Пахом недоуменно поглядел на Телятевского. Где это на Руси видано, чтобы князь бродягу-мужика вином угощал. Однако чарку принял.

– Спасибо за честь, князь.

Когда Андрей Андреевич вдоволь наслушался бывалого старика, то спросил:

– Ко мне в крестьяне пойдешь, казак? Денег на избу и лошаденку дам.

– Уволь, князь. Стар я, немощен, раны зудят. Плохим страдником буду. Так что прости мужика, в кабалу не пойду. Займусь ремеслом кой-каким, чтобы прокормиться, а там и помирать время.

– А ты смел, старик. Ни полон, ни Дикое поле, ни батюшка мой покойный с боярщины тебя не отпускали. Помни – покуда жив – ты смерд княжий. Ну, да будь по-твоему. Старый ратник – не пахарь, но ремесло тебе Ка-листрат укажет. Платить тебе оброк бобыльский. Ступай, Пахомка.

Внизу возле узорчатого красного крыльца Аверьянова ожидал Мамон. Как только Пахом сошел со ступенек, пятидесятник надвинулся на скитальца.

~ Ну-у, чего князю доносил? – тяжело выдавил он, приблизив бородатое лицо к Пахому и ухватив старика за ворот пестрядинной рубахи.

– Не замай, – сердито оттолкнул дружинника Пахом и зашагал вдоль села, ссутулив худую длинную спину.

Мамон проводил его злобным взглядом, отвязал от крыльца своего коня, поставил ногу на стремя, прислушался.

Тихо в княжьих покоях, оконце распахнуто, но голоса Телятевского не слышно.

Но вот послышались шаги, распахнулась дубовая дверь, звякнув железным кольцом. Пятидесятник поспешно взмахнул на коня, натянул поводья, готовый ринуться прочь со двора.

На крыльце стоял Калистрат, блестя лысиной, при-щурясь взирал на Мамона.

– Чего ты, Ерофеич, нахохлился? Али хворь одолела?

– Князь меня не кликал, Егорыч? – в свою очередь спросил Мамон.

– Ничево, сердешный, не сказывал. Собирается князь в церкву богу помолиться. Должно, по покойной сестрице своей.

Мамон перекрестился и, облегченно вздохнув, тронул коня. Ехал селом, думал: «Слава те, господи, знать, пронесло. Не выдал Пахомка меня князю. Все едино не жить ему теперь…»

ЧАСТЬ II

ЛЕСНОЕ УГОДЬЕ

Глава 1 НАСИЛЬНИК

Березовку, вотчинную деревеньку князя Василия Шуйского, прибыл с оружными людьми приказчик Кирьяк – выколачивать недоимки с мужиков. Немного приказчик собрал: велики ли запасы после пасхи. Почитай, последние крохи мужики отдавали. Собрав малую дань, Кирьяк разгневался. Приказал мужиков пороть кнутом. Деревенский староста порешил ублажить расходившегося приказчика.

– Прости нас, грешных, милостивец. Сызволь откушать, батюшка, в моей избенке.

Кирьяк согласно тряхнул рыжей бородой.

Подавал на стол староста грозному гостю сига бочеш-ного под хреном, капусту шатковую, рыбий пирог, брагу да хмельную медовуху.

Кирьяк окинул стол недовольным взором, крякнул.

– Чего-то снедь у тебя постная, Митрий?

– Петров пост, батюшка. Без мясного живем, – развел руками староста.

– Нешто мясца-то не имеешь? Хитришь, Митрий. Мужичков, как липку обдираешь. Поди, амбарец у тебя не токмо для мышей срублен, – усмехнулся приказчик.

– Есть маленький запасец, милостивец. С духова дня копченое мясцо приберегаю. Говеем со старухой. Упаси бог какое варево с мясцом – грех великий содеется…

– Тащи, тащи, мясо, старик, в брюхе свербит. Опосля свой грех замолю.

– Как прикажешь, милостивец, – вздохнув, вымолвил Митрий и кряхтя зашагал в амбар.

Покуда хозяйка готовила мясное варево в печи, дородный, губастый Кирьяк, чавкая, поедал поставленную на стол снедь, запивал вином. А потом принялся приказчик и за мясо, кидая обглоданные кости под стол.

В избу заскочила статная баба в цветастом сарафане. Низко поклонилась приказчику и гостю, лоб перекрестила.

– Звал, батюшка Митрий Саввич?

Митрий покосился на приказчика.

– Не ко времени, Устинья, заявилась.

– А ты потолкуй с бабонькой, – милостиво разрешил Кирьяк, похотливо поглядывая на селянку.

