Даже скромная роль суфлера оказалась не по мне: то, что я шептала, никому не потребовалось, никого не удержало на краю.

Я почти перестала писать на форуме, но по-прежнему внимала всему, что там происходило. Перебралась со сцены в зрительный зал. Но разве зрителям, наблюдателям бывает так больно?..

О таблетках, тазике и фотографиях неудавшейся 'смертницы' я рассказала только Бэту. Но через день это уже обсуждалась в су-тусовке. Разумеется, не с осуждением: каждый шрам, каждый вызов 'Скорой' считался здесь чем-то вроде памятного знака или медали, а посещение реанимации или пребывание в 'дурке' тянуло уже на орден. Я перестала быть новичком, наивной 'спасательницей', временами подозрительно смахивавшей на 'жизнелюбку'. Стала своей.

Но сознание выросшей популярности радости не приносило.

Мучало не перемывание костей, но общая уверенность, что причиной моей су-попытки была отвергнутая любовь. Блистательный жуир Бэт соблазнил бедную девочку и, попользовавшись, бросил. (Пресловутся 'бедная Лиза', она же Гретхен.) Эту точку зрения наиболее активно внедрял в массы Инок, который каждую суицидную попытку своих подопечных — не говоря уже об удавшемся суициде — встречал с оживлением и декорировал обильной перепиской.

Бэт неимоверно злился. Реноме коварного соблазнителя казалось ему примитивным, унижающим его достоинство. Его негодование, как и следовало ожидать, излилось на меня: по телефону мне выговорили мне за две совершенные глупости — суицид без достаточных оснований, спонтанный и детский, и плохое знакомство с теорией: на форуме в разделе 'Сто способов смерти' четко указывалось, что прием таблеток надо сопровождать анти-рвотными препаратами, чтобы яд доставался организму, а не тазику.

Он был прав: раздел о способах смерти, карманную библию начинающего суицидника, я не читала. И еще забыла о нашем уговоре с ним и Даксаном: если кто всерьез решится отправиться на тот свет, перед этим поговорит с двумя оставшимися. Но Даксан давно уже вылетел из моего сознания и моей жизни, а Бэт… Как, интересно, смог бы меня утешить и отговорить от самоубийства тот, кто сам постоянно твердит о смерти, и только о ней одной (не считая страсти к Айви)?..

Вечером злосчастного дня — я еще не вставала, но чувствовала себя вполне сносно — мы долго болтали с Таис. Предавались воспоминаниям детства — моего, естественно.

— Помнишь, когда тебе было лет семь или восемь, я пересказывала своими словами 'Розу Мира'? Больше всего тебя вдохновил мир стихиалей. Ты заявила, что сама была стихиалью, а человеком родилась впервые. И мы еще гадали, какой именно.

— И сейчас так считаю. Мне неуютно в человеческом воплощении. Мое тело мне так же узко, как школьное платьице для взрослой тетеньки. Я и стишок твой помню по этому поводу! — Я с удовольствием продекламировала:

Стихиаль дождинок летних,

горной речки шаловливой,

или озера лесного,

или — ветра на вершине,

стихиаль чего угодно,

стихиаль чего — не важно! -

распрощавшись с жизнью вольной,

в мир людской — увы! — нырнула,

в человеческую шкурку,

в плотяную оболочку.

Как в смирительной рубашке,

в теле жить ей. Кандалами

звон сережек отдается,

груз костей ей — как вериги.

Ах, верните мне свободу!

Без свободы я зачахну,

веки бледные прикрою,

никого не осчастливлю…

Но в людском мирке свободны

лишь одни бомжи, и то лишь

после выпитой бутылки

клея или одеколона.

Ты идти в бомжи не хочешь?

Хочешь ветра на вершине?

Хочешь спать, не просыпаясь,

растворясь в виденьях звонких?

Хочешь, хочешь, хочешь, хочешь…

Можешь, можешь, можешь, можешь…

Хочешь — можешь.

Спи спокойно!

Колыбель твою качают

на Луне и на Венере.

- 'Стихиаль дождинок летних, горной речки шаловливой, или озера лесного'… - пробормотала Таис с ностальгическим вздохом. — Сейчас мне кажется, что не лесного озера, а озера городского, грязного. Ты уж извини. Озеро, в котором купаются и дети, и матерящиеся пьяные мужики. Которое равнодушно принимает в себя и чистые капли дождя, и воду впадающих ручейков, и бензин, и мочу, и плевки.

