— Черт подери, на кой хрен они вечно таскают эти пистолеты? С десяти ярдов промокашку не прострелишь. Тут нужен обрез десятого калибра, а к нему девять, а то двенадцать шашек динамита. Идиоты! Еще бы их все время не пиздили!

Кроха втихаря подбадривал шерифа.

Какша была равнодушна к вестернам, лишь иногда во время, казалось бы, произвольных сцен возбужденно крякала. Только месяцев через пять Кроха и дедушка Джейк догадались, что во всех этих сценах показывали лошадей, и, обсудив ситуацию, решили купить ей для компании лошаденка, как раз этой весной собралась жеребиться кобыла Билла Леланда. Вернувшись этим вечером домой, Кроха сел вычерчивать эскиз десятифутовой реечной ограды вокруг загона для объездки лошадей.

Какша обожала фильмы про любовь, будь то легкие и веселые или убийственно трагические. Со спинки сиденья, будто с насеста, она сосредоточенно смотрела на экран, лишь склоняя время от времени голову для сочувственного кряка, когда на влюбленных обрушивались беды. Она не желала терпеть вечные дедушкины насмешки и после того, как пару раз чуть не оторвала ему ухо, старик перешел на тихое бормотание. Кроха смотрел молча.

Почти так же, как вестерны, дедушка Джейк любил фильмы ужасов. Он думал, это весело. Кроха и Какша терпеть их не могли. В самые страшные минуты Кроха закрывал глаза. Какша вышагивала по спинке сиденья, иногда шипела на монстров или неистовым кряком предупреждала об опасности безмятежную жертву, которая в это время со всей невинностью исследовала радиоактивную пещеру или бродила исполосованной молниями ночью по лаборатории, нажимая разные кнопки.

Какша i_008.png

С таким разбросом во вкусах им здорово повезло, что на ранчо «Роскошное» всегда показывали два фильма сразу. В перерыве между сеансами Кроха брел по горбатому асфальту к продуктовому ларьку и покупал там чего-нибудь пожевать. Обычно одно и то же: два куска вяленой говядины, чтобы дедушке было над чем потрудиться, восемь пакетов соленых орешков и два больших безалкогольных пива для себя, а для Какши — две «семейных» лохани воздушной кукурузы, по два девяносто девять каждая, и большой стакан апельсиновой шипучки. Все это проглатывалось в самом начале второго сеанса.

Кино было развлечением. Воскресная охота на свиней — серьезной работой, по крайней мере для Крохи и Какши. Начиналась она на рассвете, и потому Дедушка с ними не ходил; он не видел причин нарушать свой сон, а может, как утверждал, не хотел им мешать. При этом, однако, не скупился на советы.

Среди окрестного народа бытовали серьезные разногласия насчет Какши — была ли она свинкряквой в том смысле, в котором Босс был свинхаундом. Когда, вытянув змеиную шею и прижав к земле клюв, словно заправская ищейка нос, Какша ковыляла в поисках свежего следа, со стороны это действительно мало чем отличалось от нормальной охоты. Правда, она редко находила кабанов, но вынюхивала и выслеживала их так, что всем было ясно: она знает, что делает. Для Крохи, шагавшего за ней с дробовиком 243 калибра в руках, вопроса не существовало. Найдя свежий след, Какша начинала тихонько крякать, и, чем отчетливее становились следы, тем настойчивее и громче звучали ее кряки. Кроха считал их доказательством того, что она действительно выслеживает кабанов, а не просто размышляет на эту тему. Еще он был убежден в ее отличном обонянии, и хотя никто, кроме дедушки Джейка, с ним не соглашался, полагал, что Какша, если бы захотела, запросто выследила бы любого хряка. Но интересовал ее совершенно конкретный кабан — Столбняк. Кроха первым заметил, что те немногие свиньи, которых она действительно выследила, доводились молчаливому хряку прямыми родственниками — запах потомков напоминал родительский. Доказать он, разумеется, ничего не мог, и это его угнетало. Дедушка утверждал, что доказательства не нужны, что в большинстве случаев факты говорят сами за себя, и при этом уверял, что знает истинные причины. Причины эти, предупреждал Дедушка, были мудреными.

