— Итак, промысел продолжаем, — разюмировал Березов общее мнение. — А промысловиков предупредим, чтобы запасались топливом, строже следили за трюмами и палубой.

Флагманы разошлись по судам, Луконина Березов задержал. Луконин вторую неделю возился с СРТ «Хариусом»: неловко отвернувший встречный траулер продырявил «Хариусу» борт, причинил повреждения в машинном отделении. Пробоину в борту Луконин заделал надежно, но с двигателем было хуже: самостоятельный ход траулер восстановил, но прежней скорости не добирал. И когда Березов стал расспрашивать, как дела на пострадавшем траулере, Луконин лишь молча развел руками.

— Ты понимаешь, чего я боюсь, Василий Васильевич?

— Да, — ответил Луконин.

— Нет, я не о буре. Прогнозы, сам слышал, благоприятные, так что не о буре речь. Но представь себе просто сильный шторм, обычную здесь осеннюю чертопляску баллов на девять-десять. На плаву «Хариус» в промысловые дни держится прилично, а против сильного ветра не выгребет.

— Не выгребет, — согласился Луконин.

— Значит, надо снять его с промысла. И отвести куда-нибудь отремонтироваться, раз сами хорошего ремонта обеспечить здесь не можем…

Луконин вопросительно поднял брови.

— Торсхавн?

— Куда же еще? И сделать это должен ты. Одного такого инвалида посылать опасно. Но и тебя надолго с промысла отпускать не могу.

— Одна нога — к Фарерам, другая — обратно к Ян-Майену, — сказал Луконин, улыбаясь.

— Точно. Когда сможешь выйти?

— Когда надо?

— Сейчас.

— Могу. Дай распоряжение «Хариусу».

Еще сутки прошли, заполненные промысловой работой. Циклон продолжал нестись на юго-запад. И Москва, и Вашингтон прогнозировали точно — ураган обрушился на гранитные берега Гренландии, он ломал ледяные горы, перебулгачивал пустынные фиорды. Метеостанция на Ян-Майене доносила, что острову тоже достается, но центр бури промчался западнее. С промысла снялась в порт «Печора»: последние дни шла обильная рыба, и морозильные камеры свежей сельди, и емкости бочкового товара были заполнены доверху. С уходом «холодной» базы на промысле не оставалось рефрижераторного судна: Березов приказал всем траулерам рыбу засаливать.

На другой день Березов, стоя на мостике, ждал послеобеденной сводки — предсказанного поворота циклона на юго-запад, к берегам Америки.

С полудня в море прибывала зыбь, безветренные волны с тихим рычанием набрасывались на борта плавбазы. У носового трюма разгружался «Звенигор» Бродиса; дожидался очереди «Коршун» Никишина, у кормового трюма стояла «Березань» Новожилова, за ней «Ока» Петренко. Березов переводил бинокль с траулера на траулер. У Петренко были заставлены бочками шкафут и полубак, трюмы он не раскрывал, но Березов знал, по предварительной сводке по радио, что трюмы «Оки» полны — Иван Петренко был из тех капитанов, кто не побежит на сдачу, когда есть хоть крохотная, свободная емкость и местечко для нее на судне. У Никишина вытаскивали из полного трюма бочки, главная палуба и полубак в два слоя были забиты ими — этот славился быстротой разгрузки, подготовка к сдаче начиналась у него не на подходе к базе, а при выходе из рабочего квадрата — долгих отдыхов и «травли» по кубрикам энергичный капитан не признавал. Зато на «Звенигоре» и «Оке», хотя бочек на палубе тоже хватало, людей не было видно. «Поменялись кинофильмами и прокручивают, пока другие разгружаются», — подумал о них Березов. Капитану, вышедшему из штурманской, Березов показал на промысловиков.

— Трудно без «Печоры», Андрей Христофорович. Будем вспоминать времена, когда главной помехой в добыче рыбы были мы, приемщики.

Трофимовский, отличный хозяйственник, сам проделывающий экономические расчеты — умение такое считалось у капитанов редчайшим даром, — уныло вздохнул. Старые времена, когда промысловым судам приходилось по неделе, по две простаивать в очередях на разгрузку, конечно, уже не вернутся, баз теперь много на флоте. «Печора» ушла в порт, а из порта на днях выйдут в океан «Онега» и «Комсомолец». Но пока они не появятся на промысле, попыхтеть придется.