— Даже если и так. Все равно в этом озере отражается закат. И звезды. А в глубине плавают огромные таинственные рыбы.

— Пьяные мужики распугали всех рыб.

— Ты недооцениваешь глубину озера. Пьяные бултыхаются на поверхности.

— Хорошо, если так… Кстати, скажи пожалуйста, чем занимаются стихиали, кроме наслаждения своей бескрайней свободой? Всегда очень интересовал этот вопрос.

— Я бы сказала, но… Слов таких в человеческом языке нет, к сожалению.

— Ах ты, высокомерная девчонка! — Таис запустила в меня подушкой — хорошо, что маленькой и легкой. — На самом деле гораздо больше отражает твою суть другой стишок, более ранний. Мы увлекались тогда 'Вредными советами' Остера, помнишь?

Если вместо милой дочки

аист вам принес в подарок

свинохвостую макаку,

стихиаль пустынной бури,

полмешка навоза с перцем,

звонкий ряд зубов кусачих,

вирус острого психоза… -

не ломайте рук, рыдая,

не взывайте вы к отмщенью —

отошлите все обратно.

А не примут — ну так что же?

Впредь вам будет неповадно

о хорошенькой девчушке,

милой, ласковой, певучей,

об отраде и опоре

безответственно мечтать.

— Нет, ну какая еще бабушка или мама напишет такое о своей единственной доченьке, кровиночке своей?! 'Полмешка навоза с перцем'… Кстати, давно заметила и все хотела спросить: ты никогда не называешь меня ни 'дочка', 'доченька', ни, тем более, 'внучка'. Только по имени или очередным дурацким прозвищем. Почему?

— В самом деле? — Таисия задумалась. — Интересный вопрос. Знаешь, между близкими по крови дюдьми могут быть самые разнообразные отношения. Между мужем и женой, матерью и детьми. Может быть привязанность, не выходящая за рамки инстинкта, или равнодушие, или настоящая вражда. Спектр широкий. Ты для меня — больше, чем дочь или внучка, больше, чем родная кровиночка. Ты моя душа, моя муза. А также — кармический истязатель. Самая большая радость и самая острая боль. Потому, наверное.

— Мне кажется…

— Подожди, — перебила она меня. — Важную вещь хочу сказать. И умную. Мне иногда кажется, что мы с тобой вроде сиамских близнецов. Только сросшихся не на физическом, а на астральном плане. Близкие люди читают мысли друг друга, это так. Мать на любом расстоянии чувствует, когда с ребенком стряслось что-то плохое, то же — и сестры-близнецы, это общеизвестно. Но вот чтобы чувства перетекали от дочери к матери? Как из одного сообщающегося сосуда в другой? О подобном мне слышать не доводилось. Твои увлечения, влюбленности и страсти перетекают в меня — в ослабленном, слава богу, виде. Отчего меня так повело на Бэта, как ты думаешь? Не оттого, что он весь из себя необыкновенный и удивительный. Нет, он конечно необыкновенный, штучный экземпляр, но сама я никогда не увлеклась бы ничем подобным: накрашенное, женственное, истеричное… брр! Ни в твоем возрасте, ни позже. Напротив — отшатнулась бы. Но общее кровообращение — будь оно проклято…

— Ну, не знаю… — Нарисованная ею сюрреалистическая картинка меня не вдохновляла. — Твои же страсти в меня не перетекают. Я вот, к примеру, не ненавижу Инока. Да, неприятный тип, но не более.

— А ты вообще никого не ненавидишь — не умеешь просто, — ничуть не смутившись, парировала она. — К тому же мы какие-то неправильные близнецы — не похожие друг на друга. Представь, что один сидит и читает умную книгу. Или пишет умную книгу. А второй пьет водку и курит. Опьянеют оба. Оба сдохнут от рака легких. А в нашем случае — какое-то одностороннее кровообращение и влияние. Один близнец уже протрезвел, а второму хоть бы хны. Сидит под своей сдвинутой крышей и тупо пускает пузыри. И ладно бы розовые пузыри или голубые — лилово-черные…