«Этот холм – горб злого царя, который грехами своими привел к погребению целого города со всеми его обитателями. А захоронен он здесь, как падаль, из-за греха его с девственницей. Пятнадцатилетней привели ее к нему. Она была стройной и неоскверненной, с длинными волосами и развитой грудью, и прелести ее бедер рисовались под тканью платья. Глаза царя вышли из орбит при виде красавицы. Привел ее во время трапезы военачальник, командующей тысячей бойцов, с целью получить за нее выкуп. Он прорвал охрану дворца, и приволок за собой дрожащую девушку. Справа от царя восседала царица, что властвовала над ним твердой рукой и выпускала его из постели лишь в дни месячных. Когда царь увидел молодую египтянку, взыграла в нем темная страсть, и он велел евнухам приготовить ему ложе в тайном логове, в гуще деревьев. Логово скрыто от человеческих глаз, но не от Аллаха. Царь поставил стражников на всех тропах, ведущих к этому месту, никто не мог туда прийти и оттуда уйти. Там находилась юная египтянка. Царь пытался овладеть ею, но она сопротивлялась, была упряма, сильна, красива, мужественна, и царь не мог ничего сделать. Избивал ее плеткой до крови, но она сидела, нагая и молчаливая, и глаза ее сверкали, как глаза зверя в ночной темноте, и зубы блестели. Страсть бушевала в царе, и он силой лишил ее девственности, не обращая внимания на крики и стоны. Тяжестью своего тела одолел ее сопротивление, но Аллах, великий и милосердный, услышал рыдания девственницы и отомстил за нее. И с тех пор завелись черти в горбу царя, который был похоронен в этом холме. Они плодятся и размножаются в нем, и горб все более вспухает. Настанет день, и горб этот лопнет от большого числа джинов, плодящихся в нем, и вся степь наполнится ими. Во главе их стоит Афарит, ведьма холма, которая мстит за всех девушек, чья девственность была взята силой».

Губы Халеда дрожали, и Элимелех опустил голову, и в черных его глазах сверкнула темная искра.

Сидел я у входа в шалаш Элимелеха, и все время не давала мне покоя легенда Халеда. Внезапно я поднял голову, увидев Несифу, поднимающуюся на холм, чтобы набрать коноплю. Волокна ее крепки, чтобы из них плести веревки и тянуть нити для плетения – и Несифа вяжет из них различные вещи, отличная вязальщица эта маленькая женщина, которой лишь недавно исполнилось пятнадцать лет. Босые ее ноги беззвучно движутся по склону холма. Она словно бы плывет по тропе, и заросли расступаются перед ней, и черная ее чадра рождает мягкие волны в воздухе, и темный бархат одеяния облекает ее худую фигурку. Линия резко обводит ее узкий облик на фоне ослепительного света полдня. Она одна на холме в этот жаркий полдень, пустой, дремотный, лучшее время для кражи слив. Напиток из этих кислых плодов считается полезным против бесплодия. Более года замужем Несифа, а живот ее не округлился. До сих пор занята она была сбором конопли, из зерен которой выжимается масло, усиливающее огонь костра. Днем и ночью пылает огонь в шатре Несифы, чтобы отгонять комаров, приносящих лихорадку. Муж ее, Исмет, лежит у костра и трясется в лихорадке. Лицо его бледно, глаза закрыты, и зубы стучат от сильной дрожи, сотрясающей его тело. Это не обычная дрожь, а джин трясет его со стороны в сторону, и синие бусы звенят на влажной груди больного. Несифа сделала талисман своему мужу – завернула в кусок ткани несколько синих бус, несколько долек чеснока и немного острых приправ. Но запах болезни одолевает запах приправ, и черт поигрывает синими бусами, катает их по груди Исмета, ни на миг не оставляя его в покое. Когда Несифа ложится рядом с трясущимся мужем, черт обнимает и ее, и тело ее пылает. Пламя освещает ее маленькое лицо, когда она склоняется над огнем, чтобы покрыть лицо сажей, и красивую ее головку окутывает дым и копоть. В носу Несифы подрагивает золотое кольцо вместе с серьгами в ее ушах. Женщины в шатрах знают о ней нечто, ибо ее мать не могла сдержать язык. Девочка сидела на камне, раздвинув ноги перед матерью, которая должна была сделать ей обрезание клитора, как это делают бедуинкам, но вдруг вскочила, как овца, заблудившаяся в болоте, и мать поторопилась схватить дочь, и сделать ей эту операцию впопыхах. Только маленькая капля крови осталась на камне, и Несифе не было сделано нормальное обрезание, и чувство страсти в ней не притупилось.

Я видел, как маленькая Несифа исчезла в зарослях конопли на холме, словно сунула крепкие свои руки в горб злого царя. Из зарослей взлетела горная куропатка. Что ее испугало? И кто потревожил покой ворона, сидящего на кусте? Он хрипло закаркал и улетел. Дрожат кусты на вершине холма. Ветер ли это постанывает среди зарослей конопли? Или Афарит стонет голосами девственниц? Или беснуются черти в горбу царя-насильника именно в этот дремотный час дня?

Одинокий бедуин приблизился к холму по тропе, и осел, стоящий в тени, у подножья холма, встречает его долгим ревом. Бедуин хлопает его по шее, как хлопают по плечу друга, садится у его ног, в тени огромной раскидистой кроны дерева пуэнсианы, занесенного с Мадагаскара и привившегося здесь, в этой степи. Кого он ожидает и чего дожидается? Заката солнца, сумерек? Бедуин ни делает даже легкого движения, сидит как темная тень человека, свернувшись в своем халате, и только глаза выглядывают из складок ткани. И стебли конопли колышутся на вершине холма, даже в безветрие, и небо пылает, и солнце жжет, и земля вскипает, и гнус и мошка облачками пляшут в раскаленном воздухе. Слишком большое беспокойство в такой час в пустой степи.