Солнце опустилось на воду, запад ярко сиял: от места, куда обрушилось солнце, вздымались тонкие перистые облака. И небо, весь день нежное и голубое, потеряло свою томную голубизну, в нем появилась густая краснота, к северу и югу оно отливало коричневым. Небо не погасало, а меняло цвет — и даже на востоке, где давно уже пора было народиться темноте, оставалось таким же светящимся.

— Что вас заинтересовало, Николай Николаевич? — спросил Трофимовский, заметивший, с каким удивлением Березов рассматривал небосвод.

Березов со смешком ответил, не отрываясь от заката:

— Если бы мы находились не в Арктике, а в тропиках, я сказал бы, что на нас движется тайфун. И яркий закат, и толчея на воде… Лишь черного летящего облачка не хватает, и впечатление такое, будто вот-вот оно вынырнет из-за горизонта!

— Небо грозное. — Трофимовский обводил глазами небосвод. — Знаете, если бы мы по старинке, без сводок по радио, без метеопрогнозов, по одним приметам вели суда, я бы сейчас приказал все задраивать и занайтовывать…

Из штурманской выскочил обеспокоенный вахтенный штурман: давление вдруг стало падать. Березов с капитаном заторопились в рубку. Перо на барографе валилось вниз. Березов вызвал по спикеру синоптика, тот запаздывал с вечерней картой погоды. Синоптик вошел в рубку, когда Березов бросил микрофон. В руках синоптика была еще пахнущая краской карта.

— Да что случилось? — крикнул Березов, выхватывая карту. — Повернул на юго-запад твой проклятый циклон?

— Повернул на восток. Циклон прорывается не в Датский пролив, а между Ян-Майеном и Исландией. Скоро он обрушится на наши суда.

Березов, ошеломленный, выглянул в иллюминатор на запад. На ярком, красно-коричневом небе, над самой линией горизонта, быстро ширилось черное облачко — то самое, которое он предсказывал.

10

Впоследствии и простые рыбаки, перештормовавшие жестокую бурю, и ученые метеорологических институтов, и различные следственные комиссии, и тем более Березов с руководителями промысла не раз, задавали себе вопрос — почему циклон так неожиданно и катастрофически изменил направление. И на этот простой и такой бесконечно важный вопрос никто не мог дать удовлетворительного ответа. Движение циклона наблюдали с самолетов, анализировали метеозондами, данные наблюдений вводились в электронные машины, все результаты сводились к одному — путь буре через Датский пролив к Америке. А циклон, даже не заметавшись в разные стороны, как бы нащупывая лучшую дорогу, что часто происходило при поворотах бурь, разом бросился на северные берега Европы. И весь рыбацкий флот, промышлявший южнее Ян-Майена, оказался на магистральном морском шоссе урагана, самого свирепого за последние десять лет в Атлантике, как потом установили.

В часы, что еще оставались до бури, Березову было не до раздумий и анализов. Надо было срочно готовить флот к борьбе с ураганом. С этой минуты и до часа, когда буря умчалась дальше на восток, Березов уже почти не выходил из радиорубки. Его уже не было на судне, он весь был в эфире — командовал, выслушивал, требовал ответа, кричал, упрашивал, приходил в отчаяние, снова командовал. Открытый для всех шестнадцатый радиоканал наполняли выкрики и вопросы, суда перекликались и переговаривались, кто ругался, кто звал на помощь, кто сообщал, что обошелся без помощи, — Березов слушал всех, он был со всеми.

И первым, что он властно потребовал от капитанов, было приведение судов в штормовую готовность. «Аврал, немедля!»— прокричал он на открытой для всех частоте.

Вторым распоряжением он вызвал к аппарату Луконина. «Резвый» с «Хариусом» на буксире подходили к Фарерам, до Торсхавна оставалось не больше трех часов хода.

— Дойдет он сам? — запросил Березов. — Ответьте, может он часов за шесть добраться сам? Если может, немедленно отдавайте буксирный трос и поскачите сюда, Василий Васильевич. Нужны вы будете здесь, очень нужны!