Я не плакал. Просто слезы котились по отмытым щекам, попадали в распухшую, зашитую шелковой ниткой щеку и щипали свежую рану. Приходилось прижимать к ране тряпицу, смоченную в настойке прополиса на самогонке. Обжигающая боль нивелировала прежние ощущения. Проезжающий мимо Иван прошипел мне в ухо:
— Перестань нюни распускать! Казак ты или баба? Никто в том не виноват, и никто то наперед знать не может. Только в бою видно у кого кишка тонка. Поставь свечку святым заступникам, что не в прошлом бою они голову потеряли, а в этом, когда вся сила в одном кулаке была. В прошлом бою не только бы сами полегли, но и всех вас за собой бы потянули!
— На солнце долго пеклись, одурели все…
— Все, да не все! Кроме этих двоих никто голову не потерял, и убежать от смерти не пробовал. От нее не убежишь… ей надо прямо в глаза смотреть. А ты сегодня молодца! Смотрел, как ты стрелы пускал. Добре тебя Керим научил. А как ты с тем в кольчуге схлестнулся, так у меня сердце ойкнуло. С десяти шагов друг в друга стрелу пустили. Ты ему прямо в глаз, а у басурмана таки дрогнула рука, лишь морду тебе раскровавил.
— Не помню я…
— Так оно всегда. Со стороны виднее.
Все живо обсуждали прошедшую схватку, даже двое лежащие на носилках кричали и размахивали руками. Лишь троим покойникам, раненому, тому, что в коме, да и мне, кричать, радоваться жизни почему-то не хотелось…
Мне не давало покоя несоответствие моего чувства прекрасного, тому, что наблюдалось у моих товарищей. Лично мне верхом совершенства казалась первая сшибка. После первого залпа на поле одни покойники и редкие выжившие, которые тут же становятся похожими то ли на павлинов, то ли на дикобразов. Такое сравнение приходит в голову от количества стрел, которые торчат из них во все стороны. Вот это красота! А вся эта кровь, адреналин, рана на всю рожу из-за которой я не могу пожевать мяса, никакого восторга ни в моей душе, ни в душе Богдана не вызывали. Как тут не вспомнить известную народную мудрость, — "На вкус и цвет товарищей нет"…
Глава двенадцатая
Уже вечерело, когда наше объединенное сознание, что-то почувствовало. Поскольку это был не первый и не второй раз, когда эти предчувствия оправдывались, то пришлось медленно сползать со своей лошади. Резко дергать напухшей щекой совершенно не хотелось. Припав неповрежденной стороной лица к земле, я отчетливо услышал гул. Только приличный табун лошадей мог создавать такой шум.
— Что ты там нашел, Богдан? — типа пошутил один из казаков.
— Лошади. Много. Идут рысью. Скоро догонят.
Уже давно стала мне понятна простая вещь. Если человек хочет, чтоб его поняли, он говорит коротко и ясно. Если он хочет навешать тебе на уши лапши, предложения его станут длинными и витиеватыми, а в конце его речи ты почувствуешь себя глупым незнайкой, столько неизвестных слов он употребит в своем рассказе. Сам много раз пользовался этим приемом. Прислушайтесь к тому, что вам говорят, вы сразу заметите разницу. В данной ситуации мне очень хотелось быть услышанным. С вероятностью девяносто пять процентов это были наши казаки. Но в этом случае оставшиеся пять процентов мне казались неприлично большой цифрой, которую проигнорирует только последний болван.
Надо сказать, что все отнеслись к этой новости крайне серьезно. Иван разослал казаков найти поблизости подходящий ярок или балку. Как только что-то подходящее нашлось, Иван услал всех раненых гуськом двигаться в нужном направлении, затем казаки, взяв заводных коней, затоптали наши следы и двинулись в другом направлении. Казаков он выстроил лавой и галопом услал вперед прокладывать явный и широкий след, а сам остался на ближайшем холме, дожидаться, кто пожалует. Нам было велено сидеть, пока нас не найдут, либо до утра. Утром мне и еще одному легкораненому было велено возвращаться назад и искать следы нашего основного отряда. Затем действовать согласно сложившейся обстановке.
К счастью, девятнадцатикратный перевес сказал свое веское слово и это, таки да, оказался наш атаман. Он велел нам двигаться по его следам.
