Рафал очутился в охваченной паникой, сбившейся толпе, в которой люди давили друг друга. По пояс в ржавом болоте они, уже переругиваясь, пробивались к плотине. Выбравшись на место потверже и протерев глаза, Рафал увидел впереди дорогу к плотине, на которой он недавно стоял с генералом. Теперь к ней бежал деморализованный батальон. Вскоре солдаты запрудили всю дорогу, сбившись в кучу они что-то кричали хриплыми голосами. Впереди гремели пушки. Снаряды шлепались в озеро и косили желтые камыши.
Вдруг со стороны Рашина прискакал галопом конный отряд. Во главе его ехал князь Юзеф.
За князем мчался Пеллетье и десятка полтора адъютантов. Рафал узнал всех, хотя совершенно не думал о том, кого он видит. Он только смотрел, чтобы его не столкнули в озеро.
«Анизетка, Шпилька…» – подумал он, присмотревшись через минуту к адъютантам.
Князь огненным взором окинул разгромленный батальон. Солдаты, завидев его, опомнились, стали кое-как строиться и поворачивать к ольшанику. Главнокомандующий сошел с коня и, не вынимая изо рта коротенькой трубки brûlegueule, [559]шагнул в толпу солдат. У крайнего солдата он взял из рук карабин и крикнул:
– За мной, братцы!
Солдаты только выбрались из вязкой грязи, и все как один двинулись вперед. С бешенством, с яростью, со злобой они так неожиданно ринулись на австрийскую пехоту, точно выросли из-под земли или выскочили из засады. Князь шел в шеренге, сражаясь, как простой солдат. Никогда битва не была более ожесточенной. Первые ряды австрийцев врезались в наступающих и втаптывали их в болото. Негде было сражаться. Всякий, кто находился на поле боя, должен был погибнуть. Сами австрийские офицеры, чтобы выиграть место, вынуждены были отдать приказ задним рядам колонны отступить. В несколько минут ольшаник был отбит до самой деревушки. Там тоже кипела страшная битва. Австрийцы взбирались на укрепленные хаты, отвоевывая каждую пядь земли, каждый ров, каждый засек. Сверху, с потолков, из-за досок, из-за углов, из отверстий и щелей их разил беспрестанно град пуль. Но уже с трех сторон – от Пухал, с поля и Яворова – деревушка была окружена. Весь второй пехотный полк шел на нее сплошными рядами. Австрийцы уже отдирали руками доски, разрушали засеки, вытаскивали бревна. Князь Юзеф вызвал через адъютанта Красинского первый батальон первого полка, который вместе с артиллерией стрелял беспрерывно, и с двенадцатью ротами напал на осаждавших деревушку австрийцев. В первой шеренге шел поручик Скшинецкий. В несколько минут австрийцы были отброшены штыками в поле. Одновременно три легких орудия, доставленные в Фаленты из Рашина, усилили артиллерийский огонь. Стрелки, окруженные а деревушке, которыми командовал сам Сокольницкий, приветствовали князя громкими кликами.
Князь сел на коня и, окруженный своим штабом, объехал ряды. Теперь выступили вперед резервы. Девять орудий стали в ряд и начали беспощадно палить по врагу из-под помещичьей усадьбы в Фалентах.
Князь вернулся в главную квартиру в Рашине. Когда он медленно проезжал через плотину, град пуль свистел вокруг него. Сокольницкий приказал под неприятельским огнем восстановить разрушенные укрепления Фалент и стал выстраивать опять свои три батальона так, чтобы, как и утром, сохранить людей. Но, когда это было сделано и когда австрийская пехота отступила уже в поле, на его пехоту и артиллерию посыпался град шестифунтовых снарядов.
