Между развитием науки и искусства и их распространением есть тесная связь. Чтобы плодотворно работала народная школа, должны существовать университеты и исследовательские институты. Только там возможна успешная популяризация знаний, где наука идет вперед. Только там искусство проникает в народ, где оно живо, не стоит на месте, ищет новых путей… (Предисловие).
Как-то в один из визитов к Аделине Ефимовне Адалис, последнему увлечению поэта, зашел разговор о стихах, посвященных ей. Аделина Ефимовна заметила: «Почему вы, молодой человек, все время говорите о стихотворениях? Валерий Яковлевич посвятил мне целый сборник!» Я прекрасно знал, что такого сборника, посвященного Адалис, не существует, но счел неприличным возражать. Уже не все помнила точно поэтесса. <…> Уже прощаясь, я все-таки позволил себе спросить Аделину Ефимовну: «Валерий Яковлевич хотел посвятить вам сборник или действительно посвятил?» Адалис гневно посмотрела на меня и рявкнула: «Конечно посвятил! Такие вещи не забываются!» <…>
Уже много позже мне вдруг в голову пришла неожиданная мысль: вряд ли при живой жене Валерий Яковлевич решился бы посвятить книгу Адалис. Жанна Матвеевна не выносила соперницу. Но ведь посвящение можно было и зашифровать. Не стало ли название предпоследнего сборника «Дали» таким зашифрованным посвящением?
Я позвонил Евгении Филипповне Куниной, ученице Брюсова и близкой подруге молодой Адалис, и спросил: «Простите за нахальный вопрос. А как называл Брюсов Аделину Ефимовну в интимной обстановке, в кругу близких друзей?»
— Ну, как? Далью он ее называл!
Значит, ничего не придумала и ничего не забыла пожилая поэтесса. Надо было мне не стесняться и прямо спросить: «А какой сборник вам посвятили?» Теперь стало понятно стихотворение «Даль» из сборника «Миг»:
(Собр. соч. Т. 3. С 115).
О своем маленьком открытии я рассказал редактору тома Елене Михайловне Малининой и хотел упомянуть о нем в предисловии к сборнику «Дали». Она посчитала это не очень удобным. Единственное, что мне удалось сделать, так это написать слово «Даль» с большой буквы, как имя, и сообщить, что стихотворение обращено к Адалис в сборнике «Миг» (Щербаков Р. Л. Текстологические победы и поражения // БЧ-1996. С. 74, 75).
Ни одно поэтическое наследие так не обветшало и не устарело за самый короткий срок, как символическое. Русский символизм правильнее назвать даже лжесимволизмом, чтобы оттенить его злоупотребления большими темами и отвлеченными понятиями, плохо запечатленными в слове. Все лжесимволическое, то есть огромная часть написанного символистами, сохраняет лишь условный историко-литературный интерес. Объективно-ценное скрывается под кучей бутафорского, лжесимволического хлама. Тяжелую дань эпохе и культурной работе заплатило трудолюбивейшее и благороднейшее поколение русских поэтов. <…> В лучших (неурбанических) стихотворениях Брюсова никогда не устареет черта, делающая его самым последовательным и умелым из всех русских символистов. Это мужественный подход к теме, полная власть над темой, — умение извлечь из нее все, что она может и должна дать, исчерпать ее до конца, найти для нее правильный и емкий строфический сосуд. Лучшие его стихи — образец абсолютного овладения темой: «Орфей и Эвридика», «Тезей и Ариадна», «Демон самоубийства». Брюсов научил русских поэтов уважать тему, как таковую. Есть чему поучиться и в последних его книгах — «Далях» и «Последних мечтах». Здесь он дает образцы емкости стиха и удивительного расположения богатых смыслом разнообразных слов в скупо отмеренном пространстве (Мандельштам О. Буря и натиск // Русское искусство. 1923. № 1. С. 76).
