Высоко на стене, под самым потолком остались пятна крови. Кто здесь убирал после его самоубийства? Полиция? Сама Марианне? Как бы то ни было, до самых верхних пятен она не дотянулась.

Я смотрю на все почти с благоговением. Это не комната. Это конечная остановка. Здесь Брур Скууг должен был почувствовать то, что почувствовал Роберт Скотт, дойдя до Южного полюса и поняв, что состязание проиграно: «Это ужасное место». Я думаю о том, что сказала Марианне, горячо в это веря: «Мертвых не существует. Их больше нет».

Я думаю, что это не так.

Мертвые существуют в наших снах.

Значит, Брур Скууг существует, и если не иначе, то в памяти других, еще живущих людей.

И это не менее страшно.

Неужели теперь я в ответе за то, чтобы сохранять его живым?

Сердце — одинокий охотник

Дни приобретают определенные очертания. Марианне не хочет нарушать установленный между нами порядок. Не хочет, чтобы мы были парой в прямом смысле этого слова, чтобы я перебрался в ее спальню, чтобы мы вместе ели, и многое другое. Она прямо говорит мне об этом.

— Я не готова изменить свой образ жизни, Аксель. Именно сейчас этот порядок обеспечивает мне надежность. Тебя он устраивает?

— Да, — отвечаю я. А что мне еще остается?

В результате я просыпаюсь один, завтракаю один, один провожу время в доме Скууга, пока она на работе. Вечером этот порядок иногда нарушается, потому что Марианне не может быть последовательной. Но обедаем мы вместе далеко не каждый день. Она хочет, чтобы по вечерам мы какое-то время занимались каждый своим делом, если только в этот вечер мы не слушаем вместе музыку, не пьем вино, не говорим о политике, о Ближнем Востоке, обо всем на свете. Мне нравится, когда она прерывает меня. Вырывает из мира музыки в мир жизни, чтобы потом опять вернуться к музыке, вместе. Мы оба пьем слишком много вина. Она подливает масла в огонь. Мы как будто созданы друг для друга, она возбуждает меня еще больше, чем вначале. В том, что происходит, есть что-то преступное. Что-то противоестественное, что-то запретное. Это соблазняет меня, делает Марианне еще красивее и желаннее. Но что думает о нас окружающий мир? Большинство знает, что нас сблизило горе. Остались ли мы несчастными? Жалеют ли они нас? Мы оба раздавлены одной бедой, так не срослись ли наши раны в одну? Не оказались ли мы связанными друг с другом своим грустным тайным смирением?

Люди нас не видят, думаю я. Мы почти не выходим из дома. Они не видят, когда мы заводим друг для друга любимые пластинки, когда сидим и слушаем Джони Митчелл или Шуберта, Донована или Равеля, когда подтруниваем друг над другом. Не видят, что мы успокаивающе действуем друг на друга. Я перестал расспрашивать Марианне о ее прошлом, копаться в нем. Она стала более уравновешенной. Теперь я уже не боюсь ее новых приступов страха, хотя ее психика и неустойчива, хотя мысли иногда уводят ее куда-то далеко, так далеко, что она не слышит того, что я ей говорю, даже когда сижу рядом. И когда я перестаю расспрашивать и донимать ее, она сама доверчиво мне все рассказывает, в своем темпе.

Однажды она неожиданно спрашивает у меня:

— Ты читал когда-нибудь роман Карсон Мак-Каллерс «Сердце — одинокий охотник»?

— Нет, — отвечаю я. — «Сердце — одинокий охотник»? Хорошее название.

