Тем не менее она понимала, что ей придется заново учиться жить городской жизнью. Но не только это. Она должна привыкать к своему новому статусу — матери дочери — невесты. Софья многого не понимала в своей новой роли, что так, а что не так она делает, готовя Таню к запланированным выездам. Деньги уходили с невероятной быстротой и казалось, что этот поток было невозможно остановить. Немалых затрат стоили бальные туалеты дочери, привозимые для нее из Парижа. Но, как в таких случаях говорил мудрый Фетушка (А. А. Фет. — Н. #.), «сочинить» другой жены, чем Софья, для Лёвочки было просто невозможно. Следовало только терпеть, а заодно и удивляться вместе с Дмитрием Дьяковым тому, что ее муж за свою супружескую жизнь умудрился ни разу ей не изменить. Что ж, честь и хвала Софье! Может быть, прав был все тот же Фет, как‑то заметивший, что человек, всю жизнь жевавший жесткий колючий репейник, после этого особенно ценит аромат пышной розы. Разве можно после розы снова возвращаться к репейнику?
Сама же Софья воспринимала себя скорее как крепкий орешек. Она по — прежнему несла на своих хрупких плечах всю тяжесть семейной жизни. Ее постоянно тревожили детские болезни. У малыша Алеши стали резаться зубки, поднялась температура, начались жар и рвота. Она так испугалась за ребенка, что подумала о самом страшном, о воспалении мозга. День и ночь Софья находилась рядом с сыном, который не выпускал из своего ротика ее грудь — настолько его мучила жажда. Ей казалось, что ребенок умирает, но, слава богу, все обошлось, и Алеша выздоровел. Однако мысль о том, что этот малыш не жилец, ее больше никогда не покидала. Радость и печаль были, словно два плеча одного коромысла, непременно сопровождая друг друга.
Софья от души радовалась университетским успехам сына Сережи, предпочитавшего пустым светским удовольствиям занятия науками, особенно химией. Она гордилась своим первенцем, ценила его «деликатную» душу, стиль его жизни. Но радость сменилась печалью: заболела Таня, она вся горела, и Софья постоянно растирала дочь уксусом, боясь, что та заразилась тифом. К счастью, ее опасения не оправдались, и Таня быстро пошла на поправку благодаря заботливому материнскому уходу. Но тут Лёвочка стал мучиться страшными головными болями. Доктор Захарьин рекомендовал пациенту покой, для соблюдения которого советовал ему играть в карты. Следуя предписаниям доктора, Софья была вынуждена играть с мужем в ненавистный ей винт. Можно сказать, что она жертвовала собой уже по привычке. Ведь сколько раз ей приходилось кормить то одного, то другого своего ребенка с «адским терпением» и страхом, что «сосцы отвалятся». Не поэтому ли ее «железная натура» так часто теперь давала сбой? Софья мучилась постоянными болями то в правом боку, то под ложечкой, то еще где‑нибудь. А однажды врач Белин, обследовав ее, произнес: рак желудка. Она выслушала диагноз как приговор, но у нее хватило ума проконсультироваться у доктора Чиркова, обнаружившего у нее банальную желтуху.
Софья была довольна тем, что с переездом в Москву завершилась, как ей казалось, мужнина «робинзонада», продолжавшаяся все то время, как он поселился во флигеле вместе со слугой Сергеем Арбузовым. В этот период Лёвочка ел исключительно щи и каши, приготовленные слугой на скорую руку. Однажды ему захотелось отведать вареной говядины, к которой требовался хрен. Терки под рукой не оказалось. Вместо того чтобы послать за ней и купить за пять копеек, муж предпочел совсем иной, довольно экстравагантный выход из этого положения. Он изготовил терку сам из куска кровельного железа, а дырки пробил гвоздем: дешево и сердито. Лёвочка был в восторге от своей остроумной идеи, с удовольствием рассказывая о ней жене. Она же усмотрела в этом мелочность, которую замечала в нем не раз, особенно в его писательских делах, когда он поступал с бумагой как «распроплюшкин», экономя ее до невозможности: отрывал кусочки бумаги от полученных им писем и затем использовал их для писания. Подобные «практичные» выходки очень «развлекали» самого Лёвочку, но Софье подобная мужнина «экономия» представлялась чудовищной, особенно после того, как она увидела своих сильно похудевших детей, возвратившихся с летних вакансий из самарских степей. Она принялась откармливать детвору домашней, вкусной и сытной пищей, надеясь, что после этой полосы наступит более удачная.
