Вот вы не спрашиваете, как у меня обстояли дела по женской части, но я все равно отвечу: женщин у меня не было. Ни одной. Кроме Софи – эфемерной идеи. Она существовала больше в моих мыслях, чем являлась реальной девушкой. Я бился за выживание. Сам этот процесс был напитан эросом, и эротизм выживания постепенно трансформировался у меня в эротику власти.

Счета теперь находились в полном моем распоряжении. Возможностей передо мной открывалось – без счета. Как раз вовремя, можно сказать, в последний момент я освоил все премудрости, связанные с финансами. Я был еще наполовину ребенком, однако хитрым и прожженным не по годам. Трансформированная в идею тоска по Софи возобладала над моими сексуальными желаниями и нейтрализовала их. Бог ты мой, сколько соблазнов роилось вокруг меня, сколько девушек и женщин предлагали себя мне, причем порою развязнее, чем суки в течке. Среди них встречались привлекательные, очень хорошенькие, и некоторые из них даже были достойны любви. Выбрав одну, я мог, наверное, стать счастливым и прожил бы привилегированную, однако пошлую жизнь.

Мысль о Софи не допускала этого. Настолько велика оказалась власть ее образа надо мной. Если я,мастурбируя, думал о другой, то потом стыдился своих мысленных похождений на сторону так, словно мне было пятнадцать.

Да-да, понимаю. Это выглядит, словно… Поэтому я решил обратиться именно к вам. Можете прокомментировать это в своей обычной непочтительной манере, даже с сарказмом, дело ваше, но только прошу, пусть в ваших словах не будет злобы, пожалуйста, не надо, это совсем не тот случай. То, что творилось во мне, напоминало крестовый поход, а ведь крестовые походы, сколько бы зла они ни приносили, все же нельзя однозначно назвать преступлениями.

В том, что нам так и не удавалось найти Софи, я обвинял только себя. Я посыпал, что называется, голову пеплом, укоряя себя в отсутствии ума и фантазии. Но разве я не просчитал все до единой возможности? Что она погибла, или вышла замуж, или выехала из страны… И только одно я совершенно упустил из виду: вариант ее удочерения. А ведь эта версия, по большому счету, лежала на поверхности… Родители ее подруги Биргит Крамер удочерили ее и переехали вместе с ней в Вупперталь. Но это еще предстояло узнать… На это у меня ушли годы. Но они не стали временем, потраченным впустую: поискиСофи уже сами по себе стали дорогойк Софи и… Но я воздержусь от пошлостей. Скажу только, что других дел у меня тоже было предостаточно.

Я покупал людей. Как другие собирают марки или монеты, так и я вносил людей в свои коллекционные каталоги. Кому-то платил наличными, кому-то – чеками, одним делал завуалированные подарки, другие обходились «валютой» в виде договоренностей или только слабых намеков на мою благосклонность. Я покупал женщин, красавиц и умниц, покупал мужчин, не отягощенных совестью и умеющих молчать. Я вел книгу учета моей постоянно растущей армии, напротив каждой фамилии записывал достоинства и недостатки данной персоны, ее заслуги, возможные риски с моей стороны… По каждой человеческой единице, словно это были акции, я делал прогнозы прибылей и убытков. Большинство людей не знали, что их имена занесены в мои амбарные книги. Другие не были уверены насчет того, с какого именно момента я их завербовал, однако чувствовали себя завербованными.

Почему вы изменились в лице? Думаете, это касается и вас? В вашем случае дело обстоит совершенно иначе. Я предельно откровенен с вами, у нас четкая деловая договоренность, и в этом нет ничего унизительного.

– Я вовсе не менялся в лице.

– Хорошо. Будем считать, что мне показалось.

Апрель 1951

Биргит наконец-то выполняет обещание и берет Софи с собой в кружок – недоброй славы клуб, где проходили жаркие политические дебаты левых города Вупперталя. Высокопарно названное «Центром политического образования», заведение располагалось в одном из пригородных пивных погребков, и субботними вечерами в нем просвещались студенты, которых не устраивало то, как подавались политические вопросы в университетской программе. Кто финансировал эти сборища, до конца не ясно, скорее всего КПГ, [10]но это обстоятельство нисколько не волновало капиталиста-хозяина: пускай горланит кто угодно, лишь бы напитков покупали побольше.