— Она умерла три года тому назад, ей было пятьдесят лет, девятнадцать лет у нее была парализована правая сторона туловища после целой череды инсультов, которые случились у нее еще в молодости. Вообще-то ее звали Лула Карсон Смит. Ей было двадцать три года, когда вышла ее книга. Может быть, ей было столько, сколько тебе сейчас, когда она начала ее писать. Может быть, благодаря ей я теперь всегда внимательно отношусь к таким молодым людям, как ты, хотя и люблю подразнить тебя за твою молодость. Нам так легко видеть друг в друге шаблоны. Я думаю об Ане и о Бруре. Какими их видели люди? Как они сами воспринимали себя? Как думаешь, Аня в глубине души была той талантливой бесконфликтной победительницей, какой ее все считали? Как думаешь, считал ли Брур себя удачливым нейрохирургом, все контролирующим отцом Ани, имевшим продуманный педагогический план? Ты должен прочитать этот роман, Аксель. И ты должен посмотреть его экранизацию с Аланом Аркиным, хотя фильм сильно отличается от книги. Я часто думаю о ней. Я поехала в США в прошлом году отчасти еще и из-за нее. Конечно, мне хотелось послушать Джони Митчелл, но хотелось и увидеть могилу Карсон Мак-Каллерс. Правда, мне не хватило на это времени. Знаешь, она хотела стать пианисткой. Она должна была учиться в Джульярдской музыкальной школе. Эта школа входила и в тайный план Брура относительно Ани. Мак-Каллерс было семнадцать лет. Как тебе в прошлом году. Она очень любила музыку, и она же в шестнадцать лет уже написала драму в трех актах. Однако у нее кончились деньги на учение. И все пошло не так, как она хотела. Она стала не пианисткой, а писательницей. Карсон Мак-Каллерс была из тех людей, что рано взрослеют. Как ты. А это опасный диагноз, мальчик мой.

— Почему опасный?

— Помни, я говорю это, исходя из собственного опыта. Мне пришлось стать взрослой, когда я в восемнадцать лет родила Аню и оказалась замужем, хотя была совершенно к этому не готова. Как ни странно, но в таких ситуациях у человека почти не бывает помощников. Помощники Мак-Каллерс носят такие громкие имена, как Бенджамин Бриттен, У. Х. Оден, Теннесси Уильямс, Труман Капоте. Не помогло ей и то, что она была бисексуальна, как и ее муж, Ривс Мак-Каллерс, писатель и солдат.

Марианне закуривает сигарету. Она уже открыла бутылку. Я курю и пью вино вместе с ней. И я люблю, когда она бывает такой, когда рассказывает мне что-нибудь, не поучая меня. Когда я сам могу вмешаться в ее рассказ, иногда бессмысленно, иногда уместно.

— Ты знала, что у Ани была связь с моей сестрой Катрине? — спрашиваю я.

— Нет. — Марианне удивлена. И внимательно изучает мое лицо, словно пытается понять, правду ли я говорю. — Откуда ты это знаешь?

— На приеме после дебюта Ребекки Фрост я застал их, мягко говоря, в интимной ситуации.

— В… интимной ситуации? — Марианне вопросительно смотрит на меня. Наконец она понимает, что мне трудно говорить об этом. — Представляю себе, каково тебе было это видеть, — сочувственно говорит она. — Ведь в то время ты отдавал ей всю свою любовь!

— Это было почти нереально. Даже теперь мне тяжело думать об этом. Катрине уехала на другой конец земного шара, и это говорит о том, как серьезно это было и для нее.

Марианне задумывается.

— Наверное, я сама невольно подсказала Ане этот путь, — говорит она.

— Каким образом?

— Она знала, что у меня были не только дружеские отношения с одной подругой. Ане тогда было четырнадцать. Это была одна из наших с ней тайн, с Бруром у нее их было много. Она однажды увидела, как я целовала эту женщину у нас в саду, когда Брура не было дома и когда отношения у меня с ним были особенно напряженные. Потом, поняв, что она все видела, я упросила ее ничего не говорить Бруру, ибо знала, что это будет для него ужасным ударом. И она обещала молчать о том, что видела.

Так, постепенно, мы открываемся друг другу. Выслушиваем друг от друга признания. Теперь она знает об Ане то, чего не знала раньше. А я знаю то, чего не знал раньше о Марианне.

Я отвлек ее. Но разве не о таких именно случаях мы должны говорить? Она думает об Ане. Новый кирпичик занял свое место в этой головоломке.

— Карсон Мак-Каллерс хотела покончить жизнь самоубийством, — говорит Марианне спокойно, готовя очередную самокрутку. — Подробностей я не знаю. Сначала она развелась с мужем, через год после выхода в свет своего романа «Сердце — одинокий охотник» в 1940 году. Через четыре года она снова вышла за него замуж. Через три года, когда у нее была депрессия, она и хотела покончить с собой. Но выжила. Через пять лет, когда они жили в Париже, в отеле, ее муж предложил, чтобы они вместе покончили жизнь самоубийством, но она сбежала от него. А он все-таки совершил самоубийство, приняв большую дозу снотворного.