210

A. Lugan. La Grande Loi sociale de l’amour des hommes, liv. II, сhap. III.

211

Le P. <M. J.> Ollivier. Les Amitiés de Jésus, р. 142.

212

Dictionnaire apologétique de la foi catholique (1919), art. «Patrie». Отметим на редкость практический дух приведенного нами отрывка, готовность любить только тех, кто что-либо сделал для нас.

213

Loisy. Guerre et religion, р. 60. – Однако и некоторые церковнослужители высказываются в том же духе (см.: Guillot de Givry. Le Christ et la Patrie, sub fine).

214

Как итальянский фашизм, так и русский большевизм, мы знаем, поддерживают автора «Размышлений о насилии»; действительно, последний проповедовал классовый эгоизм как бы в общем виде, не отдавая предпочтения (формально, по крайней мере) интересу того или иного класса. Есть в его проповеди эгоизма своеобразная беспристрастность, не лишенная благородства, которой не унаследовали его ученики.

215

И даже Иисуса Христа. «Я хотел показать, – пишет Р. Жоанне (op. cit., p. 153), – сколь большую долю христианства содержит чистый буржуазный тип. Обременять во имя Христа буржуа как такового представляется мне довольно рискованным парадоксом». Впрочем, автор не приводит текст Евангелия, а ссылается лишь на нескольких толкователей святого Фомы, которых он превозносит за «архиреалистическое понимание проблем» и которые, вероятно, воплощают в его глазах мысль Христа. Произведение Жоанне – один из ярчайших примеров стремления современного интеллектуала идеализировать практический разум. (О христианской концепции собственности см.: le P. <L.> Thomassin. Traité de l’aumône.)

216

Пожалуй, можно сказать, что для христианской теологии буржуазное сословие – это функция, а не ступень.

217

Принципиальная позиция церкви в данном вопросе (я говорю «принципиальная», поскольку, если постараться, можно отыскать тексты, подтверждающие противоположный тезис; но любопытно опять же само это старание), на мой взгляд, определена вот в этих строках: «Мальбранш, как и Боссюэ, склоняет к мысли, что неравенство и несправедливости в обществе суть следствия греха, а посему их надо терпеть и сообразовать с ними свое внешнее поведение... Не стоит даже пытаться исправлять эти несправедливости иначе, как через милосердие, ибо мы наверняка нарушили бы мир и, скорее всего, не получили бы никакого результата. Но в глубине души не дóлжно придавать этим обстоятельствам и условиям никакого значения; ибо истинная жизнь не здесь (H. Joly. Malebranche, р. 262).

218

О связи суждений Дюркгейма и французских традиционалистов см.: D. Parodi. La Philosophie contemporaine en France, p. 148.

219

«Одна Германия вправе судить о своих методах» (майор фон Дитфурт, ноябрь 1914 года). – Философия национальной морали представляется главным образом немецкой. Не примечательно ли, что Гегель и Целлер категорично утверждают, будто Платон в «Государстве» дал определение блага, действительное лишь для греков, а не для всех народов? (См.: P. Janet. Histoire des idées politiques, t. I, p. 140.)

220

«Вот что профессора еще обсуждают насчет истины и справедливости, – писал Баррес в 1898 году, – когда всякий уважающий себя человек знает, что надо всегда рассматривать, является ли такое-то отношение справедливым между двумя определенными людьми, в определенный период времени, в конкретных условиях». Именно это ответит Германия 1914 года своим обвинителям. – Повторю: во Франции до Барреса мы не найдем ни одного моралиста, будь то де Местр или Бональд, который сказал бы, что «всякий уважающий себя человек» мыслит только справедливость, продиктованную обстоятельствами.

221

«Призыв к оружию»*. Сравните это с традиционным французским учением, наследником которого объявляет себя Баррес: «В какой бы стране вы ни жили, вы должны верить лишь в то, что истинно и во что вы были бы расположены верить, если бы жили в другой стране» («Логика Пор-Рояля», III, xx)*. – Не надо думать, что догма о национальных истинах касается только моральной истины. Недавно мы были свидетелями возмущения французских интеллектуалов тем фактом, что их соотечественники приняли доктрины Эйнштейна без особого сопротивления.

222

Культ случайного самого по себе; Лейбниц и даже Спиноза высоко оценивали познание «единичных вещей» как ступень на пути к вечному. – Ренувье, столь враждебный определенного рода универсализму, никогда не придавал философского значения познанию предмета в его «единственности и невыразимости». (См.: G. Séailles. Le pluralisme de Renouvier, «Revue de Métaphysique et de Morale», 1925.) Он никогда не подписал бы такой вот хартии современной метафизики: «Что философы со времен Сократа соревновались, кто больше всех презирает знание частного и больше всех почитает знание общего, – это превосходит наше понимание. Ведь, в конце концов, разве не должно быть самое почитаемое знание знанием самых ценных реальностей? А какая ценная реальность не конкретна и не единична?» (Уильям Джемс).

223

Недавно солидный литературный журнал упрекал одного критика (г-на Пьера Ласерра) в неспособности понять «современную литературу».

224

Как ни странно, эта метафизика исторического обнаруживается и у поэтов. Известно преклонение Клоделя перед «настоящей минутой» («потому что она отличается от всех других минут; она не просто граница одного и того же количества прошлого»); уже Рембо говорил: «Нужно быть безусловно современным». – Напомним также, что для некоторых христиан догма имеет силу лишь относительно какого-то времени. И здесь тоже партикуляризм, очевидно, был открыт немцами: «Нет такого изложения морали, которое было бы единым для всех времен христианской церкви: каждое из них полноценно лишь для определенного периода» (Шлейермахер). О германских чертах этой воли рассматривать всякую вещь в ее становлении см.: Parodi. Le Problème moral et la Pensée contemporaine, р. 255.

225

Эти взгляды на современную религию частного, мне кажется, мало затрагивает недавнее появление философской школы (неотомизм), которая противопоставляет религию Бытия религии Становления; ясно, что, несмотря на определенные декларации в духе универсализма, человеческое Бытие, по мнению основателей этой школы, в действительности принадлежит только им и их группе (хоть группа здесь и превосходит нацию); один из них с удовольствием сказал бы, как тот христианин II века: «Люди – это мы; прочие – свиньи и псы». – Думаю, не стоит придавать значение и тем разновидностям партикуляризма, когда утверждают, что, трудясь ради себя самих, трудятся ради всеобщего, поскольку всеобщее представлено именно той группой, которую поддерживают («Я потомок римлян – я человек» (Моррас); «Я германец – я человек» (Фихте) и т.д.). Однако эти притязания показывают, что всеобщее, вопреки доктринам, остается «престижным».

226

См. прим. J.

227

О преклонении перед «прусским образцом» даже у английских интеллектуалов см.: Eliе Halévy. Histoire du peuple anglais; Epilogue, liv. II, chap. I.