— Еле жив, сердце бьется, да и то с перебоями, — он посмотрел на Кроху. — Точно Столбняк?

— Ага, — кивнул тот, — следы были на глине… сам подумай, кто ж еще оставит свинячьи следы в шесть дюймов шириной, а вглубь почти на палец — это ж сколько надо весить.

— Яма, говоришь, вся пережевана?

— Разрыта к черту.

— Во скотина, — Дедушка мотнул головой. — Этот хряк, небось, всю ночь промаялся, лишь бы схавать бедного уебыша, — он фыркнул от удовольствия. — С ума, наверное, съехал: такой лакомый кусочек, а хрен достанешь.

Кроха усмехнулся:

— Так и вижу: рылом гребет землю в яму, чавкает и по всей морде слюни.

— Ага, только бедному ублюдочку было не до смеха, — Дедушка показал на утенка, густо заляпанного грязью и распластанного на красно-белой столовой клеенке. — Все равно что смотреть в дуло двустволки двенадцатого калибра. — Утенок слабо пошевелился, словно вспоминая, как все было.

Дедушка резко наклонился и прижался ухом к утячьей груди. Сосредоточенно прислушался.

— Господи Иисусе, — прогавкал он и быстро выпрямился, — сердце ж вот-вот встанет. Кроха, а ну тащи из ящика Шепот Смерти — самое время вызывать скорую.

Пока Кроха доставал бутыль дедушкиной гордости, старик скрутил пипетку с капель от насморка. Кроха поставил бутыль на стол и, чуть отпрянув от паров, отвернул крышку, Дедушка набрал полную пипетку жидкости, заглянул утенку в открытый клюв и решительным щипком отправил дозу по назначению.

Эффект последовал незамедлительно: вылупив глазенки и дико пища, утенок заскакал по столу.

— Так, сердце мы ему раскачали, — просиял Дедушка. — Теперь хорошо бы его помыть и посмотреть, на что это похоже.

Через час высушенный до последней пушинки утенок бегал по столешнице, махал огрызками крыльев и радостно попискивал.

— Откуда он взялся в этой яме, как ты думаешь? — спросил Кроха, пока они с Джейком наблюдали за этими резвыми подскоками.

— Черт его знает… Даже в голову ничего не приходит.

— Чепуха какая-то, ничего не понимаю.

— Не впервой, — проворчал Дедушка, затем спросил у Крохи уже более определенно: — Он у нас останется? Или она, кто их там разберет.

— Конечно, хотя бы пока не поправится.

— Херня, здоровье у него лучше некуда. Смотри, как по столу скачет.

— Ну, то есть, пока не вырастет, чтобы сам о себе заботился.

— Ладно, только надо придумать этой твари имя, чтоб знал, про кого говорят.

Кроха улыбнулся:

— Я уже придумал, — он помолчал для пущего эффекта. — Яма.

— Неплохо, — согласился Дедушка, — но у меня лучше: Какша [10].

— Какша, — тупо повторил Кроха.

Дедушка одарил его широкой пятизубой улыбкой:

— Утка Какша. Понял? Ут-ка-ка-кша.

— Ужас какой-то, — простонал Кроха.

Ужас или не ужас, но как бы Кроха ни сопротивлялся, утку назвали Какшей, и в ближайший субботний покерный вечер имя пошло в народ. Игроки — Эд Боллпин, его сын Айк, Лаб Ноланд, братья Стрэнтон, Весельчак и Малыш, а также Лонни Ховард — посмеявшись тухловатой Джейковой шутке, все же оценили ее странную точность, ибо кое-кто попал в переплет столь же мерзкий, как это имя. Все согласились, что изначально утенок произошел из яйца, все поверили, что Кроха нашел его в яме, собственноручно вырытой на вершине кряжа Норт-Фолк, однако никому не шло на ум, как он мог попасть из яйца в яму.

— Наверное, мамаша уронила, пока летела через эту грозу, — предположил Лонни Ховард, снимая с колоды карту.

— Дубина необразованная, — презрительно гавкнул Дедушка. — Утки, когда летают, не таскают птенцов под крыльями — это все равно, что ссать и дрочить одновременно.

— Так может ты, старый хрен, придумаешь что получше? — огрызнулся Лонни.

— Черта лысого я дожил бы до девяноста девяти лет, если б, вроде вас, дураков, забивал голову всяким дерьмом, — отвечал Дедушка. — И без того хрен разберешься, где толковые штуки, а где говно, а вы новый хлам тащите — на хера вам знать то, про что все равно никогда не узнаешь.

— Но ты так и не сказал, что тызнаешь, — заметил Лаб Ноланд. — И это, насколько я понимаю в утках, вовсе не херня.

