Старпом промолчал. Молодой моряк, недавно получивший диплом штурмана дальнего плавания, он аккуратно вырабатывал ценз на капитана и предпочитал, не суясь со своим мнением, выслушивать товарищей постарше и поопытней — властный Доброхотов ограничил свое общение с ним тем, что отдавал старпому приказы и с придиркой проверял выполнение. А со стармехом любил советоваться. Шмыгов редкостно чувствовал море. Он угадывал погоду лучше синоптиков, имевших перед собой карты и сводки перемещений воздуха и воды в атмосфере. «Море надо понюхать, прищуриться на него, подставить щеку ветерочку — и все ясно!» — говаривал он и удивлялся, если слова его воспринимались как хвастовство или парадокс.

— Штука идет серьезная. — Стармех с сомнением оглядывал небо. — Выборку надо прекращать.

— О выборке и думать нельзя, но как с порядком?

— Рубить, что осталось за бортом, Борис Андреевич!

Доброхотов поморщился. Шмыгов отвечал только за исправность машины, это накладывало отпечаток на его суждения. Море он понимал лучше, чем капитана на море. Ответственность капитана за судно часто казалась стармеху обузой, а не должностной обязанностью. Доброхотов живо вообразил себе, какие будет писать рапорты об отданных, пучине сетях и как станут у него вежливо интересоваться, так ли уж была грозна обстановка, что пришлось поспешно губить государственное добро? Вспомнил он, и как года два назад стоял на вожаке на полностью вытравленном порядке, и налетел шторм, и вдруг вышел из строя главный двигатель, и судно превратилось в игрушку волн — пришлось просить по радио помощи. В тот трудный день его «Ладога», может, лишь потому и проштормовала благополучно до прихода товарищей, что не обрубили вожак — траулер держался на порядке, как на якоре, его вывернуло носом к ветру, буря дико навалилась на потерявшее управление судно, но погубить не смогла. И Доброхотов решил:

— Затаривание приостановим, черт с ним, с остатком улова, а сети спасать надо.

Он распорядился аврально заканчивать выборку сетей, все забондаренные бочки майнать в незаполненный трюм, сколько войдет, а что не войдет, укладывать на шкафуте, накрывать брезентом, намертво принайтовывать тросами, а всю незатаренную сельдь в приемном ящике и ту, что еще вытрясут из сетей, — за борт.

Тралмастер с рыбмастером взмолились, им горько было отдавать пучине так нелегко добытое добро. Доброхотов резко оборвал их. Боцман с матросами поспешно натягивал на палубе штормовые леера, раздавал предохранительные пояса со страховочными линями. К рулю Доброхотов вызвал второго матроса, в большое волнение даже дюжий парень быстро уставал у штурвала. Капитан не сомневался, что, закончив штормовую подготовку, сумеет надежно противостоять летящей буре.

И, вероятно, так бы и было, если бы Доброхотов сумел, осуществить, что наметил. Но ураган налетел быстрей, чем рассчитал капитан.

Ветер засвистел в вантах. Над морем потемнело, хлынул дождь. И хотя ливень обычно несколько усмиряет волнение на воде, сейчас этого не произошло. Волны росли с необычной быстротой. Матросы продолжали выборку сетей, но работа становилась с каждой минутой опасней. Пока шла выборка, судно не могло держать носом на волну — вал за валом обрушивался через низкий фальшборт на палубу. Доброхотов, встревоженный, выскочил на мостик и прокричал в мегафон:

— Вожак рубить, живо!

Освобожденное от остатка сетей судно получило свободный ход. Доброхотов повернул траулер на волну и снова выскочил наружу. Палубные работы продолжались с лихорадочной быстротой, их нельзя было прекратить — и трюмы еще не были полностью задраены, и сети, вытащенные из моря, еще валялись горкой на палубе, их надо было поскорей сложить и увязать, и бочки, еще недостаточно закрепленные, всей горой пошатывались при крене. Доброхотов со страхом смотрел вперед: всего он мог ждать, но только не того, что не будет каких-то двадцати-тридцати минут, чтобы закончить приготовления. Зловещие пенные козырьки, первое свидетельство урагана, уже летели впереди вздымавшихся горами волн.

Доброхотов прокричал старпому, орудовавшему на палубе:

— Бочки валить за борт! Проверьте задрайку лючин!