Вернувшись из самарских степей, Лёвочка наконец‑то закрыл свою «восточную» тему навсегда. Он был рад только одному, что когда‑то купленная им земля потом достанется его детям. В степях, помимо чтения Библии, он занимался вполне земными делами: продавал породистых лошадей, съедавших чрезмерное количество сена, сдавал землю в аренду, поделив ее на пять участков и оценив каждую десятину в один рубль 30 копеек. Он сам измерил землю, чтобы не платить 300 рублей землемеру. Продал скот, лошадей, строения за десять тысяч рублей, а за сдачу земли в аренду получил восемь тысяч. В общем, наконец‑то «развязал» эту «путаницу», которую сам и затеял. Давно было пора это сделать.
А Софья в это время просиживала дни за шитьем, за чтением Сенеки, обучала «Дрюшу», а вечерами размышляла о том, что она с каждым днем приближается к смерти. Дни пролетали, а ухватиться, как она считала, было не за что. Раньше она, не задумываясь, исполняла свои женские обязанности, была спокойна за то, что все делала более или менее правильно. А теперь находилась в растерянности. Опять пребывала в страхе — а вдруг она снова беременна? Из‑за этих опасений на нее нападала апатия, которая, как ей казалось, «убила бы и не такую сучку». Муж, правда, был с ней в это время очень нежен, но она больше не доверяла ему. Софья мечтала о любви не страстной, а спокойной. А Лёвочка частенько пребывал «ночью в сладострастном соблазне». Он считал, что жена старательно убивала его любовь. Она же была убеждена, что страсть закончилась, теперь началась привычка, за которой на самом деле скрывается холодность. Софья стала «портиться», не была уже больше «воском», из которого мужу можно было «лепить» все, что хотелось, превратилась в эгоистку. Это дурное настроение она объясняла болью в спине. Ей хотелось рисовать вместе с дочерью Таней, но ее ждали «тысячи хлопот»: починка колодцев, чистка клозетов, болезни малышей, покупка башмаков, увольнение англичанки за то, что та клала к себе в постель Мишу, и поиск новой гувернантки, порядочной и хорошей, покупка рояля «Беккер» для Сережи за 700 рублей, поиск для Илюши хорошего хирурга, выезды в свет с Таней, отправка в Москву саженцев дубков из яснополянского Чепыжа и т. д. В общем, дни стремительно сменяли друг друга, превращая жизнь в какой‑то краткий миг.
Вслед за ними переехал в Москву и деверь Сергей со своей семьей. Теперь они ходили друг к другу в гости, устраивали совместные танцклассы, а для старших детей — уроки рисования гипсовых фигур по вечерам. Но Софья всегда чувствовала что- то неладное в семье деверя, не клеилась его жизнь с цыганкой. Однако старалась не углубляться в это, а предпочитала больше заниматься с детьми. Особенно ей полюбились занятия, проводимые милейшим Ильей Михайловичем Прянишниковым. Софья с удовольствием рисовала вместе с детьми — дочкой Таней, а также с племянницами мужа Верой и Леночкой.
Однажды Софья познакомилась со своей полной тезкой, графиней С. А. Толстой, вдовой поэта А. К. Толстого, а заодно и с ее племянницей Хитрово, объектом обожания Владимира Соловьева. Обе дамы играли с ней в простоту и очень не понравились Софье этой игрой, пришлись «не ко двору». В этой связи она вспомнила рассказ Тургенева о своей тезке. Как‑то Иван Сергеевич отправился в маскарад, на котором был заинтригован и очарован одной маской, стройной, с ангельским голосом и к тому же очень умной. Назначив ему свидание, маска бесследно упорхнула. Снова повстречавшись с этой загадочной маской, Тургенев почти влюбился в нее, умолял открыться ему. Долго промучив писателя, она наконец согласилась и пригласила его в гости. Иван Сергеевич был очарован тонким вкусом хозяйки дома и тем изяществом, с которым было обставлено ее жилье. Вскоре маска открылась, и наступил момент истины. Вместо ангелоподобной красоты перед влюбленным предстал «чухонский солдат в юбке»! Боль разочарования была необъяснимой. Перед Тургеневым стояла некрасивая, рыжеволосая дама с большой головой. Но эта женщина поражала своим изощренным умом и обворожительным голосом, она прекрасно пела. Как же не похожи оказались друг на друга две абсолютные тезки! Софья была совсем другая — очень живая, впечатлительная, любившая покой, но еще больше обожавшая своих детей, ничтожно мало жившая своей жизнью. Ей было не по пути с этой светской львицей, и она предпочла больше никогда с ней не встречаться.