Полковник много читал. Донован передавал подзащитному стопки книг. Из-за одной разгорелась целая полемика с тюремным начальством. Надзиратель отобрал у полковника шпионский детектив. И в принципе был прав: по существующим нормам, обвиняемому в шпионаже читать подобное законами запрещалось. Вдруг воспользуется почерпнутым из триллера в своих целях. И Донован пошел на принцип, доказав, что ас класса Абеля, водивший ФБР за нос девять лет, сам мог бы сочинить с десяток романов похлеще. (Что, кстати, Вильям Генрихович и сделал в середине 1960-х, взявшись за сочинительство на отдыхе в сочинском санатории.) И начальство уступило.

Донован с профессиональной точки зрения вообще оценивал Абеля исключительно верно. Когда в тюрьме Атланты цифры IQ, отражавшие интеллект полковника, к удивлению тюремщиков совсем зашкалили, Донован успокоил их. Да, заключенный действительно гений, но не надо этому удивляться. И сообщать полковнику новость тоже не стоит. Но сообщили. Тюремный телеграф действовал безотказно.

В то же время «случай Абеля» кое в чем раздражал толкового защитника. Он не мог уразуметь, почему обвиняемый в ущерб собственным интересам категорически отказывается произнести на суде хоть слово в свою защиту. Это же затрудняло его, адвоката, работу. Речь обвиняемого с его-то высочайшим интеллектом могла бы еще больше расположить к нему если не судей, то уж точно присяжных. Кристальнейшие моральные принципы Абеля остались выше понимания американского юриста-разведчика. В одном из оживленных, однако корректных споров подзащитный расставил все точки. Прямо сказал, что ничего говорить на суде не будет.

Разгорелся, хотя уже после процесса, и еще один конфликт. Донован «подколол» Абеля вопросом: «Как вы думаете, а какая судьба ожидала бы американского шпиона, пойманного при схожих обстоятельствах?» Джеймс нетонко намекал на неминуемый расстрел. И Абель, назвав собеседника «коллегой, который его понимает» (тоже толстый намек на то, что из разведки никогда не уходят), ответил: «Извините, но не я же писал советскую конституцию».

Я множество раз читал, будто Донован защищал полковника Абеля «абсолютно бесплатно». Это и правда, и неправда. Когда Вильям Генрихович признался, что является обладателем советского паспорта, и попросил связаться с советским консульством, ЦРУ согласилось. Но в консульстве, добросовестно проверив список советских граждан, никакого Абеля не отыскали. Я долго допытывался у сотрудников управления, к которому был приписан разведчик, почему допустили такую оплошность. Мне объяснили: «Консул попался не тот. Не наш. Да и откуда взяться фамилии Абеля в этом списке? Но мог, мог бы отправить просьбу к нам. Не отправил».

Когда грубую ошибку заметили, маховик мгновенно раскрутился в другую сторону. Очень быстро нашлась «госпожа Абель». Жена настоящего Рудольфа Ивановича Абеля Ася удивилась бы, узнай, что живет она в ГДР, а еще точнее — в Лейпциге.

Еще больше удивилась бы, если бы ей сказали, что пользуется услугами известного адвоката из ГДР Вольфганга Фогеля. Этот великолепный юрист не раз оказывал содействие своей стране — ГДР при обмене заключенными, в основном политическими. Услуги Фогеля ценились и на Западе. Полагали, что власти Восточной Германии разрешали рисковые демарши только этому редкому смельчаку, постоянно заявлявшему о гуманной миссии правосудия. И Фогель вел обмены. В 1977-м ему удалось выменять крупного агента, ученого из ГДР Адольфа Фрухта, работавшего по идейным соображениям на американцев. За профессора отдали чилийца Хорхе Монтеса, коммуниста-сенатора, захваченного хунтой Пиночета после свержения президента Альенде. И будущего Героя России Алексея Козлова выменял тоже Фогель, но гораздо позже — в 1982-м. Вытащил из застенков ЮАР и отдал за него целый автобус западноевропейских шпионов плюс южноафриканского офицера, взятого в плен кубинцами во время боевых действий в Анголе. Одиннадцать — за одного!

