Погоревал и надумал к царю податься, на Василия Грязнова челом бить. Однако же к царю меня не допустили. Стрельцы бердышами затолкали да еще плетьми крепко попотчевали, весь кафтанишко изодрали. Три года по Руси бродяжил, кормился христовым именем, а засим в Варницкий монастырь постригся ¹⁵⁸ , где в малых летах жил великий чудотворец Сергий Радонежский. Да и там не нашел я покоя и утешения. Сердце мое было полно горечи и страданий. Чем доле пребывал я средь монастырской братии, тем более роптала душа моя. Оскудели святыни благочестием. В кельи женки и девки приходят, творят блуд. Монахи и попы пьянствуют, в храмах дерутся меж собой. Кругом блуд, скверна и чревоугодие.

Многие годы скорбела душа моя: в миру – неправды, в святынях – богохульство великое. Где бренное тело успокоить, где господу без прегрешений взмолиться? Принял на себя епитимью ¹⁵⁹ , надел вериги и весь год усердно в постах и молитвах служил богу. Взывал к всемогущему: «Наставь, царь небесный, укажи путь истинный!» И тогда явился ко мне создатель и тихо молвил: «Ступай в пустынь, Назарий. Молись там за мир греховодный. Там ты найдешь покой и спасение». И я пошел немедля. Набрел на сей остров, поставил скит и начал молиться богу. Здесь я нашел душе утешенье.

Старец умолк и устало опустился на ложе.

– Отдохну, молодшие. Отвык я помногу глаголить.

Иванка и Васюта вышли из избушки, встали на крыльце. Дождь все лил, прибивая к земле разнотравье поляны. Васюта с почтением в голосе молвил:

– Горька жизнь у старца, и путь его праведен. Великий богомолец! Будь я на месте патриарха, огласил бы Назария святым угодником. У него вся жизнь – епитимья.

Однако Болотников его восторга не разделил.

– Слаб Назарий. Все его били, а он терпел. Нет, я волю свою на молитвы и вериги не променяю. Нельзя нам, друже, со смирением под господским кнутом ходить.

– Вот ты каков, – хмыкнул Васюта, – старцу об этом не сказывай. Обидишь Назария.

Иванка ничего ему не ответил, но после вступил с Назарием в спор.

– А что же ты, старче, обидчику своему простил? Он девушку твою осрамил, из пистоля тебя поранил, а ты за его злодеяния – в чернецы. Пошто смирился?

– Не простил, сыне. Но божия заповедь глаголит – не убий. Все от господа, и я покорился его повелению.

– Покориться злу и неправде?

– Зло не от бога – от темноты людской. Ежели бы все ведали и с молитвой выполняли божии заповеди, то не стало бы зла и насилия, а все люди были братьями.

– Но когда то будет?

– Не ведаю, сыне, – глухо отозвался скитник. – Поди, никогда. Человек греховен, властолюбив и злокорыстен.

– Вот видишь, старче! А ты призываешь к смирению. Но ужель всю жизнь уповать на одну молитву?

– Токмо в службе создателю спасение человека.

– А богатеи пусть насилуют и отправляют на плаху?

– Они покаются в своих грехах, но кары божией им не миновать.

– Да что нам от их покаяния! Возрадоваться каре божьей на том свете? Не велика утеха. Нам радость здесь нужна, на земле.

– В чем радость свою видишь, сыне?

– Чтоб вольным быть, старче. И чтоб ниву пахать на себя, а не боярину. И чтоб не было сирых и убогих. В том вижу радость, Назарий. Ты же в пустынь призываешь. Худо то, старче, худо терпение твое.

– Но что может раб пред господином?

– Многое, старче!

Болотников поднялся, шагнул к отшельнику, в глазах его блеснул огонь.

– Господ – горсть, а мужиков да холопов полна Русь. Вот кабы поднять тяглецов да ударить по боярам. Тут им и конец, и пойдет тогда жизнь вольготная, без обид и притеснений.

– Побить бояр?.. Христианину поднять меч на христианина? Пролить реки крови?

– Так, Назарий! Поднять меч и побить. Иначе – неволя.

Отшельник истово закрестился.