Сгребя в кучу все лежавшие перед ним деньги, Дедушка вытолкнул их на середину стола:

— Ставлю все на то, что вы даже понятия не имеете, какая это утка. — Шишковатым трясущимся пальцем он указал на утенка Какшу, спавшего под дровяной печкой в картонной коробке.

— А ты, значит, имеешь, — с сомнением проговорил Лаб. — Я бы сказал, судить рановато.

— Вот-вот, — мягко добавил Эд Боллпин. — Они все почти что одинаковые, пока перья не вырастут.

Это было начало. В конце все, кроме Счастливчика и Крохи, выставили на кон по сотне долларов и свои прогнозы насчет породы и пола существа по имени Какша; разногласия, если они появятся, разрешит Джон Кумбес, местный ветеринар.

Разногласий не было. Через два месяца всем стало ясно, что Какша — это утка-кряква женского пола. Ликуя и удовлетворенно хохоча, дедушка Джейк забрал деньги.

Глава III. КАКША

В первые же недели, когда Какша еще только приходила в себя, стало ясно, что это не простая утка. Она отказывалась испражняться и есть в доме. Неистово пища, ковыляла к дверям, и, словно уродский дятел, молотила клювом до тех пор, пока Кроха или Дедушка не выпускали ее во двор.

Что до аппетита, то Какша была всеядна и прожорлива. Блины, сыр, молотая кукуруза, оленина, луковая шелуха — поглощалось все. Какша ела и росла. В четыре месяца она весила без малого двадцать фунтов [11]. Неравнодушный к любым излишествам дедушка Джейк впечатлился настолько, что созвал соседей.

— Ни черта себе, — пробормотал Уиллис Хорнсби, когда Какша заглотила фунтовую связку сосисок и принялась за молотый ячмень из кофейной банки.

— Нормальный аппетит, ничего такого, ага? — Дедушка сиял. — Можно подумать, пылесос с перьями.

Уиллис покачал головой:

— В жизни такого не видал.

— Вот я и думаю, надо было ее назвать Электролюкс, — продолжил Джейк. — Или, о черт, Долли П. — еще лучше.

— Долли П.? — переспросил Уиллис. — Это что, рыбацкая лодка?

— Не-а, Долли Прингл. Такая здоровая рыжуха, я гулял с ней в Кус-Бэе. Талант был у бабы — страшное дело. Через шланг в двадцать пять ярдов засасывала мячик для гольфа. У меня на глазах закачала на горку бензин. Да что бензин, вы не поверите — я выиграл у Большого Дэйва Стивена тысячу баксов — это мы с ним как-то ночью вытащили старуху Долли на парковку, и она всосала с трейлерного крюка весь хром — за четырнадцать минут тридцать две секунды.

Дедушка вздохнул с безнадежной нежностью.

— Только вспомню эту кралю, сразу хрен дергается.

— Смотри, утке не показывай, — буркнул Уиллис, глядя, как Какша пронзает клювом последние пятнышки ячменя.

Предупреждение звучало разумно, ибо свирепость Какшы была под стать аппетиту. Как-то ранним вечером, еще в те времена, когда вес ее измерялся всего лишь унциями, Какша осмелела настолько, что выбралась на крыльцо, где тянул свой виски Дедушка. В ответ вечно сонный кунхаунд по кличке Кутила погнал ее к ободранному зеленому дивану, под который она тут же забилась. Когда пес, вняв наконец дедушкиным тычкам в голову, растянулся на крыльце, чтобы поскулить и заснуть опять, Какша выскочила из убежища, с коротким «ПИИИИИП!» заправского камикадзе, словно крепчайшими клещами, вцепилась клювом в обвисшую Кутилину мошонку и яростно держалась за нее все то время, пока кунхаунд с воем носился по кругу, силясь ухватить болтавшуюся у него на бурдюке полуфунтовую уточку. Дедушка хохотал так, что пришлось сползать с крыльца и биться головой о землю — иначе остановиться он не мог.

Кроме аппетита и темперамента, Какша обладала выдающейся походкой и речью. Походка у нее была глуповато-изящная: сгорбленное, заваливающееся ковыляние с трудом находило себе опору, болтанку кое-как уравновешивали постоянные взмахи ненадежной шеи, голова при этом качалась, словно зачарованная кобра — выходило нечто среднее между неуклюжим подкрадыванием и гипнотическими рысканиями. Какша шествовала с прочным креном — неловко, но без малейшего усилия. Масса порождает инерцию, однако ярко-оранжевые перепончатые ноги не проектировались для таких скоростей, и, хотя продвижение было налицо, оно всегда казалось сомнительным, всегда несло в себе унылый диссонанс между биологией и топографией. Какша не выказывала ни малейшего намерения летать.