Стихи данного сборника — плод нового увлечения автора научной поэзией. <…> В сущности говоря, этот сборник мало дает нового в собственно поэтическом отношении, он не больше, как одно из новых упражнений, набившего руку в стихотворчестве автора. И правда, что в этом отношении, как кто-то заметил, брюсовские «Дали» ничего не дали.
Ибо, действительно, мало вводить научные термины в поэтический лексикон, нужно еще научное мировосприятие, что как раз и отсутствует у автора, несмотря на всю его начитанность и эрудицию. Остается поэтому только ожидать, что принесет нового следующий сборник Брюсова (В. С. [Владимир Сушицкий.] Брюсов. Дали // Студенческая мысль. Саратов, 1923. № 3-4. 22 апр. С. 52).
Значительная часть книги <«Дали»> посвящена темам космического характера. Основываясь на последних научных данных, поэт пишет стихи о «вихрях электронов», о «налетах комет», о путях планет и прочее. С радостным спокойствием он созерцает величайшие мировые процессы. К таким грандиозным темам влечет поэта его вера в великую обновляющую миссию революции.
Характерно предисловие Брюсова к «Далям». Он с горячностью отводит упрек в большом количестве встречающихся у него непонятных слов и доказывает право поэта брать свои темы откуда угодно. Он присоединяет к книге специальный справочник, к которому и отсылает читателя. Это больно и смешно. Поэт сознавал свою неширокую доступность и трогательно заботился устранить ее путем справочника. В этом маленьком факте скрывается трагическое противоречие Брюсова нашего времени.
Поэт-ученый, знаток прошлых культур с любовью насыщал свои произведения цветами своей эрудиции, затрудняя этим их доступность. Справочником этого не исправишь, и Брюсову никогда не стать поэтом массового значения (Анисимов И. В. Я. Брюсов // Книгоноша. 1924. № 40. С. 3).
Сборник «Дали» был анонсирован Брюсовым как «научная поэзия». Что такое для Брюсова «поэзия», мы знаем из его итоговой статьи «Синтетика поэзии», а что такое «научная» — из статьи 1909 гола о Рене Гиля. Поэзия есть акт познания, синтезирующий готовые идеи в новое, оригинальное целое. <…> Научная же поэзия отличается от донаучной тем, что в ней подбор идей не случаен, а однороден, и разработка их однонаправлена. При этом Брюсов делает оговорку, которая нам важна: не всякое произведение представляет собой такой синтез идей: некоторые представляют собой детализацию только одной идеи — в таком случае парная к ней идея иногда оказывается содержанием другого стихотворения. <…>
Мы знаем, что Брюсов ощущал революцию как культурный перелом всемирно-исторического масштаба — не такой, как, например, между классицизмом и романтизмом, реализмом и символизмом, а такой, как между античным миром и новоевропейским миром. Об этом он твердил постоянно. На его глазах, стало быть, начиналась новая мировая цивилизация, ей нужен был новый язык, система знаков, опорных образов, до предела нагруженных смысловыми ассоциациями, – таких, какими обслуживала античный мир греческая мифология. Эту задачу создания образного языка новой культуры Брюсов и взял на себя – не надеясь, конечно, решить ее в одиночку, но желая сделать хоть первый шаг на пути будущих творцов (Гаспаров М. Л. Идея и образ в поэтике «Далей» // БЧ-1983. С. 106; 112, 113).
Чувствуя устарелость методов своего мышления и формальных приемов, Брюсов жадно искал новых способов художественного оформления. Эти поиски были столь же решительны, сколь мучительны. Поэт прислушивался к каждому новому слову в области стихотворной техники, откуда бы оно ни исходило. Он подпал под огромное влияние футуристов, в первую очередь — Б. Пастернака. Кое-где встречаются даже явственные признаки влияния имажинистов (Лелевич Г. С. 200).
Вяч. Иванов отметил: Брюсов — несомненный и огромный талант. Но он самым грубым образом изнасиловал свою музу, он с ней грубо обращался: таскал ее за волосы, бил ее. <…> К музе обращается он с угрозой: «Влекись, мой вол… мой кнут тяжел» (Альтман М. С. 25).