Александр и Лев Шаргородские
Сборник рассказов
Министр любви
Самые беззаботные дни мои прошли в этой стране, в дикие времена…
Как неотъемлемой частью Калифорнии является апельсин, а Копенгагена — «Русалочка», так неотъемлемой частью Рижского взморья пятидесятых годов был Мишка Зовша.
Он стоял в конце улицы Турайдас, у её выхода к заливу, словно памятник, в синих нейлоновых плавках, с голубой тетрадью под мышкой.
Я говорю «в плавках», потому что всегда видел его летом — зимой он, вероятно, стоял в штанах.
Зовша был сутул, одно плечо выше другого, руки сложены на впалой груди.
— Привет славным питерцам, — приветствовал он меня и медленно раскрывал тетрадь.
— Пункт 234: — «Блондинку клей утром, брюнетку вечером».
Он загадочно улыбался. — Пункт 937: «Люби меньше, но дольше!»
Улыбка становилась еще загадочнее, тетрадь закрывалась…
Каждое лето, когда я приезжал из сырого Питера на Рижское взморье, Зовша встречал меня очередной сентенцией. Уже много лет он придумывал их и записывал в свою тетрадь — на пляже все его называли «министр любви». Когда возникал какой‑либо сомнительный вопрос — все бежали к нему.
— Зовша, — кричал Зорик, — что делать? Элеонора не даёт!
— Сколько времени встречаетесь? — спокойно интересовался Зовша.
— Две недели.
— Цвет волос?
— Шатенка.
— Где конкретно не даёт?
— Да нигде, — нервничал Зорик, — ни дома, ни на пляже, ни в лесу.
— Случай классический, — Зовша открывал тетрадь. — «Пункт 766, — читал он. — Если шатенка после двух недель не даёт ни дома, ни на пляже, ни в лесу — пробовать в воде».
Тетрадь возвращалась под мышку.
— В 16 градусах? — ужасался Зорик.
— Температура не указана, — говорил Зовша.
Зорик тут же тянул Элеонору в воду.
— Ночью, — кричал через весь пляж Зовша, — ночью!..
По пляжу он ходил, как царь Соломон, оглядывающий свои владения.
Он бросал быстрые взгляды на женщин и тут же что‑то заносил в тетрадь.
К нему подходил Люсик — лучшие мускулы пляжа.
— Зовша, — начинал он, — помнишь ту, с высокой жопой?
«Министр» не любил грубых слов.
— С высоким тазом? — поправлял он, — москвичка? Кандидат педагогических наук?
— Да, да!
— В чём проблема?
— Крутит «динамо».
Люсик был возмущён — ему? С такими бицепсами!
— В «Лидо» водил? — спрашивал Зовша.
— Три раза!
— Странно, — Зовша вздыхал. — москвичка, кандидат… — он начинал листать тетрадку. — А что заказывал?
— Салат из огурцов, хек под маринадом, бутылку «Фетяски».
— Ничего удивительного, — отвечал «министр», — нарушение пункта 875: «Москвичке — кандидату бери котлеты «по — киевски» и «Киндзмараули».
— При моей зарплате? — удивлялся Люсик.
— Тогда возьми счетовода из Тирасполя, — советовал Зовша, — пойдёт и хек.
И тут же из своей жалкой зарплаты отваливал на котлеты.
— Держи! И привет кандидату!..
«Лидо» в те годы был самым шикарным рестораном. Там сиживал и певец Вертинский, и закройщик Баренбойм, дирижер Кондрашин и врач Цукельперчик, чтоб попасть туда надо было записываться за месяц, каждый день отмечаться, и только потом пить коньяк «Греми» и лакомиться белугой.
Все знали, что таких ресторанов всего два — один в «Дзинтари», другой — на Елисейских Полях. Никогда раньше я этого ресторана на Полях не видел, а годы спустя шикарный «Лидо» показался мне сельским сараем. Но в то далекое время я попадал в «Лидо» только благодаря моему дяде, красавцу, герою Сталинграда, чья шевелюра
развевалась на рижских брегах.
Дядька в развалку подходил к метрдотелю, широко лобызал его, затем произносил загадочную фразу: «Этот со мной», кивая в мою сторону, и нас безропотно пропускали. Однажды дядьку обозвали жидом.
Он дрался отчаянно — в подонков летели бутылки нераскупоренного шампанского и остатки молочного поросёнка. Затем обессиленный дядька заявил, что больше его ноги в этом хлеву не будет.