Это подошедший корпус австрийской армии, а именно первая бригада под командой генерала фон Чивалярда [560]и Пфлахера, поддержала авангард Мора. Стреляли теперь двадцать четыре пушки, шесть новых батальонов присоединили свой огонь к прежним пяти. Им отвечало только девять пушек. Рафал находился вблизи своей батареи. Он слышал грохот утомленных орудий при отдаче. Вся батарея судорожно работала, металась, как скорпион в огне. Улан дрожал теперь не так, как в начале битвы, а как при поисках убитой Гелены. Крики и стоны раненых, которые звали на помощь, плач и рыдания их придавили его душу. Сжимая руками голову, он слонялся по полю боя. Кто-то из артиллеристов велел ему носить воду; он принес несколько ведер. Когда Рафал в третий раз побежал в ольшаник за водой, в нескольких шагах от него взорвался пороховой ящик. Со столбом огня взлетели на воздух и разбились об землю зеленые обломки, убитые лошади, взрывом расшвыряло колеса, постромки, хомуты. Стонали люди, получившие ожоги. Ольбромский не успел еще набрать ведро воды, как взорвался второй ящик. Через минуту третий… Какой-то канонир в дыму кричал Ольбромскому:
– Единорог сбросили на землю!
Страшный грохот гранат раздался в том месте. Взлетевшей на воздух землей Рафала ударило в спину и швырнуло в грязь разбитой дороги.
Оглушенный, он лежал на земле в полубессознательном состоянии, втягивая в себя воздух, который при земле не был так дымен.
Клубы дыма от снарядов, рвавшихся сразу целыми десятками, вздымались все ближе и ближе, и польские батальоны вынуждены были отступить. И вдруг выстрелы сразу стихли. Но в ту же минуту из клубов бурой сажи показались необозримые ряды пехоты.
Лесок со стороны Пухал опять перешел к австрийцам. У дороги кипел штыковой бой.
Сокольницкий, который в течение всего сражения прятал солдат за жалкими прикрытиями, и сейчас половину своих войск втиснул в забаррикадированную деревушку. Резервы он укрывал между деревушкой и помещичьей усадьбой, а батальон Годебского – в лесу. Артиллерию генерал все время держал на дороге и сосредоточил свое внимание на обороне пути отступления через плотину. Вся австрийская артиллерия обрушилась теперь на деревушку. В то время как пехота Мора снова рвалась в глубь леска, коля штыками пехоту Годебского, австрийцы позади своей пехоты повернули пушки жерлами на восток, перпендикулярно к Большим Фалентам, и стали бить по остаткам крестьянских хат.
Рафал попал в Большие Фаленты вместе с колоннами, сдавшимися под командой Серавского.
В толпе грянула весть, что Годебского вынесли с поля боя смертельно раненного и что его место занял неустрашимый Фишер.
Улан сам не знал, когда он вместе с толпой солдат очутился между ригами. Он вздохнул с облегчением. Снаряды тут не сыпались градом… До времени… На накатах хат, в ригах, за сорванными с петель воротами солдаты, опустившись на колени, сидя, стоя, лежа, отражали оружейной стрельбой приступ австрийской пехоты, которая ударила на деревушку с юга. На некоторое время зарядов еще хватило. Каждый солдат выпустил их штук шестьдесят. Когда пушечные снаряды разносили какую-нибудь ригу, вышибали из углов балки, выворачивали бревна, вырывали из земли столбы, солдаты кучкой перебегали к следующей риге, взбирались на верх ободранных хат и снова палили по врагу. Сокольницкий сам составлял группы. Он все время находился на середине деревенской улицы и руководил обороной. Через северный, незащищенный проход он видел в тылу свой свежесформированный резерв и артиллерию. Определенная часть солдат все время носила воду в ведрах, кувшинах, лоханях и заливала пожары. То тут то там вспыхивал огонь. Когда артиллерия под обстрелом стала отступать за дворец, к плотине, все двадцать четыре неприятельских пушки обрушились на Фаленты.
Австрийцы открыли ураганный огонь.
Балки, стропила, решетины трещали и ломались, разлетались в щепки. Стены коробились и плашмя падали на землю. От пожара спасали мокрый навоз и земля… Груды развалин солдаты обливали жидким коровьим навозом, громоздили друг на друга опрокинутые строения. Они тотчас же становились за этим прикрытием и продолжали разить врага, который стоял в поле и все еще надвигался с юга и с востока.
Рафал поднял карабин убитого гренадера, надел его патронташ и, спрятавшись за стеной, стал заряжать карабин и палить. Дикая страсть вспыхивала в его душе, как заряд в раскаленном дуле. Юноша забыл, где он находится и что с ним творится. Минутами ему казалось, что он в снежном сугробе бьет по морде волка, когтями впившегося ему в грудь.