– Завтра твой черед за скотиной досматривать, баба. Приходи наутро.

– Приду, батюшка, – согласно сказала Устинья и повернулась к выходу.

– Погодь, погодь, бабонька, – остановил крестьянку захмелевший приказчик.

Устинья застыла возле дверей.

Кирьяк широко зевнул, потянулся.

– Притомился я, Митрий. Соснуть хочу. Разбери-ка лежанку, бабонька. Руки у тя проворные.

Устинья озадаченно глянула на приказчика.

– Разбери, – сказал Митрий.

Кирьяк кашлянул, моргнул старосте. Тот понимающе кивнул, молвил старухе:

– Идем-ка, Сидоровна, во двор.

– Отпусти ее, батюшка. Сама тебе все приготовлю, – вступилась за селянку Сидоровна.

– Ступай, ступай, старая, – ворчливо отмахнулся приказчик.

Сидоровна вздохнула, покачала головой и покорно удалилась из горницы в сени.

– Чья будешь, бабонька? Где мужик твой нонче? – вкрадчиво вопросил Кирьяк, наливая из ендовы вина в железную чарку.

– Тутошная, из Березовки. А государь мой после покрова преставился, – ответила Устинья.

– Царство ему небесное. Чать отвыкла без мужика-то. Выпей со мной, лебедушка. Садись ко столу.

– Грешно нонче пить, батюшка. Говею.

– Ништо. Замолю и твой грех, – молвил приказчик и потянул бабу к столу. – Пей, говорю!

Устинья вспыхнула, замотала головой. Приказчик грозно свел очи, прикрикнул:

– Пей! Княжий человек те велит!

Вздохнула Устинья и чарку взяла. Перекрестилась на киот, где чуть теплилась лампадка над образом Спаса, молвила тихо: «Господи, прости» и выпила до дна. Обычай, оборони бог, ежели господскую чашу не допить! Закашлялась, схватилась за грудь, по щекам слезы потекли.

А Кирьяк – теснее к бабе и огурчик соленый подает.

За первой чаркой последовала и вторая.

– Уволь, батюшка, не осилю, – простонала Устинья.

– Я те, баба! Первая чарка крепит, а вторая веселит.

Пришлось и вторую испить. Помутнело в голове Устиньи, в глазах все поплыло.

Кирьяк ухватил рукой за кику ²⁷ , сорвал ее с головы, бросил под стол. Густой пушистой волной рассыпались по покатым плечам волосы.

– Экая ты пригожая, ладушка, – зачмокал губами приказчик.

Устинья рванулась в сторону, сердито очами сверкнула.

– Не замай!

– А ты не серчай. Я вона какой ядреный. Девки меня дюже любят. И ты приголубь, ягодка. Полтину отвалю, – заворковал Кирьяк и снова облапил бабу.

Устинья что есть силы жамкнула зубами мясистую руку. Кирьяк вскрикнул. На руке выступила кровь.

– У-у, стерва! – вознегодовал приказчик и, схватив тяжелую чарку со стола, ударил бабу по голове.

Устинья ахнула и осела на пол.

…В дверь тихонько постучали. Приказчик застегнул кафтан и отомкнул крючок.

В избу вошел староста, глянул на пьяную бабу, часто закрестился.

– Эк, блудница развалилась.

– Ты ее водичкой спрысни, Митрий. Чего-то сомлела баба. Маленько поучил рабу, как бы не сдохла.

– Ай-я-яй, ай-я-яй, – засуетился староста. Зачерпнул из кадки ковш студеной воды и подошел к Устинье. – Экое тело благодатное, прости осподи!

– Лей, чего рот разинул!

Устинья застонала. Староста кинул ей зипун.

– Облачись да в свою избу ступай.

Устинья, словно во сие, ничего не видя перед собой, накинула на оголенные плечи мужичий зипун. Наконец пришла в себя, подняла голову. Приказчик попятился от ее взгляда – жуткого, леденящего.

– Ох, и зверь же ты… Надругался хуже татарина, – яро произнесла Устинья.

– Убирайся, баба. Не злоби душу мою, – лениво проворчал Кирьяк.

– Уйду, злыдень. Да только и ты со мной.

Устинья шагнула к столу и схватила острый хлебный

нож.

– Умри, ирод!

Кирьяк, однако, хоть и был во хмелю, но успел перехватить руку обезумевшей бабы. Нож слегка лишь царапнул по его широкой груди; пнул коленкой бабу в живот. Устинья скорчилась от боли и выронила нож.