– Предерзок ты, сыне. Крамолен. Имей в сердце страх божий, не то попадешь под гнев всемогущего. Дьявол в тебя вселился. Молись царю небесному и знай, как многомилостив человеколюбец бог. Мы люди, грешны и смертны, а ежели кто нам сделает зло, то мы готовы его истребить и кровь пролить. Господь же наш, владыка жизни и смерти, терпит грехи наши, в которых мы погрязли, но он показал, как победить врага нашего – дьявола. Тремя добрыми делами можно от него избавиться и одолеть его: покаянием, терпением, милостыней…

– Не хочу! Не хочу безропотно боярские обиды сносить! – выкрикнул Болотников, и кровь прилила к его щекам.

Скитник стукнул посохом.

– Закинь гордыню, чадо! Никогда зло не приносило добра, а насилие породит лишь новые злодеяния. Так богом создано, чтоб жил раб и господин, жил с Христом в душе и без кровопролитий. Иного не будет в этом мире. То гиль и безбожие.

– Будет, старче! Будет сермяжная Русь вольной! Не все властвовать боярам. Сметет их народ в твое змеиное болото.

– Замолчи, молодший! Не гневи бога!

– Бог твой лишь к господам милостив, а на мужика-смерда он сквозь боярское решето взирает.

– Не богохульствуй! Сгинь с очей моих! Не оскверняй сей обители.

Глава 8 ХРИСТОВЫ ОНУЧИ

Весь день и всю длинную ночь, отказавшись от трапезы, облачившись в тяжкую власяницу ¹⁶⁰ , старец молился.

Иванка лежал в сенцах; по кровле тихо сеял дождь, навевая покой и дрему, но сон долго не приходил: голову будоражили мысли.

«Русь не боярином – народом сильна. Не мужик ли от татар Русь защитил? Кто с Мамаем на Куликовом поле ратоборствовал? Все тот же пахарь да слобожанин. А старец – не убий, не поднимай меча, смирись и терпи. Худо речешь, Назарий, изверился ты в народе, в силе его. Да ежели народную рать собрать и вольное слово кликнуть – конец боярским неправдам…»

Из-за неплотно прикрытой двери невнятно доносилось:

– Прости его, господи… Млад, неразумен… Дьявол смущает… Тяжек грех, но ты ж милостив, владыка небесный… Прости раба дерзкого. Наставь его, господи!..

«Старец о душе моей печется. Не будет в сердце моем покаяния. Никогда не смирюсь! Скорее бы в Дикое Поле. Там простор и братство вольное».

Поутру чинили с Васютой кровлю. Старец же, казалось, не замечал стука топора: он отрешенно лежал на лавке и что-то скорбно бормотал, поглаживая высохшей рукой длинную бороду.

На другой день, как и предсказывал Назарий, дождь кончился, и сквозь поредевшие тучи проглядывало солнце. Подновив кровлю, Иванка вошел в избушку.

– Спасибо тебе за приют, Назарий. Пора нам.

– Провожу, чада, – согласно мотнул головой отшельник. Взял посох и повел к болоту. Когда вышли на сухмень, скитник указал в сторону бора.

– Зрите ли ель высоку? Вон та, на холме?

– Зрим, старче.

– К ней и ступайте. А как дойдете, поверните от древа вправо. Минуете с полве^сты – и предстанет вам дорога. На закат пойдете – то к царевой Москве, на восход – к Ярославу городу… А теперь благословляю вас. Да хранит вас господь, молодшие.

Иванка и Васюта поблагодарили старца и пошагали к угору. Прошли с версту, оглянулись. Отшельник, опершись на посох, все стоял средь пустынного болота и глядел им вслед.

Шли к Ростову Великому.

Шли молча, занятые думами. Пройдя с десяток верст, присели отдохнуть.

– Скрытный ты, Иванка. Ничего о тебе не ведаю. Аль меня таишься? – нарушил молчание Васюта, разматывая онучи.

– Не люблю попусту балаболить, друже.

– Ну и бог с тобой. Молчи себе, – обиделся Васюта.

– Да ты не серчай, – улыбнулся Иванка. – Не каждому душу вывернешь, да и мало веселого в жизни моей.

Болотников придвинулся к Васюте, обнял за плечи.

– Сам я из вотчины Андрея Телятевского. Знатный князь, воин отменный, но к мужику лют. В Богородском – селе нашем, почитай, без хлеба остались. Барщина задавила, оброки. Лихо в селе, маятно. Отец мой так и помер на ниве…