- А как ты объяснишь Старейшинам мое отсутствие?
- Да уж придумаю что-нибудь, - снова усмехнулся Темный Владыка. - Что я, повода не найду?
- Учти: Адоррас - сильный маг. Лжи в своем доме не потерпит.
- Теперь это не только его дом, - буркнул под нос Элиар. - А скоро станет вообще не его. Если, конечно, я все правильно понял.
- Так, хватит, наговорились, - оборвал его Тирриниэль. - Отправляйтесь спать и попробуйте отдохнуть: завтра будет трудный день. Стрегон, кто из вас останется дежурить?
- Я и Шир.
- Тогда присмотрите за фоном: если почувствуете неладное, будите.
- Так точно!
Тирриниэль, дождавшись, пока недовольный Светлый и бодро подскочившие с места Охотники выйдут, обернулся к сыну.
- Таррэн?
- Я в порядке, - не слишком охотно откликнулся тот. Но Тиль не удовлетворился ответом - быстро подошел, придержал его за плечи и внимательно всмотрелся в полные тоски глаза.
- Не лги мне, - тихо попросил Темный Владыка. - Я знаю, что ты далеко не в порядке. И вижу, что твоя аура стала иной. Это пугает меня, сын, и очень настораживает. Я не хочу тебя потерять. И еще больше не хочу, чтобы тебя потеряла Белка.
Таррэн виновато опустил голову.
- Прости. Я не хотел тебя в это втягивать.
- Ты мне не доверяешь? - еще тише спросил Тирриниэль.
- Доверяю.
- Тогда в чем дело? Что тебе мешает?
Таррэн невольно вздрогнул, припомнив свой ужасающе реальный сон, в котором погибала старая Драконица, и едва не зажмурился, чтобы не видеть снова ее лица - человеческого, проступающего сквозь толщу мертвого камня, как смутный образ со дна реки, поразительно красивого, невыносимо знакомого... но при этом искаженного, смиренного и безмерно уставшего. Лица Белки, которое появлялось перед ним всякий раз, когда доводилось закрыть глаза хотя бы на мгновение.
Он вздрогнул снова и, поняв, что отец все еще ждет ответа, хрипло сказал:
- Прости. Я еще сам не понимаю.
Тирриниэль слегка нахмурился, подозревая, что услышал далеко не всю правду, но потом вздохнул и, неловко обняв закаменевшего сына, быстро вышел, не сказав больше ни единого слова. А Таррэн, убедившись, что остался совершенно один, устало опустился на чудом уцелевшую кушетку и, обхватив голову руками, глухо застонал.
Глава 4
...Все то же море, блестящее в багровых лучах заходящего солнца, как загадочная шкатулка. Все тот же ветер, вольготно гуляющий над синими волнами. Тот же воздух, прозрачный и чистый, как хрусталь. Но больше нет вокруг едкого дыма, застилающего взор. Вообще ничего больше нет, кроме моря, звенящей вечерней тишины, мерного плеска волн и опустевшего Гнезда, на котором больше никогда не поселятся Драконы.
Ровное плато, на котором когда-то бушевал яростный Огонь, теперь пустует. На нем не слышно голосов, над ним не летают с криками чайки. Ни кустика, ни деревца в округе - там, где некогда свирепствовала всепожирающая ненависть, больше нет места прощению или жизни. Все умерло. Все сожжено. Ничего больше не осталось, кроме горечи поражения и тихой скорби по погибшим. А еще там до сих пор виднелась статуя... прекрасная, раскинувшая в защитном жесте крылья статуя мудрой и всепрощающей Матери, от которой даже сейчас, спустя столько лет, веет чем-то забытым и почти родным.
Он смотрит на нее, не в силах сдержать набегающие слезы. Стоит неподвижно, будто за загородкой из прозрачного изумруда, и неотрывно смотрит на некогда живое тело, навсегда погасшие глаза, изящную длинную шею, покрытую прочной драконьей чешуей, гибкий хвост, все еще не закончивший опасную в своей силе дугу... Она не сомневалась, когда закрывала собой тех, кто, как посчитали братья, был этого недостоин. Увидела в них что-то, чего не смогли уловить остальные. Поверила им. Приняла. Но как сама, к ужасу своих детей, спастись уже не смогла.
