Ещё их класс - сильный. Самый сильный в параллели. Многопрофильная гимназия № 128 плохих учеников не держит. Танеев - исключение.

- Держат из жалости, - фыркает каждый раз Алиса. Три года назад у Танеева разбился отец-дальнобойщик. Женька в семье остался старшим. После школы он подрабатывал, помогал матери поднимать двух сестрёнок и брата. Ему нужно было закончить девять классов, чтобы поступить в училище.

- Мешает он тебе, что ли? – вступался обычно Листовский. Кроме всего прочего, Артём был ещё и благороден.

- Мне - нет! - фыркала Лапочка. - Но на рейтинге класса сказывается! Мы который год по успеваемости уступаем «ашкам» и «вэшкам», а всё из-за Танеева! Тебе, конечно, наплевать на честь класса! А если бы мы все вместе, всем коллективом...

Юльке эти призывы и лозунги всегда казались ненастоящими и смешными. Ни­когда они не были «всем коллективом», тем более дружным, тут психолог, конечно, права. С первого класса у них то стычки, то войны, то бойкоты. Из-за ерунды. Света не так посмотрела на Софию, Надя не то ска­зала Кате, Катя не так передала всё это Алисе и так далее. Юльке дважды объявляли войну и дважды бойкот.

Война - это даже весело. Но это было ещё в начальной школе и напоминало игру. А вот бойкот - это серьёзно. Это когда ты остаёшься одна, потому что против тебя настроили всех остальных и гордость не позволяет выяснять отношения и разбираться, кто что там сказал. Когда некому позвонить, спросить про домашку, когда смолкают все разговоры, стоит тебе зайти в класс, когда на большой перемене ты сидишь одна за столом и глотаешь завтрак побыстрее, а в раздевалке на физкультуре забиваешься в самый дальний угол.

Дома у Юльки ничего не знали про её проблемы в классе. Рассказать об этом она не могла, да и мама учила ее решать все проблемы самостоятельно. Вот она и ре­шала как умела: с ней не разговаривали — ну и не надо, она тоже переставала разговаривать со всеми. Она бойкотировала их в ответ. Игнорировала все фырканья в свой адрес и насмешки.

А потом приходил день, когда сама Али­са или София подходили к ней и начинали разговор. Без объяснения причин бойкота. И Юлька сдавалась. Начинала общаться, проглотив обиду. Потому что очень уставала быть одна. Ждать каверзы. Не принимать участия в классных делах. Быть изгоем, аутсайдером. Только вот оказалось, что она так им и осталась, хотя бойкотов в классе уже года два не было.

Татьяне Викторовне приходилось с ни­ми, конечно, нелегко. А самое обидное, что она старалась! Она искренне старалась быть хорошим классным руководителем, она переживала за них, помогала, когда видела, что должна вмешаться и помочь, и искренне не понимала, почему у неё ничего не выходит. Особенно сильно её раздражали странные отношения между мальчиками и девочками. Никогда они не называли друг друга по именам, никогда не общались между собой больше, чем того требовал учебный процесс, у них в классе вообще было не принято девочкам разговаривать с мальчиками и наоборот. Любая из девчонок, скорее, подойдёт и что-нибудь спросит у самой ненавистной одноклассницы, чем у мальчика. Всё это казалось Корочке странным.

- А говорят, современные дети распущенные, - вздыхала она в учительской.

- А вы не согласны? - тут же отрывалась от тетрадей молоденькая «русичка» Валечка.

- Не знаю... Мои на пушечный выстрел друг к другу не подходят. Вчера сама лично слышала, как Гуревич шантажировал Листовского, мол, у него есть фотография, где он с девчонками стоит и разговаривает. А Иванов говорит: «Гуревич, не будь скотиной, не показывай никому, опозоришь человека на всю школу».

- А что, с девочками позорно стоять? -не понимала Валечка.

-Так вот! Я о том и говорю! Их ровесники уже вовсю обнимаются-целуются, а мо­им всё ещё страшно рядом друг с другом стоять и разговаривать.

- Какие-то они у вас отсталые, Татьяна Викторовна, - важно тянула Зоя Дмитриевна, старейший учитель школы. - Что-то тут нечисто.

Корочка  сразу  замолкала:   а  вдруг и правда нечисто, а она не догадывается?

И вот теперь, когда всё вроде бы так удачно складывалось с походом, Алиса Лаппа, её помощница и активистка, бес­спорный лидер, «звезда», взяла и всё испортила. Татьяна Викторовна устало опустилась на стул: ей даже посоветоваться было не с кем.

