Снова раздались аплодисменты. Муж Гулико воскликнул:

— Браво, Венера!

— Выкрутилась — шепнула мне Ната.

— Профессор, в вашем доме сегодня можно умереть от жажды! — сказал Гурам.

Кахиани засмеялся, взял со старинного буфета большой рог, наполнил вином из кувшина и произнес тост за друзей Гурама. Рог пошел по кругу. Потом профессор произнес тост за Гурама, и рог снова пошел по кругу.

Ната куда-то ушла. Она была высокой и напомнила мне Нину. Я сжал кулаки. Только не думать о ней, приказал я себе. Рядом села Гулико и что-то сказала.

— Что?

— Днем я всегда дома.

«А ночью?» — хотел спросить я, но, к счастью, промолчал. Злоба на весь мир захлестывала меня волной, Вернулась Ната. Гулико встала и ушла.

— Вы тоже днем всегда дома? — спросил я.

— Не всегда. А что? — ответила Ната.

— Ничего, я так. Не пора ли домой?

— Если вы на машине, я поеду с вами.

Я пожал плечами и поднялся.

Когда мы прощались, я спросил мужа Гулико:

— Вы защищали Санадзе в связи с каким делом?

— Вы знаете Санадзе?

— Мы могли бы встретиться?

— Конечно, Серго, — сказала Гулико.

— Приходите как-нибудь в гости. Но без намерения поговорить о Санадзе. — Адвокат развел руками: — Профессиональная тайна.

А ведь он будет защищать Санадзе в «экстремальной ситуации», с неприязнью подумал я.

Гурам, Эдвин и я направились к выходу. За нами увязалась Ната. Жужа проводила нас до двери.

— Наш дом всегда открыт для вас, — сказала она Эдвину и мне.

Ната всю дорогу тараторила, обсуждая гостей профессора Кахиани.

Наконец мы подъехали к ее дому.

— Кто меня проводит? У нас темный двор, — сказала она и взяла меня за руку. Я сидел рядом с ней.

— Езжай, Гурам, — сказал я. — До моего дома два шага.

Мы пробрались через темный двор к подъезду.

— Сумеете дойти одна? — спросил я.

— Я боюсь, — сказала Ната.

Я вздохнул и открыл дверь.

Она вызвала лифт. Мы вошли в кабину. Скрипнула дверь подъезда.

— Тсс! — Она нажала кнопку пятого этажа.

— А если это муж? — сказал я.

— Тем более, — хихикнула она.

— Не хватало еще с чужими мужьями драться!

— Да чего вы боитесь? Мой муж в Москве.

— Могли бы с самого начала сказать.

Она вытаращила на меня круглые глаза.

— Вы трус?

— Немного, — сказал я, разглядывая ее. Лишь теперь я заметил, что у Наты не только глаза, но и лицо и рот круглые, и вся головка словно маленький шар. И тем не менее она была красива.

— Врете вы все, чтобы меня позлить, — сказала она. — Кофе хотите?

В гостиной, обставленной тяжеловесной мебелью, пахло кожей, табачным дымом и духами.

Кофе немного взбодрил меня.

— Ваш муж живет в Москве?

— Муж? Он живет здесь, в этой квартире. В Москве он ищет пьесу!

— Какую пьесу?

— Гениальную! Ту, за которую он мог бы получить Государственную премию! Так я и поверила, что в Москве живет грузин, который пишет пьесы. Ищите женщину, как говорят французы. Кажется, мне нехорошо.

— Принести воды?

— Не надо, — сказала Ната и неуверенным шагом вышла из комнаты.

Я сидел, сжимая руками прохладные подлокотники кресла. Я не понимал, что во мне происходит. Я раздвоился — один любил Нину, другой ненавидел ее. Ненависть сковывала меня, и я не хотел замечать, что идет время. Часы в гостиной пробили дважды. Я заставил себя встать.

Добравшись до темного коридора, я никак не мог найти выключатель. В глубине коридора виднелась полоска света. Я направился туда. Дверь легко ушла из-под руки.

В слепящей белизне ванной я увидел перед огромным зеркалом Нату. Она вскрикнула и прикрылась полотенцем.

— Пардон, — сказал я и ткнулся в другую дверь. За ней оказалась спальня с широчайшей кроватью. Кто-то коснулся меня. Я вздрогнул. Это была Ната.

