— Что вы этим хотите сказать? — окрысился Евгений Романович.

— Ничего. Просто беспристрастно оперирую фактами.

— А при чем здесь Диана? Неужели вы ее подозреваете? — продолжал гнуть свое Салахов. — Но ведь это даже не смешно!

— Вот что. Сейчас мы подъедем в управление, там вы напишете объяснительные и, если ваши показания подтвердятся, мы с вами распрощаемся. — Андрей решил не упоминать пока о найденной на месте преступления записке, поскольку эффект неожиданности не сработал.

— Никуда мы не поедем, — угрюмо запротестовал Салахов. — Это произвол! Я этого так не оставлю!

— Поедете, Евгений Романович, поедете, — не терпящим возражений тоном произнес капитан. — Иначе мы будем расценивать ваш отказ как нежелание помочь следствию, что само по себе наводит на определенные размышления. А может, вы и впрямь чего-то боитесь?

— Мне нечего бояться, — Салахов в бессильной злости сжал кулаки. — Но, поймите, у каждого человека есть свои планы, какие-то дела. В конце концов, через четыре часа у меня самолет, а еще нужно заехать домой за вещами.

— Ну, за такой срок мы управимся, — уверенно заключил Кондрашов. — В крайнем случае, попросим Сергея Вадимовича, он вас подбросит.

Максимов молча кивнул.

— Нет уж, премного благодарны, сами как-нибудь доберемся, — скривил губы Салахов.

— Тем лучше. Тогда я отдам распоряжения, и можно ехать.

Выглянув из машины, Андрей тихо обратился к оперативнику в белой рубашке:

— Валентин, оформи изъятие выигрышных билетов Щербаковой и пулей к почерковедам! И сними ты, Христа ради, этот галстук. — Повысив голос, чтобы было, слышно сидящим в машине, капитан добавил: — Остальные едут за нами.

ВТОРНИК,

11

ИЮЛЯ

После нелицеприятного разговора с начальником уп

равления

Кондрашов возвращался к себе в мрачноватом

настроении.

И первым, кого он встретил в коридоре, оказался Олег Гончаренко. Майора Андрей не видел несколько дней, но догадывался, что тот с повышенным интересом следит за ходом расследования. Коротко поздоровавшись, Кондрашов приостановился возле дверей своего кабинета.

— Опального боярина уже и в гости не приглашают, — притворно вздохнул майор.

— Заходи, — не приняв предложенного тона, сухо сказал Андрей, распахивая дверь.

Гончаренко не заставил себя упрашивать. Войдя в кабинет, он по-хозяйски расположился на стуле возле приоткрытого окна и принялся вполголоса напевать: «Не сыпь мне соль на рану», безбожно перевирая мотив.

— У нас что, намечается конкурс «Песня-89»? — не выдержал капитан.

— Ловко ты вчера заманил в машину эту парочку! — проигнорировав реплику, с наигранным энтузиазмом произнес начальник следственного отдела. И привычно почесал за ухом мизинцем.

— А толку-то? — пожал плечами Андрей, отметив про себя осведомленность коллеги. — У Салахова — стопроцентное алиби, а доказательств соучастия в преступлении Щербаковой у меня пока нет.

— И все же я бы на твоем месте подержал их трое суток. По крайней мере — официантку.

— Но для этого сперва нужно предъявить обвинение, — возразил Кондрашов. — А что прикажешь инкриминировать Щербаковой? Свидетельские показания дружинника она с легкостью необыкновенной свела к нулю.

— А результаты экспертизы?! — искренне возмутился майор.

— Да, от тебя ничего не утаишь, — усмехнулся Андреи. — Во-первых, почерковеды закончили работу только сегодня. Во-вторых, их выводы подтверждают версию, что официантка — подставное лицо. И не нужно обладать сверхпроницательностью, чтобы догадаться, кто истинный обладатель выигрыша.

— Кто? — невольно понизил голос Гончаренко.

— Преступник. И поэтому Дина Кондратьевна нужна мне на свободе. Надеюсь, она приведет нас к тому, кто так тщательно скрывает свое имя.

