Дневник, 16 октября: «Вечер поразительный. Часов в шесть уже луна как зеркало сквозь голый сад… и еще заря на западе, розово-оранжевый след ее — длинный — от завода до Колонтаевки. Над Колонтаевкой золотистая слеза Венеры <…> Вспомнился Цейлон даже». «Краски чистейшие» (18 октября, в такую же погоду).
То же в стихах:
(24 сентября 1917 г.)
С приезда в Глотово Бунин написал более двадцати стихотворений.
Н. А. Пушешников отметил в дневнике:
«Иван Алексеевич пишет стихи. Говорит, что если бы можно было еще пожить, то расписался бы совсем».
В октябре стало совсем неспокойно. Возвращались с фронта, с оружием, озлобленные солдаты. Мужики «жгут хлеб, разоряют усадьбы», — пишет в дневнике Пушешников. «Все это время, — продолжает он, — ничего не делаем от волнения. События идут быстро. Мы не совсем разбираемся, что происходит».
Бунин писал Юлию Алексеевичу (не позднее октября 1917 года):
«Дела общественные, политические совсем раздавили мою душу. У меня полная безнадежность» [725] .
Решили уехать в Москву 23 октября.
Вера Николаевна записала в дневнике 1917 года:
«Октябрь 22. Первое известие о погромах за Предтечевым <…> Волнение среди местной интеллигенции. Сборы».
Об отъезде из деревни есть запись в дневнике Н. А. Пушешникова:
«В четыре <часа> напились чаю и попрощались и выехали еще в полном мраке, пахнущем изморозью. На деревне еще спали. Ничего и никого. Ни одного огня. Проехали аллею, выехали на гумно мимо заиндевевших бурьянов. Полынь в инее, солома. Дорога черная и масляная. За Озерками поехали по большой дороге. Стали попадаться солдаты, подозрительно на нас посматривали. Когда подъезжали к Становой, нам повстречались девки и бабы. Они шли, орали песни, толпой человек в двадцать. Когда мы поравнялись с ними, и закричали и зацикали на нас.
— А это кто? (на Ивана Алексеевича). Не то баба, не то мужик! — заговорили они, смеясь на Ивана Алексеевича, который сидел в полушубке и шапке с наушниками. Они столпились у оглобель, так что стало невозможно ехать. Иван Алексеевич зверел. Лошади остановились.
— Господи! — сказала курносая баба. — На них бы солдатов.
— Отходи! — крикнул Иван Алексеевич и вынул браунинг. — Слышишь, что говорю. Перестреляю!..
Бабы и девки оторопели. Но курносая сказала:
— Орудием хочет. Машка, беги за мужиками. Вон в лознике. — Несколько девок побежало к лозникам, находившимся в полуверсте.
— Однако дело дрянь, — сказал мне Иван Алексеевич. Он намотал вожжи и взял арапник и изо всех сил вытянул коренную и потом пристяжку. Лошади как бы упали вниз и понесли. Бабы раздались и открыли дорогу. Остановились мы только в семи верстах от Ельца, когда у нас соскочило колесо. Пришлось заехать к кузнецу и прождать у него полтора часа, пока он сваривал шину. В Ельце остановились у Б<арченко>. Вечером К. играл нам „Лорелею“ и Кампанеллу Листа. Пробыли в Ельце два дня. Настроение здесь тревожное. Был слух, что Елец будут громить мужики. Говорили, что мужики из окрестных деревень окружали город. До Москвы ехали с Б. П. <Орловым>».
Вера Николаевна записала об этих днях 23 октября:
«Бегство на заре в тумане. Пленные. Последний раз Глотово, Озерки, Большая дорога…
Бабы: „Войну затеяли империалисты“. Бешеная езда. Рассыпалось колесо. Семь верст пешком в валенках и шубе. Елец. Ни единой комнаты ни в одной гостинице. Барченко. Гостеприимство их.
24 <октября> <…> Вечер с елецким обществом. Орлов и др.
25 <октября>. Отъезд в первом классе. Мы втроем и Орлов. Солдаты в проходах. Отношение не враждебное.
26 <октября>. Москва. Первые слухи о восстании. Телефон к Телешовым. Спасение 8000 р. Обед и вечер у них».