Софи чувствует себя слишком скованно в чужой обстановке, сидит в напряженной позе в заднем ряду рядом с Биргит. По ходу дела у нее возникают разные вопросы, но она не решается задать ни одного из них – они кажутся ей слишком глупыми. Дамочка-оратор вещает напористым тоном о позднем капитализме и грозящем мировом кризисе. КПГ, в то время представленная в бундестаге, заявляет об опасности ремилитаризации ФРГ и выступает за тесную связь с ГДР. Талантливым студентам коммунисты обещают карьеру при социализме. В клубе царит агитаторская атмосфера, слушатели ведут себя на удивление дисциплинированно, и весь процесс скорее напоминает организованное политзанятие, чем свободные дебаты. Сочетание «мир во всем мире» звучит здесь так часто, что у слушателей невольно появляется ощущение огромной важности всего происходящего, и многие из них ловят это ощущение едва ли не с жадностью. Иногда здесь демонстрируют учебные фильмы про образцовые предприятия или производственные кооперативы, где трудятся счастливые рабочие и вдумчивые специалисты с университетским дипломом, доблестные работники физического и умственного труда.

Софи, стажер в детском саду, не очень-то понимает, почему на востоке страны она принесет больше пользы как воспитательница, чем здесь. Напротив, запад очень нуждается в воспитателях, которые способны привить детям социалистические взгляды. Конечно, если Софи действительно захочет остаться на этом посту. Ведь она стремится к самосовершенствованию, мечтает стать такой же ученой, как Биргит, и только война помешала ей получить аттестат. Хотя, если честно, бумажки об окончании реального училища все равно было бы мало при ее талантах и запросах. Предоставляют ли в ГДР талантливым воспитательницам возможность окончить среднюю школу? Вопрос более чем трудный, и даже в местной ячейке компартии на него не могут дать определенного ответа.

Дамочка-оратор заканчивает свой доклад словами надежды на то, что каждый из присутствующих понимает всю важность и обязательность такого мероприятия, как предстоящая первомайская демонстрация в Кёльне. В этот момент Рольф Шнитгерханс вырывает из своего маленького блокнота листок и передает его вперед. Кстати, Рольф вынужден стоять, ведь на мероприятии присутствуют более семидесяти человек и сидячих мест на всех не хватает. Итак, на листке изображены Биргит и Софи со спины, и рисунок довольно неплох. Приняв листочек из его рук, Биргит оборачивается.

Рольф носит черные роговые очки, которые ни капельки его не уродуют. Это кудрявый шатен со спортивной фигурой примерно двадцати двух лет от роду. Белый свитер под бежевым кордовым пиджаком выдает его происхождение из благополучного среднего класса. Он глядит на них с дружелюбной ухмылкой, и, поскольку заигрывает сразу с двумя девушками (просчитанная тактика!), ни одна из них не решается сразу же дать ему от ворот поворот.

Молодые люди знакомятся. Засунув в рот по сигарете, они протягивают друг другу руки и представляются:

– Рольф. Рольф Шнитгерханс.

– Биргит Крамер.

– Софи. Тоже Крамер.

– Выходит, вы сестры?

– Почти. Мои родители удочерили Соф.

Софи негромко фыркает. Она терпеть не может, когда ее называют Соф. От своего баварского акцента, и без того несильного, она давно избавилась. Слегка наклонив вперед голову, Рольф разглядывает то одну девушку, то другую, словно ювелир, сравнивающей два драгоценных камня. Он смотрит на них с близкого расстояния, и это выглядит нагловато, хотя и довольно забавно.

– А я уже успел удивиться. Ведь вы ни капельки не похожи.

Биргит кокетливо интересуется, не значит ли это, что она уступает Софи по внешности? То, что ее вопрос задевает подругу и создает конкуренцию, Биргит осознает лишь условно. Рольф, гораздо более чувствительный, чем Биргит, отделывается беспомощным смешком.