Я шагал по улице злой на весь мир. Я злился на солнце, которое пыталось сжечь меня, на прохожих, недоуменно поглядывавших на мой темный костюм, на Нату, запах духов которой, казалось, проник в мозг. Я злился на Нину. И я злился на себя, потому что меня мучила совесть.

Во дворе шумели соседи, и я хотел подняться к себе незамеченным, но Сандро крикнул:

— Привет, Серго! Иди сюда.

Тюльпаны Аполлона были вытоптаны. Земля под ними стала пятнистой, и от нее шел запах керосина. Я взглянул на Аполлона. Он растерянно покусывал губу.

— Кто это мог сделать? — спросил я.

— Не знаю, — сказал Аполлон. — Не знаю, какой сукин сын сделал это.

— Ладно, Аполлон, не переживай. Все к лучшему, — сказала ему жена.

— Что к лучшему, женщина? — рассвирепел Аполлон.

— Разве это занятие для мужчины — цветы выращивать? — ответила Натела.

— Убирайся в дом, женщина! — велел ей Аполлон.

Я не хотел присутствовать при семейной ссоре и стал подниматься по лестнице.

Как всегда взъерошенный, Валериан с интересом наблюдал с балкона за Аполлоном и Нателой.

— Доброе утро, — сказал я ему.

— Доброе! Сейчас они поколотят друг друга! Пора вмешаться, — пробасил он и спустился в двор.

Я с омерзением чувствовал запах духов Наты.

— Сандро, пойдем в баню, — крикнул я вниз.

— Предпочитаю домашние ванны, — ответил Сандро.

Я пожал плечами, не понимая, где он мог пользоваться домашними ваннами.

В бане пришлось подождать, прежде чем освободился шкафчик. Я разделся и пробрался между голыми телами в душный, как преисподняя, зал. В пару я не сразу разглядел свободное место. Кто-то пел. Кто-то насвистывал. Плескалась вода.

— Молодой человек! — На гранитном ложе в ожидании банщика сидел Гурам.

— Ты один? — спросил я.

— Вон Эдвин. Не хочет лезть в бассейн, — сказал Гурам.

Эдвин возвышался над маленьким бассейном с серной водой, из которой торчали мужские головы, точно головы приговоренных к вечному стоянию в воде. Небритые лица, страдальческие взоры — вода в бассейне горячая — наводили на мысль о мучениках.

Я вспомнил бродягу философа. «…А о душе своей забывают». Блаженный Августин был прав. Жаль, что нельзя отмочить в серной воде душу, а потом отмыть ее как следует мочалкой, подумал я.

Эдвин повернулся ко мне.

— Наваждение! Каким образом вы оказались здесь?

— Обычным, — ответил я. Меньше всего мне хотелось разговаривать с ним. Я сел рядом с Гурамом.

Эдвин сказал:

— Извините, Серго, но у меня такое впечатление, что я чем-то вас обидел. Без дураков.

— Да нет. Просто я не в себе после вчерашнего. Пойду помоюсь.

Я до боли тер мочалкой тело, долго смывал с себя грязь.

Эдвин распластался на гранитном ложе. Банщик, прикрытый клеенчатым передником, намылив полотняный мешок, раздул его и сбросил белоснежную пену на распаренное до красноты тело Эдвина. Я люблю смотреть, как работают банщики. У каждого из них своя манера, своя слабость. Тот, который мыл Эдина, отличался пристрастием к массажу, был ловок и скор. Банщик вывернул Эдвину руку и хлопнул его по лопатке. Хрустнули суставы. Эдвин вскрикнул. Банщик, не обратив на это внимания, вывернул ему вторую руку и хлопнул по другой лопатке, затем взобрался на ложе и поставил ногу на спину Эдвина. Ступня скользнула сверху вниз по позвоночнику застонавшего Эдвина. Потом банщик усадил его, обдал водой из бадьи и хлопнул по спине.

— На счастье, — сказал он. — Под душ.

— Если я смогу ходить. У меня вывернуты не только руки, но и ноги. Без дураков.

Банщик снисходительно улыбнулся. Он сполоснул ложе. Его уже ждал другой клиент.

В предбаннике дежурный накинул на нас простыни и каждого слегка хлопнул по спине.

— На счастье! На счастье! На счастье!

— Колоссально! Море удовольствия! — простонал Эдвин.

Завернувшись в сухие простыни, точно в тоги, мы сидели на лавке и пили пиво из бутылок. Рядом с нами одевался волосатый парень. Он с вожделением поглядывал на пиво. Гурам протянул ему бутылку.