За тридцать две воскресных охоты они дважды встречали Столбняка. В первый раз Какша своим бешеным кряканьем напугала его раньше времени, и Кроха успел сделать только один выстрел с двухсот пятидесяти ярдов. От звуков пальбы Столбняк покатился с холма. Когда же Кроха с Какшей наконец добрались до того места, куда он свалился, от Столбняка не осталось и духу. Ни туши, ни крови. Какша сразу взяла след, но потеряла его у ручья Маккензи. Они ходили вверх-вниз по обоим берегам почти до самого вечера, но так ничего и не нашли. Какша очень устала, и Крохе пришлось тащить ее домой на руках.

Во второй раз Столбняк первым заметил, как они бродят вокруг его следов, и улегся ждать в зарослях дубов. Когда они проходили мимо, хряк выскочил, нацелился куснуть Кроху за ногу, промахнулся, однако повалил его на землю и буквально наскочил на Какшу, придавив ее неуклюжую ласту так сильно, что Крохе пришлось опять тащить ее домой на руках. Все же перед тем как сесть на задницу, он успел ясно — хоть и мимолетно — рассмотреть Столбняка, а потому по дороге домой уверял Какшу, что Столбняк долго не продержится, он уже не так резв, как раньше, заметно отощал, вроде бы потерял один клык, зато на ушах четко видны дыры от 243 калибра.

Дедушка встретил их в дверях кухни.

— Можешь не говорить, что сцепился с хряком. И так вижу.

— Откуда? — спросил Кроха.

— После него ты каждый раз тащишь Какшу на руках.

Какша зашипела.

Кроха вспыхнул, потом улыбнулся.

Дедушка ухнул.

Столбняк, устав от волнений, двинулся вдоль ручья к сплетению глубоких секвойных корней, собираясь насладиться в эту жару коротким дневным сном. По дороге он пару раз глубоко хрюкнул, выразив таким образом свое удовлетворение. Терпеть каждый седьмой день домогательства странной утки и огромного детинушки — дело, конечно, утомительное, но не особенно опасное. И, разумеется, как сказал бы на его месте дедушка Джейк, чего опасаться бессмертному? Бессмертные живут всегда, по определению — хоть так, хоть эдак.

Глава IV. ВТОРОЕ СЕРДЦЕ

Хотя дедушка Джейк никогда об этом не говорил, а сон и сладкие сновиденья служили подходящим извинением, он не одобрял воскресную охоту на свиней, не одобрял категорически. Убийство Столбняка превращалось для Крохи в настоящую страсть, и это беспокоило старика. Охота — одно, убийство — другое, страсть в любой ее форме — штука коварная, так говорил ему опыт; человек не родится на свет, если не ослабит хватку, и лишь немногим удается разрешиться от страсти. Плотный огонь возбуждения в Крохиных глазах казался Джейку слишком безудержным. Старик благословлял Какшу и то, что она увязывалась за Крохой, ибо, несмотря на старания, утка ковыляла медленно, и вместе они обходили хорошо если восьмую часть той площади, которую Кроха прочесал бы один или с собаками. В глубине души Дедушка не желал Столбняку смерти — он твердо верил, что Столбняк носит в себе душу его старого друга Джонни Семь Лун. Вера эта не переставала удивлять самого Джейка, поскольку вообще-то он считал разговоры о реинкарнациях кучей лошадиного дерьма в пять футов высотой.

Джонни Семь Лун был единственным, не считая самого дедушки, человеком, выпивавшим без содрогания Шепот Старой Смерти. Дедушка познакомился с ним вскорости после того, как ради спокойной жизни забросил игру. Он сидел на крыльце, снимая пробу с пятой по счету партии виски, и тут в дальнем конце двора появился старый индеец в засаленной ковбойской шляпе и черном пончо. Никогда его раньше не видевший Дедушка сразу узнал героя рассказов о Джонни Семь Лун, старого индейца из племени Помо, что бродил среди прибрежных холмов, не имея, судя по всему, ни дома, ни источников существования. Согласно этим не раз слышанным историям, Джонни Семь Лун был «врачом», или знахарем, в те времена, когда короста белой цивилизации еще не разъела племенную жизнь. Вся округа подозревала Джонни Семь Лун в том, что он наводит порчу на заборы и тяжелые машины, да и вообще не особенно привечала. При этом говорили о нем всегда со странным почтением — Джонни Семь Лун был вежлив и немногословен, а если вспомнить шаманское прошлое, слухи об особой силе… ничего особенного… так, одни ощущения.