— Значит, причастность к делу Глеба Опарина ты отверг окончательно? — с деланным безразличием спросил майор. — А разве нельзя допустить такой вариант: некто использует Опарина в качестве слепого орудия преступления, а сам находится неподалеку, чтобы в случае чего вмешаться в ход событий?

Андрей молча уставился на собеседника, словно пытаясь отыскать скрытый дефект на полотне маститого художника.

Допустить можно все, что угодно, — наконец произнес он, — но в данном случае имеется одно обстоятельство, исключающее такую возможность.

— Какое обстоятельство?

— Самоубийство Опарина. Не проще ли ему было «прозреть» и сдать с потрохами своего работодателя?

— Ну, знаешь

ли!.. —

Гончаренко нервно простучал пальцами по подоконнику. — Я тебе уже высказывал свое мнение по поводу этого… самоубийства.

— Олег, ты заблуждаешься.

— Хорошо. Пусть я не прав. Но ты, надеюсь, понимаешь, что обсуждать мотивацию поступков морально опустившегося типа с нарушенной психикой — все равно

что… —

не найдя подходящего сравнения, майор обиженно махнул рукой.

Короткий стук в дверь положил конец затянувшемуся молчанию.

— Разрешите, шеф? — веснушчатое лицо Николая Лукьянченко показалось в дверном проеме. Завидя начальника следственного отдела, лейтенант смущенно поздоровался и остановился на пороге.

— Извините, вы заняты?

— Заходи, Николай, — приветливо кивнул Кондрашов, радуясь возможности прекратить тягостный разговор.

Гончаренко уловил перемену в настроении капитана. Поднявшись со стула, он церемонно преклонил голову,

— Не смею праздной болтовней отнимать драгоценное время нашего угрозыска. — Майор выдавил суррогат улыбки. — Вы все же обдумайте на досуге мою версию, Андрей Владимирович.

— Досуг нам только снится, — отшутился Андрей.

Когда за майором захлопнулась дверь, Лукьянченко

недоуменно

взглянул на Кондрашова:

— Что с ним, товарищ капитан?

— Ничего. Естественная реакция человека, попавшего в чертовски неприятное положение, — неохотно ответил

Андрей.

— У тебя вопрос?

— Нет. Хотел отчитаться о проделанной работе.

— По квартирным кражам?

— По кооперативу «Портретист», — ничем не выдал удивления лейтенант.

— А-а, — протянул Андрей, вспомнив, что на прошлой

неделе

поручал Лукьянченко исподволь заняться коопера

тивом.

—Так

что там у нас?

— У них, — озорно блеснув чуть раскосыми карими глазами, поправил начальника Николай. — В «Портретисте» все покрыто мраком секретности. Можно подумать, что они опасаются посягательств со стороны конкурирующих фирм на технологию изготовления черно-белых и цветных фотопортретов форматом восемнадцать на двадцать четыре. — Лейтенант саркастически улыбнулся. — Но я вышел на одного мужичка, который посвятил-таки меня в тайны Бургундского двора.

— Что за мужичок? — в голосе Кондрашова прозвучало едва заметное любопытство и в то же время некоторая отчужденность.

— О, это яркая индивидуальность, — живо откликнулся Лукьянченко. — Тощий, как вешалка, неопределенного возраста, с длинными отвислыми усами, орлиным носом, горящими черными глазами и трехдневной щетиной на бледном лице. Любитель поговорить за парой кружек пива о духовной нищете общества и полном забвении культурного наследия. Отец трех детей от двух жен. В недалеком прошлом — оперный певец, тенор, а ныне — безработный фотограф, уволенный из «Портретиста». Зовут его — Александр Маркович Старобинский. — Прервав поток красноречия, лейтенант взглянул на Кондрашова, но тот продолжал хранить молчание. — В кооператив он устроился в апреле этого года и продержался там ровно месяц — до первой реализации, после чего Геннадий Арнольдович указал ему на дверь.