Время проходит, а я все не сдвигаюсь с места, сижу в напряжении в жилище Элимелеха. Бедуин все еще сидит в тени дерева. Может, он так сидит уже много дней? Может, он один из жителей погребенного в холме города, и поставлен стражником на одной из троп, ведущих в тайное логово между кустами конопли? Может он из легенды, одной из тех, которыми полна степь?

Я тревожился за Элимелеха и все сидел у входа в шалаш. Я ощущал его присутствие, не видя его. День близился к закату, подул ветер перед наступлением сумерек, белые туманы поднялись над болотом, воды которого испарились до того, что почти обнажилось дно. Папоротники, растущие в темной болотной трясине, и тамариски на берегах болота – поворачивают свои верхи к холму. Туда же ветер гонит поднявшийся туман, который вносит дыхание жизни в дремавшие заросли. Вдали, на горизонте, возникли первые тени ночи. Табун коней скачет по степи, оглашая ее галопом, становится легче дышать. Шейх Халед несется верхом вдоль болота, и за ним бежит белая лошадка, предназначенная Элимелеху. Розинка, белая лошадь кибуца, уже стара и не может соревноваться в скачке с конями шейха и друга его Элимелеха. Халед добирается до конопляного холма, и осел Несифы, раздувая ноздри, встречает его ревом. Эхо этого рева возвращается от ребра скалы и докатывается до шейха и его коней. Бедуин под пуэнсианой открывает глаза и смотрит на шейха, властителя степи. Вес широкое пространство степи пробуждается от дремоты, и всевозможные звуки и шумы – заполняют его.

Это – час шейха Халеда, Элимелеха и поезда.

Поезд идет по Хиджазской железной дороге, построенной в начале века и ведущей из Дамаска через Рабат-Амон в Медину в Саудовской Аравии. Турки в добрых отношениях со Святой землей и провели железную дорогу и через Хайфу, и она ровно, как по линейке, пересекает степь со всеми ее петляющими тропами. Жители степи приходят к полотну в любом месте, поднимают руку, и поезд останавливается, щедро отвечая на требование каждого жителя степи. Останавливается и снова движется по своему графику. Поезд этот один из самых старых в железнодорожном ведомстве.

Вот и он, приближается, я даже машу ему рукой. Еще немного, и появится Элимелех. Поезд скрежещет тормозами, скрипят, сталкиваясь, вагоны, хамсин подхватывает черный густой дым из трубы паровоза, который опадает копотью на землю. На подъеме старые колеса замедляют ход, высекая мелкие бледные искры из рельс. Поезд, в общем-то, слабый и дряхлый, но он не один в своем пути по степи. С ним за компанию верблюды, ослы, овцы. Верблюд, опустившись на колени, смотрит на поезд равнодушными глазами. Овцы толпятся, голова к голове, на полотне железной дороги, и кто их сгонит оттуда? Пастух даже и не думает это сделать, ибо занят беседой с другими пастухами. Поезд останавливается у конопляного холма, пассажиры сходят, присоединяются к бедуину с ослом под широко раскинувшейся кроной пуэнсианы, немного отдохнуть. Часть из них рассеивается по холму. Все отдают почет шейху, кланяясь ему в ноги. Суматоха царит возле холма. Вода, финики, маслины переходят из рук в руки – идет бойкая и громкая торговля. Машинист и его помощники обычно тоже толкаются на этом импровизированном рынке. Билет на поезд покупают иногда за деньги, иногда за товар, а иногда ловко уклоняются от оплаты, и все добираются до своих мест. Хиджазский поезд снисходителен и терпелив к каждому, но на этот раз у конопляного холма он проявляет знаки нетерпения. Паровоз дает гудок и застилает густым черным дымом всю людскую суматоху. Старые колеса натужно сдвигаются с места рядом с табуном коней, несущихся галопом. Черный конь летит по тропе, как орел в небе, и ветер развевает черную бурку Халеда. Головы коня и всадника соприкасаются, черная стрела пронзает долину, темная молния воспламеняет воздух. Летит шейх Халед на своем коне, и подковы разбрызгивают искры, ударяясь в землю. Поезд выбрасывает большие клубы дыма, и колеса его высекают искры из рельс. И вместе с конем Халеда поезд вырывается в дали. Но шейх обгоняет его и словно пристегивает железного хиджазского старика к молодому коню. И вот уже вся степь пристегнута и втягивается в скачку. Долина, зажатая горами, вырывается на простор вместе с шейхом. Все тропы несутся за ними, все глаза горят вместе с глазами Халеда, все сыны степи скачут на черном коне вглубь заката, красного, как кровь. Армия дерзновенных смельчаков рвется в просторы, и все они – компаньоны великого шейха. Степь, истерзанная суховеем, умирающая от жажды, распрямляется с ослаблением пекла, и сыны ее захватывают мир безумной скачкой коней и оружием шейха. И во всем этом вихре подает слабое ржание белая одинокая лошадка, без всадника, и она скачет сама по себе, закручивая воздух хвостом, как будто чьи-то невидимые руки заставляют ее догнать черного коня Халеда, Вдруг она застывает на месте, поворачивается, и скачет обратно по тропе к конопляному холму.