Он не знает, сколько времени провел вот так, вмороженный в зеленый лед вечности. Не знает, сколько прошло веков, сколько пролетело тысячелетий. Он просто стоит рядом с ней невидимой тенью и терпеливо ждет. Ждет того странного мига, когда станут возможными чудеса, когда вновь оживет погасшая надежда и когда в душе зародится странное чувство, что это - еще не конец. Что частичку прошлого... хотя бы малую и почти ничтожную... все же можно вернуть. Можно хоть что-то исправить и изменить.
Он просто ждет. Терпеливо ждет своего часа, когда откроются Мировые Врата и когда из бесконечного далека послышится знакомый голос, тихо зовущий его по имени...
Он не знает, в какой момент неожиданно что-то меняет вокруг. Не видит, как и откуда вдруг рядом с ним возникает еще одна тень - совсем маленькая, хрупкая, в нелепой кожаной одежде и со взлохмаченными волосами цвета спелого каштана. Ее очертания зыбки, они ломаются на гранях его изумрудной тюрьмы, зато лицо он почему-то видит хорошо - удивительно красивое, гармоничное, с чуть приподнятыми скулами и мягкими полуоткрытыми губами, которые сейчас сурово поджаты и будто выточены из камня.
Она не шевелится и не замечает его - неотрывно смотрит тоже, словно сравнивая себя и гигантскую, нависающую над ней Драконицу, крылья которой заслоняют половину небу. Она не пугается. Нет. Напротив, сосредоточенно хмурится, словно пытается о чем-то вспомнить. Странно шевелит губами, хотя с них не слетает ни единого звука. И, заложив большие пальцы за широкий пояс, потихоньку раскачивается на носках. То ли сама по себе, то ли слушая слышимую лишь ей мелодию.
Узнавание приходит внезапно.
Он вдруг замирает в неожиданном прозрении, а весь остальной мир так же неожиданно разлетается на тысячи изумрудных осколков. В его глазах все плывет, мутнеет и плавится, постепенно сливаясь с очертаниями какой-то комнаты, ласково шелестящей зеленой листвой живых стен. Потом снова куда-то уплывает, утягивая в небытие мятущееся в сомнениях сознание. Однако проснувшаяся память больше не может молчать. Она кричит, стучится в ошеломленный этим открытием разум. Заставляет его встряхнуться, сбросить с себя сонную одурь. Истошно вопит в самые уши, требуя внимания. Наконец, с размаху ударяет его по лицу и...
- Бел... - всплывает откуда-то с самого дна нужное имя. - Бел... БЕЛ!
Все остальное мгновенно теряет свое значение: погибший остров, разрушенные скалы, выжженная дотла земля, неподвижно замершая статуя... будто пелена вдруг упала с глаз. Будто бы он очнулся от долгого забвения. Разом осознал себя, вспомнил, забился в невесть откуда взявшихся путах и ринулся вперед. Туда, где в сумасшедшем галопе забилось его второе сердце, где вновь проснулся неистовый ветер. Где смутно белеет ее неповторимое лицо и где все так же, как и наяву, горят ее удивительные, чудесные, безумно притягательные глаза.
Но она не слышит: так и стоит за зеленой стеной, пристально разглядывая громадную Драконицу. За ее спиной приглушенно стучат чьи-то тяжелые копыта, затем мелькает еще одна тень - белая, еще более размытая, но, кажется, крылатая. Потом она исчезает, снова оставляя маленькую женщину наедине с камнем.
А он неистово бьется в плотно охвативших его путах, стараясь докричаться, предупредить, напомнить, наконец... и никак не может.
Он в ярости ударяет по проклятой перегородке.
Торк! Да что это за дрянь?! Откуда взялась?! Почему не пускает?!!
Он бьет снова, вкладывая в удар все свои силы, однако именно сегодня почему-то их не хватает даже на то, чтобы оставить на изумруде хотя бы крохотную царапинку. Ни просвета в проклятой стене не появилось, ни щелочки. Все вокруг прочно закрыто этой зеленоватой полупрозрачной гадостью. Она как пленка... как неподатливая паутина окутывает его со всех сторон. Как стеклянный колпак, которым Подгорные так любят накрывать на ночь свои драгоценные тапочки. Да только не стекло это, не ткань и не рыбацкая сеть - не поддается, зараза, никак. А еще, будто в отместку, внезапно сжимается вокруг него, заставляя бессильно выть в этом плену, как зверя в тесной клетке. Вынуждая пятиться, таиться во тьме и падать, падать, падать... куда-то очень глубоко, где не видно дна.