С 26 октября Бунин и Вера Николаевна поселились у ее родителей, Муромцевых, на Поварской, «мимо их окон, — писал А. Е. Грузинский 7 ноября 1917 года А. Б. Дерману, — вдоль Поварской гремело орудие» [726] .
В Москве Бунин прожил зиму 1917/18 года. В вестибюле дома, где была квартира Муромцевых, в дни боев установили дежурство, двери были заперты, ворота заложены бревнами. Дежурил и Бунин.
Тридцать первого октября 1917 года он записал:
«За день было очень много орудийных ударов (вернее, все время — разрывы гранат и, кажется, шрапнелей), все время щелканье выстрелов <…>
От трех до четырех был на дежурстве. Ударила бомба в угол дома Казакова возле самой панели. Подошел к дверям подъезда (стеклянным) — вдруг ужасающий взрыв — ударила бомба в стену дома Казакова на четвертом этаже. А перед этим ударило в пятый этаж возле черной лестницы (со двора) у нас <…> Хочется есть — кухарка не могла выйти за провизией (да и закрыто, верно), обед жалкий <…>
Опять убирался, откладывал самое необходимое — может быть пожар от снаряда <…>
Почти двенадцать часов ночи. Страшно ложиться спать. Загораживаю шкафом кровать <…>
1 ноября <…> Весь день не переставая орудия, град по крышам где-то близко и щелканье. Такого дня еще не было <…> Нынче в третьем часу, когда вышел в вестибюль, снова ужасающий удар где-то над нами. Пробегают не то юнкера, не то солдаты под окнами у нас <…>
Ходил в квартиру чью-то наверх, смотрел пожар (возле Никитских ворот, говорят) <…>
2 ноября. Заснул вчера поздно — орудийная стрельба. День нынче особенно темный (погода). Остальное все то же. Днем опять ударило в дом Казакова. Полная неизвестность, что в Москве, что в мире, что с Юлием! Два раза дежурил <…>
4 ноября. Вчера не мог писать, один из самых страшных дней всей моей жизни <…> Пришли Юлий, Коля (Н. А. Пушешникова. — А. Б.). Вломились молодые солдаты с винтовками в наш вестибюль — требовать оружие».
Отсиживание в квартире-крепости кончилось, Бунин «ходил по переулкам возле Арбата. Разбитые стекла и т. д.».
«21 ноября 12 часов ночи. Сижу один, слегка пьян. Вино возвращает мне смелость, муть сладкую сна жизни, чувственность — ощущение запахов и проч. — это не так просто, в этом какая-то суть земного существования».
Бунин включился в литературную жизнь, которая, при всей стремительности событий общественных, политических и военных, при разрухе, а потом и голоде, все же не прекращалась. Он бывал в «Книгоиздательстве писателей», участвовал в его работе (17 и 18 января, 18 февраля, 12 марта, 24 апреля, 19 мая 1918 года), в литературном кружке «Среда» (6, 14, 19 февраля) и в Художественном кружке (16 февраля).
При встречах с писателями — И. Шмелевым, В. С. Миролюбовым, А. Белым — велись возбужденные споры о русском народе и современной литературе.
Тринадцатого марта Бунин провел вечер у Екатерины Павловны Пешковой вместе со старым революционером Бахом, с А. Н. Тихоновым и В. С. Миролюбивым.
В 1917 году, в Петрограде, вышел сборник стихов и рассказов Бунина «Храм Солнца». В издательстве Горького «Парус», практическими делами которого занимались А. Н. Тихонов и Гиммер-Суханов, должно было выходить Собрание сочинений Бунина, за которое Горький заплатил ему 17 тысяч вперед. Но книги не печатались; в конце концов в 1918 году был издан один десятый том. Для альманаха, выходившего в издательстве «Парус», он дал стихи «Золотыми цветут остриями…», «Просыпаюсь в полумраке…», «Этот старый погост…», «Стали дымом, стали выше…», «Тает, сияет луна в облаках…», «Что впереди? Счастливый долгий путь…», «Мы рядом шли, но на меня…». В этом году были написаны рассказы «Исход» и «Зимний сон».