К услугам Вольфганга Фогеля не раз обращались и наши, и другие спецслужбы стран, звавшихся социалистическими. Только после исчезновения ГДР выяснилось, что Фогель успешно сидел на двух стульях: работал в адвокатуре и трудился в министерстве безопасности ГДР, так что после исчезновения этой страны его приговорили в ФРГ к двум годам лишения свободы… Именно к этому человеку и обратились через своих друзей из ГДР начальники Вильяма Фишера. Как всегда, Фогель не подвел…

Уже вскоре Джеймсу Доновану пришли из Лейпцига два солидных чека: первый — на 3500 долларов, второй — на 6500. Итого скромная госпожа Абель переслала в США десять тысяч долларов.

Но Донован, достаточно обеспеченный владелец крупной юридической конторы, не желал и слышать упреков в корыстолюбии и потакании коммунистам и их шпионам. Все десять тысяч отдал на благотворительность. Кстати, часть денег получила его родная школа в Фордхэме — после нее Донован осваивал ремесло адвоката на юридическом факультете Гарвардского университета, куда тоже перевел крупную сумму.

Много слухов ходит по поводу денег Абеля. Считается, что всего при аресте у него в сейфе и на квартире нашли 21 406 долларов. Американцы приводят точный подсчет: 11 043 доллара Донован потратил на оплату процесса и подачу кассационной жалобы на первый приговор, три тысячи долларов ушли в качестве штрафа по приговору. Остальные якобы переведены на счет Абеля и выдавались ему в качестве карманных — но об этих деньгах в окружении Вильяма Фишера никогда не слышали. Родственники и прямое начальство говорили об ином: некоторая сумма денег безвозвратно исчезла. После возвращения Фишеру разрешили похлопотать о ее востребовании, но он наотрез отказался.

Как бы то ни было, сам Фишер высоко оценивал усилия своего защитника. Вот с какими словами обратился он к Доновану, получив «лишь» 30 лет тюремного заключения: «Я рад, что мне дана возможность дать оценку моим адвокатам, способам их защиты, манере вести дебаты. Эти адвокаты были выделены мне юристами Бруклина. Позвольте выразить благодарность за огромное усердие, ими проявленное, за талант и умение, мастерство, которое продемонстрировали Джеймс Брит Донован и его помощники Арнольд Фриман и Томас Дебевойс».

К защите Фишера Донован привлек и этих двух своих более молодых коллег. Абель добился, чтобы в знак благодарности за прекрасную защиту одну из его картин подарили Джеймсу Доновану. Тот принял дар, и полотно украсило его квартиру. В письмах, которыми Абель и Донован обменивались, они со временем начали обращаться друг к другу по-товарищески — «дорогой Рудольф» и «дорогой Джим».

С добрыми знакомыми — художниками все общения закончились еще на процессе, на котором, надо отдать должное, эти так называемые «моральные свидетели» Гольдфуса не подвели. Они искренне уважали коллегу. Не за высокое искусство живописца — будем откровенны, что в этом плане Абель не вызывал большого восхищения. Не все принимали его сугубо реалистический стиль, большинству он виделся несколько старомодным, хотя и вполне профессиональным. Зато сосед по мастерской был интеллигентен, тактичен, предупредителен. Если оказывал услуги, то всегда искренне и, что тоже подкупало, умело. Один из «моральных свидетелей» показал: «Объявление США монархией удивило бы меня меньше, чем арест мистера Гольдфуса за шпионаж».

Полковник играл свою роль прекрасно и не перегибая. Его ставшая известной в кругу добрых знакомых присказка «Предоставим политику политикам» точно отражала его взгляды: политическую информацию он добывал отнюдь не у далеких от этого вида деятельности художников.

Но вот в бесконечных спорах о путях развития искусства

Гольдфус своих взглядов не скрывал. Выше всех ценил Рембрандта. Так что узнай в кругу американских спорщиков, что во время своего отпуска в 1955-м их друг провел несколько часов в Эрмитаже, любуясь картинами как раз Рембрандта, они бы не удивились. Только узнать об отпуске, проведенном нелегалом Фишером у себя на родине, в СССР, им было не дано.

Хотя в жарких дискуссиях Гольдфус несколько выходил из образа доброго нью-йоркского художника. Наверное, то была единственная область человеческих отношений, где он сознательно давал волю чувствам. Пусть считают его таким. Он терпеть не мог художников, которые, по его словам, «рисуют дерево, а выходит нечто похожее на совсем иное». А на все возражения, что «абстрактное искусство тоже имеет право на…» мистер Гольдфус справедливо возражал: «А что, когда вы хотите починить часы, то разве идете в сапожную мастерскую?»