— На базе Грузтрансурса, — закончил я. — Поехали. Позвоню только.

Телефон-автомат не работал. Я решил позвонить Нине позже.

Соседка Карло жила на первом этаже и при желании могла видеть каждого, кто входил в дом. Она и нас заприметила, когда мы шли через двор к подъезду, так как открыла дверь, не дожидаясь звонка. Это была немолодая женщина в черном, со страдальческим выражением лица из-за мигрени и повязанной полотенцем головой. Голос у нее тоже оказался страдальческим.

— Дато сказал мне, что вас интересует. Бедный Карлуша… Я видела в тот день, когда случилось это несчастье, Карлушу вместе с толстым молодым человеком. Было пятнадцать минут пятого. Я готовила в кухне. Вижу, идет Карлуша, а с ним хорошо одетый молодой человек. Дубленка с пышным воротником, мохеровый шарф. Шапки на нем не было, хотя он лысый. Я еще подумала, простудится парень из-за своего форса. Прошел час. Дверь подъезда хлопнула. Смотрю, Карлуша и его товарищ уходят, друг другу улыбаются, оживленно разговаривают…

— Вы узнали бы в лицо этого товарища? — спросил я.

— Да. Симпатичный такой…

— Почему вам так хорошо запомнилось время, когда они пришли и ушли?

— Взглянула на часы. Когда увидела Карлушу, удивилась. Что это, думаю, он так рано сегодня возвращается? Карлуша всегда приходил с работы в половине седьмого. Когда они уходили, я как раз собиралась в детский сад за внучкой.

— Не видели, они ушли или уехали на машине?

— Уехали. Сели в «Волгу» и уехали. Машина на улице стояла. Я еще подумала, что это они машину на улице оставили, когда могли подъехать прямо к подъезду.

— Номер не запомнили?

— Номер — нет. Я издали машину видела. Цвет запомнила — зеленый.

— Скажите, милиция вас не опрашивала?

— Меня нет. Они говорили с другими соседями. Я милиции ничего не сказала, боясь навредить нашему Карлуше. Он ведь любимец всего дома.

Найдя у колхозного базара исправный телефон, я позвонил Нине.

— Привет! — сказал я.

— Здравствуй, Серго, — ответила Нина. Она не сказала «Сережа», и я понял, что Нина обижена на меня.

— Ты через час будешь дома?

— Нет, я должна уйти.

— Надолго?

— Не знаю. Как получится.

Черт бы побрал мой характер, подумал я. Ведь я собирался сказать, что приглашаю ее к себе на обед, но не посмел этого сделать по той причине, что моя келья плоха даже для монахинь.

— Оставь ключ под ковриком, — попросил я.

— Хорошо.

— Нина, — начал я и замолк.

— Что? — спросила она.

— Да нет, ничего. Привет!

Купив два бумажных пакета, я направился к мясным рядам. На прилавках лежала розовая свинина и темно-красная говядина. Вырезки ни у кого не было. Я с досадой еще раз обошел прилавки и увидел между висящими на крюках огромными тушами крохотную тушку ягненка. Плотный мужчина в белом халате отказался ее разрубить. Он хотел продать тушку целиком. Я долго уговаривал его, и в конце концов он сдался, но запросил за килограмм шесть рублей.

— Вспоминать меня будешь, — сказал он, заворачивая задок ягненка. — Кушай на здоровье.

Потом я купил зелень, свежие огурцы и помидоры, перепробовал все сыры, остановил выбор на малосольном сулгуни, наполнил другой пакет алычой, абрикосами, черешней и клубникой, вспомнил о цветах и выбрал самые крупные розы, на лепестках которых висели бусинки воды, а потом по дороге к Нине заехал в магазин за вином.

Ключ лежал под ковриком.

