А сочинителем был муж верный и достопочтенный Валерий, многопрославленный из известной семьи Брюсовых, в славном городе Москве издавна проживающих. А прославился он, Валерий Брюсов, как поэт, ученый и маг, и один из основоположников святого учения, под именем символизма известного. И хотя многие из пророков и учеников учения этого священнический сан и даже постриг приняли, он же, Валерий, в миру остался и тяжелый крест греховности мира на себя принял. В народе послухи злонамеренные пущены были даже, что изменил сей муж достопочтенный учению своему и с еретиками и богопротивцами большевиками в союз вступил, однако всем наушникам книга «Миг» противостоять твердо может. <…>

И читая стихи <сочинителя>, поклонники его сливались е ним в мистическом поцелуе, о котором у него сказано:

(Оленев С. И было… Из старой хроники // Горн. 1922. № 1. С. 136-138).

От В. Брюсова осталось только одно имя, как поэт он уже умер. Доказательство – последний сборник его стихов «Миг». Два предыдущие – «Последние мечты» и «В такие дни» – еще давали надежду услышать новое и интересное…

Новая книга Брюсова удручающа, как осенний дождливый день. На всем «Миге» лежит ясно видимая печать упорной, прилежной работы: в ней поэтическое вдохновение подменено эрудицией, образы — собственными именами и прилагательными, рифмы — надуманной игрой слов. Несмотря на все уменье автора, как когда-то писали, «ковать стихи», в этом сборнике ошибки непростительные для Брюсова. Примеры:

Первое же стихотворение вводит в недоуменье строками:

Непонятно: кто кого «вбивал» – следы караваны или наоборот?

Дальше:

Во-первых: «грозно вопить» никак нельзя, сочетание этих слов — комично, во-вторых: строка «вопящими тенями» написана 3-х стопным амфибрахием, тогда как все стихотворение — 4-х стопным ямбом. Для того, чтобы она была ямбической, надо читать не «вопящие», а «вупящие», но так не говорят. Следовательно, при всяком чтении эта строка режет слух, и стихотворение само по себе слабое, благодаря этой кляксе, заставляет говорить об элементарных правилах стихосложения.

Самый слабый раздел «Мига» это — «Из прежде в теперь», стихи о современности у Брюсова особенно безжизненны и не потому ли, что он неудачно пробует рифмовать «Гомер-Ресефесер»…

Брюсов уже давно сказал то, что должен был сказать, и «Миг» — только ненужная реплика бывшего премьера (Анибал Б. В. Брюсов. «Миг» // Альманах «Утренники». Кн. 2. Пг., 1922. С. 155, 156).

Оценивая поэзию символистов <за 1917—1922 гг.> я должен был, по крайнему моему разумению, отнестись отрицательно к их деятельности за последние годы. Между тем, я сам как поэт теснейшим образом связан с движением символизма. Доля обвинений, выдвинутых мною против символистов, падает и на меня. <…> Позволю себе сказать, что действительно признаю, поскольку способен критически отнестись к себе, и свои стихи 1912-1917 года несвободными от общих недостатков символической поэзии того периода. Но, продолжая столь же откровенно, думаю, что некоторых роковых для символизма путей мне удалось избегать и что мои стихи следующего пятилетия («В такие дни», 1920 г.; «Миг», 1922 г.; «Дали», 1922 г.) выходят на иную дорогу. Однако решать этот вопрос, конечно, не мне (Брюсов В. Вчера, сегодня и завтра русской поэзии // Печать и революция. 1922. № 7. С. 38, 39).

<Брюсов> стихами приветствовал Октябрьскую революцию. Наряду с немногими удачными революционными стихотворениями (в сборнике «В такие дни») большинство послеоктябрьских стихов Брюсова слабо. Он, политически приняв коммунизм, не сумел отрешиться от старого способа мыслить, воспринимать, говорить. Проклятие буржуазной идеологии не было избыто им до конца: Брюсов говорит о революции словами националистическими, воспринимая Коминтерн как национальное торжество России. <…>

Брюсов не был великим поэтом Октября. Он был крупным и по-своему прогрессивным в литературной эволюции поэтом другой эпохи. <…> Брюсов не стоял во главе нового строительства жизни. Но то, что этот большой поэт, культурнейший и талантливый человек, перешел от буржуазии в наши ряды работником скромным для его привычных масштабов, дает ему право на историческое значение на фоне не только времени его молодости, но и нашей эпохи. <…> У Брюсова хватило мудрости и мужества понять смысл истории, и это поставило его сразу же не только вне и над его родным классом, но и в ряды нашего класса (Горбачев Г. В. Я. Брюсов // Красный журнал для всех. 1924. № 11. С. 837).

Брюсов шел за пролетарской революцией через великие страдания. Он их тщательно скрывал от других, упорно и настойчиво стремясь идти в ногу со временем. Он игнорировал свои боли, переступал через них, понимая, что это раны прошлого, которые нельзя излечить быстро, и что они еще долго будут ныть (Полянский Валерьян. [П. И. Лебедев.] О В. Брюсове. Вопросы современной критике. М.; Л., 1927. С. 194).

ВАЛЕРИЙ БРЮСОВ. ДАЛИ. Стихи 1922 года. М.: Государственное издательство, 1929.

Стихам, собранным в этом сборнике, может быть сделан упрек, что в них слишком часто встречаются слова, не всем известные: термины из математики, астрономии, биология истории и других наук, а также намеки на разные научные теории и исторические события. Автор, конечно, должен признать этот факт, но не может согласиться, чтобы все это было запретным для поэзии. Ему думается, что поэт должен, по возможности, стоять на уровне современного научного знания и вправе мечтать о читателе с таким же миросозерцанием. Было бы несправедливо, если бы поэзия навеки должна была ограничиться, с одной стороны, мотивами «о любви и природе», с другой — «гражданскими темами». Все, что интересует и волнует современного человека, имеет право на отражение в поэзии.

Могут возразить, что поэт, идя по такому пути, придет к стихам, недоступным для широких кругов читателей. На это автор имеет два возражения.

Во-первых, общедоступность произведений поэзии (и вообще искусства) — фикция. В настоящее время читатели расслоены по образованию, по подготовке, в силу исторических условий, одним Пушкин «доступен», другим нет. Но читатели останутся расслоенными всегда, при любых, самых идеальных условиях, в силу индивидуальных склонностей, в силу того, что одни посвящают жизнь одному делу, другие – другому; в данный исторический момент всегда будут произведения, доступные более широким и менее широким кругам.

Во-вторых, поэзия вовсе не должна ограничиться и научными темами. От ученого мы требуем, чтобы он не замыкался в области своих специальных изысканий, чтобы часть работы, и значительную часть, он посвящал также распространению знаний и применению их к нуждам сегодняшней жизни. Так, от художника мы ждем, что он использует средства своего искусства и для целей ближайших (вплоть до пропаганды и агитации), даст и ряд произведений, доступных широко. Но как ученый должен отдавать силы исследованиям, назначенным для специалистов, так художник может работать над темами, обращенными к более узким кругам.

Вообще можно и должно проводить полную параллель между наукой и искусством. Цели и задачи у них одни и те же, различны лишь методы. В области науки мы различаем длинную градацию произведений от специальных трактатов, двигающих знание, до популярной брошюры. Такую же градацию мы должны установить для искусства. Из того, что «Начала» Эвклида теперь доступны школьникам, не следует, что они выше, значительней, чем «мемуары» Гаусса, поныне читаемые лишь математиками. Что «сказки» и «легенды» Льва Толстого понятны каждому грамотному, не значит, что они художественнее, чем «Война и мир».