— Тут уже недалече, — сказал и ускакал.
Действительно, еще засветло мы приехали в разбитый возле небольшой речушки лагерь. Как объяснил мне Иван, эта речка впадает в нашу, а до дома осталось уже меньше половины пути. Первым делом атаман велел хоронить убитых.
Их положили втроем на холме, лица накрыли красной китайкой. В сложенные на груди руки, вместо свечки, казаку вложили его саблю, а моим хлопцам их ножи. Потом каждый рыл землю на свой щит, приходил и высыпал ее сверху на мертвых товарищей. Остановились мы уже в темноте. В вершину рукотворного холма, атаман вбил простой деревянный крест, который за это время успели вырубить из двух нетолстых стволов. Их зарубили друг в друга и стянули крест крепкой волосяной веревкой.
— Спите спокойно, казаки. Пусть будет вам земля, пухом. Пусть простятся вам все прегрешения и примет вас отец наш небесный в свои чертоги. Помолимся за усопших братьев наших.
Мы читали "Отче наш", а мне вспоминалось, как радовались они оба, когда все мои безлошадные хлопцы в качестве добычи за нашу первую битву в лесу получили по лошади. Это было всего три дня назад, но мне казалось, что прошло не меньше месяца. Добычи в тот раз было мало, а народу много. Даже седел с уздечками на коне не осталось. На одну долю пришелся конь без сбруи. Тогда мне пришла в голову мысль подговорить всех лошадных из моего отряда, Андрея, Лавора, Ивана взять наши доли сбруей и помочь ребятам. Как раз хватило всех снарядить. С этой добычи они собирались рассчитаться с нами, а так вышло, что не нужны уже наши седла и уздечки этим двум хлопцам. Я мрачно думал, скольким еще не придется со мной рассчитываться в конце этого военного сезона.
Этот бесконечный день не хотел заканчиваться. Только присел возле казана с кашей, чтоб наглотаться ее не разжевывая, жевать было очень больно, как прискакала тетка Мотря, а с ней Ждана и Любава в сопровождении казака. Оказалось, умный атаман сразу после боя отправил гонца отроеконь к нам в село притащить на оговоренное место всех лекарок со всем необходимым.
Мотря со Жданой начали откатывать яйцом тяжелоконтуженного казака, а Любава быстро рассортировала остальных раненых на две группы. Тех, кому нужно помогать срочно, а кто доживет до утра и так. К немалому моему изумлению, меня определили в первую категорию.
— Никогда бы не подумала, Иллар, что в твой медный котелок может такая разумная думка прийти. Не позвал бы нас, не дожил бы Киндрат до утра.
— Ты, Мотря, думай, что говоришь своим змеиным языком. А то отрежу ненароком. Тебе язык за больными глядеть только мешает.
— Люди добрые, я его похвалила, а он меня так позорит при всем народе. Полдня задницу отбивала, к нему спешила, в его очи ясные заглянуть и что в ответ?
— Хватит балы точить. Видишь крест на горбочке? Трое под ним лежит и тут восемь подраненых. Не до шуток. А задницу твою могу салом намазать, дюже помогает. Надумаешь, приходи, помогу.
— Так я об том всю дорогу думала. Готовь сало. А приеду, Тамарке расскажу, какие у тебя руки большие да ласковые.
— Тьфу, баба. Проще удавиться, чем тебя переговорить, — атаман гордо развернулся и быстро ретировался подальше от языкатых ведьм.
Ко мне очередь пришла уже в темноте. При свете факелов, Любава всунула мне в зубы кусок палки, ножиком, тоненьким и острым, как бритва, сняла крайние швы. Затем начала ковыряться в ране тонкой палочкой, которую она регулярно смачивала самогоном. Слезы катились с глаз, а зубы пытались перекусить твердое дерево, но мучительница не обращала на это внимания. Она позвала Ждану и они начали поочередно, вставив соломинки в края раны, что-то вдувать туда и отсасывать, сплевывая это кровавое месиво. Мне оставалось держаться и стараться не грохнуться в обморок. С трудом, но у меня это получилось. Уходя, маленькая злюка не преминула уколоть:
— Плачет, как баба, — за что получила подзатыльник от тети. Фыркнув, она ушла мучить следующую жертву.