Дня через три он снова пил там «Греми»…
Несмотря на то, что всё своё свободное время «министр» проводил на пляже, он был отчаянно бел, вял и печален.
«Красивые женщины любят печальных» — значилось в пункте 427.
Каждый год у него имел название — «год грудей», «год бёдер», «год длинных ног».
— Старик, — сказал он мне в то лето, — сезон — гениален! Самые потрясающие бабы, если не считать 48–го. Фигуры — сказочные. Тополь в июле! Это, если хочешь — год фигур!
Он взял меня за локоть: — Пошли!
По асфальтовой дорожке, справа и слева от которой сидели пожилые евреи, мы вышли на пляж — радость моей юности. Я приезжал сюда из ленинградских болот за еврейской речью, за бабушкой, за песчаным берегом, который тянулся на сорок километров, за морем, уходившим в Швецию. За базаром с черникой, за высокими георгинами, губчатыми ракетками и пирожными «памперникель». Я приезжал сюда ночным поездом и в «год грудей», и «длинных ног», и в год «бёдер»!
«Министр любви» проводил экскурсию по пляжу. Песок был тонок.
Солнце — нежно. И море ласково, как голос мамы.
— Главная фигура — вот! — Зовша указал на пустое одеяло, — очки — здесь, она — в море!
— Где?
— За четвертой мелью. Плавает, как дельфин. Лида, Киев, 22 года, рост 176, глаза голубые, рот чувственный.
Он вытянул руку в сторону курортной поликлиники:
— Там, у скамейки, Оля с Кирой, близняшки, студентки, динамистки. Шесть раз водили в «Лидо» — пустэ майсе… Раскладушка в воде, видишь? На ней Наталия, балерина, таз выше головы, когда идёт — качает!
— Почему? — не понял я.
— Меня! Меня!.. Прямо на нас идёт Нинель, не смотри, неудобно, биолог из Таллина, ты видел когда‑нибудь такой живот, не смотри, неудобно… Справа проплывает Людмила, Москва, жена профессора, но свободна. Старик, она на тебя глядит, поздравляю. Поздоровайся, только не суетись.
— Здрасьте! — сказал я.
Людмила проплыла, не повернув головы.
— Зачем ты меня поставил в неловкое положение? — спросил я.
— Ша, ты ей понравился, — успокоил Зовша, — надо знать женский нрав. На пляже — с 10 до двух. В три ест в «Корсо»… Вон, с мячом — Агнесса, таких плеч больше нет, самая тонкая шея…
Он знал всех девушек пляжа, — от Булдури до Дубулты, он махал рукой, кланялся, прикладывался к ручке, что‑то записывал в тетрадь.
— Ну, — закончил он экскурсию, — вкратце — всё. На этот сезон ты в курсе. Ориентируйся сам. Ожидаем, правда, ещё двух артисточек из «Малого», но что это меняет.
Здесь к «министру» подошёл кто‑то приземистый и коренастый.
— Боря Руц, — представил Зовша, — чемпион Риги по борьбе. В чём дело, Боря?
— Михеле, — начал Руц, — объясни, почему гойки мне дают, а наши нет?
— Конкретнее, — попросил Зовша.
— Познакомился с аидешке из Вильнюса, папа — дантист, мама — стоматолог.
— Классический случай, — сказал Зовша и раскрыл тетрадь: «Аидешке из Прибалтики, родители — врачи, — даёт только после свадьбы». Он захлопнул тетрадь. — Ясно?!
— Ты что, хочешь, чтоб я женился? — обалдел Руц.
— Я ничего не хочу — я тебе читаю законы любви! — он постучал по обложке…
«Министр» работал бухгалтером на мясокомбинате и каждый год получал от своей работы конуру в Дзинтари, два на полтора, зато в центре, в двух шагах от моря.
В комнате могли разместиться плавки Зовши и железная кровать, на которой у Зовши никогда не получалось выспаться.
Случалось, что ему удавалось прилечь, но тут же раздавался стук в дверь.
— Мишка, такую бабу подклеил, из Тбилиси. Не можешь на пол — часа?..
— Зовша, друг, на десять минут, приткнуться негде…
— Старичок, богиня, завтра улетает, — на часик?..
«Министр» брал тетрадь и тащился на улицу. На Турайдас он покупал в киоске чищенный фундук, хрустел им, и на скамейке, при закатном солнце, что‑то записывал.
— Что вы пишите, молодой человек? — интересовались сидящие евреи.