Одна бочка за другой рушились в воду, палуба быстро очищалась. Даже не проверяя сам, по одному тому, как энергично матросы затягивали крепления трюмных досок, Доброхотов видел, что за трюмы можно не беспокоиться, воды они не наглотаются. Доброхотов повернулся было в рубку, но с палубы донесся крик старпома:

— Человек за бортом!

Доброхотов перегнулся на мостике. Волна ударила в скулу траулера и прокатилась по палубе, сшибая людей и расшвыривая бочки. Какая-то бочка перебила страховой линь боцмана. Боцмана, не успевшего схватиться за леер, смыло в море. Доброхотов крикнул в рубку, чтобы застопорили машину, снова наклонился над поручнями.

Он первый увидел в свете повернутой на море палубной люстры, как вынырнул на поверхность боцман, как он бьется на воде. Боцману метнули круг, затем другой, он не увидел ни одного. Доброхотов прокричал в мегафон, где ближайший спасательный круг. Резкий крен налево едва не вышвырнул капитана с мостика. Когда траулер стал выпрямляться, Доброхотов вторично прокричал, куда плыть. На этот раз боцман повернул к спасательному кругу. С палубы стали выбирать линь, подтягивая боцмана к судну. Доброхотов с мостика командовал спасением — и торопиться было нельзя, чтобы не оборвать спасательного троса, и медлить опасно: застопоривший машину траулер повернулся к буре бортом, безвольно мотался на волне.

И когда боцману остался до палубы с пяток метров, Доброхотов вдруг увидел, что на траулер надвигается чудовищная волна — гребень ее вздымался выше клотика. И уже не только летящий впереди козырек сверкал белизной, вся она, от вершины до основания, была бешено пенной. Быть может, впервые в Своей жизни охваченный паникой, Доброхотов понял, что если волна обрушится сбоку на топчущийся на месте траулер, то всем, кто суетится на палубе, придет конец — тонкие страховочные тросы не выдержат удара сотен тонн взбесившейся воды. Лишь поворот и движение могли спасти их. «Только не под волну!» — мелькнула смятенная мысль. Капитан вскочил в рубку, крикнул, чтоб дали «полный», сам, схватив штурвал, повернул судно навстречу валу. Траулер пошел на волну.

И Доброхотов, подскочивший к окну, увидел, как от резкого толчка разорвался трос, тянувший боцмана к судну, и боцман вмиг пропал в черной тьме позади. И еще одно увидел Доброхотов перед тем, как сам стал жертвой своего маневра. Траулер не сумел плавно взобраться по склону, он врезался носом в волну и, хоть и ослабленная, она накрыла судно. Перед Доброхотовым возник дымный, свирепо исторгавший протуберанцы гребень — вода ринулась на рубку, вышибая стекла и ломая приборы.

Доброхотов не услышал криков товарищей, разбросанных кто куда. Что-то врезалось ему в лицо, что-то ударило в челюсть — он потерял сознание. Очнулся он в салоне на скамье. Шмыгов держал его за голову, рыбмастер бинтовал лицо, бинты пропитывались кровью. Доброхотов хотел заговорить и не смог, нижняя челюсть была вывихнута. Он знаком показал, что прежде нужно вправить челюсть, а потом бинтовать, но стармех и рыбмастер не умели делать такой операции. Вошел старпом, капитан его попросил знаками сделать это. Старпому операция удалась, Доброхотов заговорил, но каждое слово причиняло ему острую боль.

— Что боцман? — простонал капитан. — Как люди?

Закрыв глаза, чтобы не глядеть на помощников, он выслушал сообщение, что боцмана найти не удалось. Люди на палубе уцелели и сейчас в укрытии. В рубке разрушения, рация, возможно, не работает — приема нет, неизвестно, идет ли передача. Никто в рубке не пострадал, за исключением самого Доброхотова — ему изрезало стеклом лицо и шваркнуло челюстью о корпус локатора.

— Положение грозное, — несмело высказал мнение молодой старпом. — Хоть бы была возможность информировать начальство, что с нами.

Доброхотов с усилием недобро усмехнулся.

— О чем информировать? Что поддались панике и загубили человека? Что не успели подготовиться к шторму? Еще будет время признаваться в просчетах… А положение судна пока терпимое, могло и хуже быть. — Он говорил уже свободно, только морщился от нестихавшей боли. Он обернулся к Шмыгову. — Сергей Севастьянович, тебе объяснять не надо. Сегодня мы все в твоих руках.