, потому что вход в этот мир для них заказан, без помощи женщины они не способны испытать не только сильное чувство, но даже элементарное уважение к себе. Представители противоположных полов зависят друг от друга, и это частенько является поводом для взаимной ненависти. Но я себя скромным не считаю, поэтому не стал сообщать, что «со мной она не была фригидна», а заметил только: «Может быть, вы просто не заметили всех ощущений, которые она испытала?»

И тогда эти журналисты продолжили хвастаться и жаловаться на своих подружек и жен, пока один молодой человек не сказал:

– Хотел бы я быть таким же бесполым и самодостаточным, как Джок.

Я улыбнулся. Его коллега постарше возразил:

– Не бывает бесполых людей. Джок все равно удовлетворяет себя каким-то своим способом, иначе он не мог бы оставаться здоровым человеком.

Я поднялся и обратился к этому человеку:

– Позвольте угостить вас. Что вы предпочитаете?

Конечно, он был прав. Свое удовлетворение я нахожу, наблюдая за Хельгой, сидящей со Страудом в кинозале. Входит Большая Мамочка в белом облегающем платье и ведет за собой на поводке босую Роскошную в комбинезоне с отстегнутым верхом, направляясь к пятну света на сцене, в котором стоит Доктор, стоп. Надо вспомнить еще парочку реальных подробностей.

пришла ко мне во второй раз с котелками, полными невообразимых пищевых смесей. Как я вскоре понял, к еде она относилась примерно как к сексу: просто сваливала в кучу всевозможные идеи, которых нахваталась из экстремальной литературы. Обычно это были сочетания восточных религий с недавними открытиями в области химии, рекламирующие дешевые и экзотичные рецепты, однако авантюристка Зонтаг была не способна прочитать ни один из этих рецептов до конца. Она никогда толком не представляла себе, что хочет получить в результате, однако смело приступала к делу, имея перед собой кучу ингредиентов, несколько туманных идей и выражение суровой решимости на лице. Результат всегда зависел от интуитивной импровизации, а если ничего путного не получалось, то она на все лады поносила магазины, в которых были куплены продукты. Но я всегда восхищался и тем, как она готовила, и тем, как занималась любовью, потому что и то, и другое у нее получалось лучше, чем у меня. Она была женщиной, вместе нам было удобно, а поскольку мы не жили под одной крышей, то сравнительно легко было выносить причуды друг друга. Наверное, она хотела, чтобы мы съехались, но я боялся, что придется любить ее четырехлетнего сына. Через несколько месяцев я бы почувствовал себя его отцом, а уж тогда Зонтаг могла бы помыкать мною как угодно – уйти мне было бы уже не под силу.

После того как мы впервые вместе поужинали (я накупил выпивки, но она пила совсем немного), она сварила жутко густой горький кофе в специальном ковшике, который принесла с собой. Прихлебывая кофе, она рассказывала про своего мужа, про неудачное замужество, подробностей я уже не помню. Потом она спросила, почему расстроился мой брак, и я объяснил, что был плохим любовником. Я понимал, что говорю не совсем правду, но правда – это всегда такой запутанный клубок, что проще сразу обобщить ситуацию одной фразой, все равно Зонтаг в конце концов резюмировала бы мой случай именно так. Мы еще немного поговорили о любви и сексе и в конце концов решили, что наши раны еще слишком свежи, поэтому между нами не может произойти никакой любовной истории. Поговорили и о том, что секс без любви – это плохо, потому что один из партнеров всегда попадает в более сильную зависимость от своих чувств и т. п. Потом она зевнула и сказала:

– Есть идея. Сейчас мне уже поздно ехать домой, а такси стоит жутких денег. За моим сыном присмотрит одна из соседок. Поскольку у нас не может быть никакого секса, то почему бы нам спокойно не поспать вместе? А то что-то я уахахахау, вдруг почувствовала себя такой усталой…

Я ответил, что идея хорошая. Не нужно ли ей сходить в ванную? Я выдал ей свежее полотенце, а сам разделся и нырнул под одеяло (поскольку в ванной уже успел побывать). Мне было любопытно, что же произойдет дальше. Интерес к ней я почти утратил, к тому же мне стало немного скучно от всех этих разговоров, но какая-то странная надежда во мне все же теплилась. Она пришла из ванной, улеглась голая в постель, обняв меня, и пролежала так целый час. Потом вдруг прошипела:

– Да ты настоящий дьявол!

– Почему? – удивился я.

– Сказал, что никакого секса быть не может, а сам лежит и трясется от возбуждения!

Вовсе я не трясся от возбуждения. Член был спокоен. Я не чувствовал ничего, кроме желания опять оказаться дома.

Однажды я начал читать роман Пруста «В поисках утраченного времени», но очень скоро сдался. Мне не нравятся книги, герои которых не имеют активной жизненной позиции. Хотя в этой книге первые несколько страниц произвели на меня сильное впечатление. Герой – пожилой мужчина – ест пирожное, напоминающее ему пирожные тетушки, которые он ел в глубоком детстве, и он чувствует тот же самый вкус и испытывает те же самые детские ощущения. И вдруг миллион событий, произошедших с ним с того момента, как он впервые попробовал это пирожное, – смерть тетушки, Первая мировая война, унесшая жизни многих его друзей, – все проносится перед ним из прошлого в настоящее, к данной секунде. Он откусил кусок пирожного, и время перестало существовать, сжалось. То же самое происходит со мной, когда я дотрагиваюсь до женского тела и перестаю нервничать. Я говорю не о совокуплении, а о ДОМАШНЕМ ПЕЙЗАЖЕ. У каждой женщины свои неповторимые пропорции, но порядок чередования мягких теплых склонов и ущелий остается тем же, и, когда мне позволяют исследовать такой вот ландшафт, мне кажется, что я опять вернулся домой и даже что я никогда не покидал этот дом. Я сделал это открытие в первую свою ночь с Дэнни, так и подумал тогда: «Словно никогда и не уходил», а ведь до того момента я ни разу не спал с женщинами. Разве что с матерью, когда был ребенком. Но это не считается, ведь ребенок слишком мал, чтобы охватить все женское тело целиком. Значит, бедра, ягодицы, живот, долины, холмы и ложбины тела Дэнни были мне знакомы с детства. Страстью тут и не пахло, поэтому я предложил: «Зонтаг, давай просто заснем», и заснул сам. Наверное, она тоже заснула. Проснулся я твердым внутри нее. Было очень удобно.

– Ну? – сказала она.