Большая глупость

- В общем, Корочка бьётся в истерике, кричит: «Никуда я с вами не пойду! Никакой благодарности от вас! Я сына от дел оторвала, чтобы он с нами пошёл, а вы! Между собой договориться не можете!» ну и так далее, представляешь?

- Опять все разлаялись, короче?

- Да как-то вот нет... то есть Лапочка перед  фактом  поставила,  Листовский сказал, что он лучше на вылазку, а потом уже Корочка кричать начала. Наверное, всё сорвётся теперь, раз Корочка отказалась идти.

Анюта даже привстала и на минуту забы­ла, как вчера ей Юлька в трубку про библиотеку врала:

- Так ты что? Собираешься на вылазку, а не к Лапочке?

- Ну да... Анют, ну а чего я там? Тебя не будет, сама говоришь не выписывают. Что я там буду одна-то делать?

- Ты же говоришь, все девчонки наши поедут... чего одна-то?

- Ну всё равно... Они теперь перед Лапочкой чуть ли не на коленях ползают: суши-вечеринка, дом с камином, десятиклассники...

- А, вот в чём замута! - обрадовалась Анюта. Она предпочитала знать планы врага или хотя бы догадываться о них.

- Да конечно! - фыркнула Юлька. - Будто не ясно! Прямо хочется пойти и предупредить Вершинина. Жалко человека.

- Вот ещё! Брат он тебе, что ли? Пусть сам выпутывается.

Юлька в очередной раз еле сдержалась. У неё была ещё одна тайна, пострашнее, чем давняя любовь к Теме Листовскому. И об этом не знал никто, даже Анюта.

До поступления в школу, до того, как Юлька начала бывать в гостях у одноклассниц, она даже не подозревала, что папа может жить в одном доме с мамой и детьми. У Юльки был воскресный папа. Каждое второе воскресенье месяца он приезжал за ней на машине и вёз в центральный парк, а потом в кафе, а иногда ещё и в кино. Он рассказывал ей смешные истории, рисовал комиксы прямо на салфетках в кафе: комиксы всегда были про Юльку и маму. Юлька его очень любила и каждой встречи ждала, как Нового года. Ей нравилось, что у папы большие руки, такие твёрдые, нравилось, что когда она задирает голову, то видит его крепкий, будто из камня, подбородок, гладкий и пахнущий чем-то особенным, чем никогда не пахло дома, - мужским одеколоном.

- Ты много работаешь, да? - спрашивала Юлька.

- С утра до вечера, - вздыхал папа, глядя на дочь ласково, каждый раз так, будто прощался навсегда, только она, маленькая, этого не замечала.

Когда Юлька поняла, что у неё не как у всех она пристала к маме с расспросами. Мама всегда говорила с ней, как со взрослой.

- Понимаешь, Юльчик, я тогда была очень молодой и глупой. Твой папа преподавал у нас историю искусств, он такой красивый был, весёлый, талантливый, известный в городе художник. В него весь курс был влюблён. Ну и я тоже. Я сначала даже не знала, что у него семья есть, два сына, я не хотела семью разбивать ни за что. А он меня как-то выделил сразу, влюбился, стал ухаживать, красиво так... Я, когда узнала, что он женат, чуть с ума не сошла. Мы сразу расстались. Но ты уже была. Вот так. Он, конечно, нам помогал, пока я институт не закончила, на ноги не встала. Он всё время помогал, ты не думай, был рядом, но ведь тех детей тоже не бросишь, да и на чужом горе счастья не построишь...

Юлька подавленно молчала. Потом всё-таки выговорила:

- Зачем он так? С тобой? Это же нечестно! Он должен был сразу рассказать!

- Он влюбился, Юлёк. Мы в своих чувствах не властны.

После этого разговора Юлька отца видеть не хотела. Два раза врала ему в трубку, что заболела, что некогда, много уроков. Потом он приехал не один. Привёз сыновей, Юлькиных сводных братьев. Она училась тогда в третьем классе. Старшему, Жорке, было семнадцать лет, младшему, Митьке, одиннадцать. Жора смотрел на Юльку, как на гусеницу, которую очень хочется раздавить, а Митька был весёлый и добрый, сверкал такими же, как у Юльки, огромными карими глазами, много смеялся и на сестрёнку смотрел без злобы, просто с интересом. Они да­же подружились и иногда созванивались. Особенно, когда появился дядя Лёша и папа перестал приезжать к Юльке.