Поставив «Цинандали» в холодильник, я закурил и прошел в комнату, чтобы немного передохнуть. На полке стояла чеканка — слившиеся в поцелуе женщина и мужчина. В углу чеканки я увидел знак Гурули — ключ. На обратной стороне — надпись красным фломастером: «Нине с любовью и уважением от автора». Ниже — подпись и дата. Во мне шевельнулось неприятное чувство. Я представил, как Гурули, сидя за низким столом в мастерской в построенном по собственному проекту и собственными руками доме с выходом во внутренний двор, как в древних грузинских домах, в мастерской, увешанной и заставленной чеканками, лучшая из которых, пожалуй, портрет царицы Тамар, берет лист латуни и, поглядывая на Нину, уверенно делает набросок. Работа не мешает ему говорить. Разговор не мешает его работе. Внук извозчика и сын таксиста из Зестафони, он говорит как потомственный оратор. Женщины смотрят на него словно на волшебника, в руках которого оживает мертвый металл. Известная поэтесса из Москвы посвятила ему восторженные стихи. Она написала их в мастерской на ватмане. Я читал стихи. Рукопись висела на видном месте. Одно это может вскружить голову женщине.

Отогнав дурные мысли, я занялся хозяйством, перенес стол из кухни в комнату, нашел скатерть, расстелил ее, в середине поставил вазу с розами, а вокруг — блюда с зеленью, сулгуни, салатом из помидоров и огурцов, алычой, абрикосами, черешней и посыпанной сахаром клубникой. Для приборов не хватило места. Пришлось все переставить.

Ягненок жарился в духовке. Теперь я мог понежиться под душем и стал искать в галошнице резиновые шлепанцы. Неожиданно я наткнулся на мужские домашние туфли. Они были почти новыми, чуть поношенными. В висках застучало. Я сидел на корточках, держал в руке туфли и не понимал, как они оказались здесь.

Раздался звонок. Затолкав туфли в галошницу, я открыл дверь.

— Чем так вкусно пахнет? — спросила Нина.

— Ягненок жарится, — ответил я и быстро ушел в ванную.

Я стоял под душем, сжимая челюсти.

— Сережа! Ты стал миллионером? — крикнула Нина.

Я перекрыл горячую воду и заставил себя простоять под холодным душем до окоченения.

Нина успела переодеться в легкое платье.

— Откуда вся эта роскошь, Сережа?

— С базара. Взгляну на мясо.

Она пошла за мной в кухню.

— Ты получил гонорар?

— Я выиграл в карты. Ягненок готов.

— Погоди, Сережа. Ты картежник?

— Я не картежник. Но я выиграл в карты.

Она недоверчиво смотрела на меня. Я достал из холодильника вино.

— Это правда? — спросила она.

— Разумеется, правда. Идем за стол, — сказал я.

— Нет, Сережа. Прости, но я не могу.

— Тебе претит, что все куплено на выигранные деньги?

— Да.

— Почему? Потому, что твой предыдущий любовник был картежником?

— Какой любовник? О чем ты говоришь?

Я поставил бутылку на холодильник и схватил Нину за руку.

— Идем!

Я вытащил из галошницы мужские туфли.

— А это что?

Я ждал, что она рассмеется, ждал, что она ударит меня. Я очень хотел этого. Но ничего такого не произошло.

— Значит, это правда, — сказал я.

Она молчала.

Я с остервенением швырнул туфли в стену, сдернул с вешалки пиджак и открыл дверь.

— Сережа! — Нина бросилась ко мне. — Сережа!

Я захлопнул дверь.

Я не знал, куда идти, и бродил по городу. Чтобы убить время, я зашел в кинотеатр — показывали какой-то старый фильм, — потом снова бродил по городу, пока не вспомнил, что с утра ничего не ел.

В закусочной я взял сосиски и двести граммов коньяка. Коньяк подействовал на меня сразу. Мне захотелось напиться. Я заказал еще двести граммов и со стаканом коньяка вернулся к своему столику. Мои сосиски поедал жалкий человечек в кургузом пиджаке. Я отлил ему коньяку. Он кивком головы поблагодарил и выпил.

— Случилось что? — спросил он и, не дождавшись ответа, сказал: — Все проходит. Все в этом мире меняется.

— Быстро меняется, — сказал я.

— Ничего не поделаешь. Главное — сохранить человеческое достоинство. Еще языческие философы считали, что в сравнении с величием души, а душа и есть человеческое достоинство, ничто не является великим.

В голове у меня шумело, но не настолько, чтобы не поразиться.

— Помните «Исповедь» блаженного Августина? — сказал человечек, откусывая хлеб. — Там написано так: «И ходят люди, чтобы восторгаться вершинами гор, волнами моря, течениями рек, простором океана и сиянием звезд, а о душе своей забывают».

— Да, о душе своей забывают, — сказал я и направился к выходу.