Беседа возобновилась, но уже на совершенно иных началах. Больше того. Слушая поручика Кулача, Обермейер проникся к нему известной долей уважения. Громкое имя Тиллингера сыграло, конечно, в этом не последнюю роль.

Из рассказа Кулача разъяснилась вся история. Несколько дней назад к Кулачу на дом явился капитан. Он дальний родственник Кулача. Их матери — двоюродные сестры. Кулач знал, что капитан эмигрировал в Англию, но никак не ждал его появления в Праге. Капитан, не таясь, объяснил цель своего визита. Какие секреты могут быть между родственниками! Он попросил укрыть его, а также его друга поручика в доме Кулача. Мог ли Кулач отказать? Он дал согласие, но не позднее, чем через полчаса, доложил об этом штандартенфюреру. Тиллингер одобрил его действия. Вчера вечером капитан и поручик перебрались в дом Кулача. Вот и вся история.

— Что они собираются делать? — спросил Обермейер.

— Капитан дал мне понять, что предполагает совершить поездку в Словакию.

— А как он мыслит это?

— Я понял, что капитан располагает специальными пропусками для переезда через границу протектората.

— Они обращались к вам с какими-нибудь просьбами? — поинтересовался Обермейер.

— Пока нет. Правда, сегодня утром зашла речь о каком-то профессоре, с этим профессором капитан ищет встречи. Но фамилию его он не назвал.

— Радиостанция при них?

— Да.

Обермейер выяснил еще несколько интересующих его вопросов и порекомендовал поручику отговорить своих гостей от поездки в Словакию. На этом они расстались.

Кулач немедленно отправился в расположение своей части. У него были и личные планы. Отказываться от них он не собирался. Сегодня суббота, Божена работает до шести часов вечера.

Зайдя в буфет и улучив удобную минутку, Кулач заговорил с ней:

— Когда вы кончаете работу?

— Через полчаса.

Кулач сказал вкрадчиво, что у него сегодня не совсем обычный день. Ему исполнилось тридцать два года, и он надеется, что Божена не откажет в этот вечер быть его гостьей и хозяйкой. Придут двое его друзей — маленькая и вполне корректная компания.

Божена вспомнила недавний совет отца. Они будут не одни, это не страшно…

— Хорошо, я зайду, — сказала Божена спокойно.

— Через полчаса я буду ждать вас внизу, у машины.

Мала Страна расположена в западной части Праги, на левом берегу Влтавы. Так же как Старе Место и Градчаны, она известна своими дворцами, особняками, церквушками и причудливыми колокольнями, угрюмыми монастырями, узкими кривыми уличками и переулками. Все здесь напоминает средневековье.

Кулач ввел Божену в большой серый каменный дом. Предупредительно помог ей снять пальто. Круглый столик в передней был завален кульками и свертками.

— Вот моя скромная хижина, — проговорил Кулач, открывая дверь в гостиную.

Божена с любопытством разглядывала большую комнату, стены которой снизу были обшиты темным дубом и украшены сложным орнаментом. Широкую оттоманку покрывал белый ковер, расшитый яркими, точно живыми маками. В прозрачных вазах на двух консолях пламенели поздние астры. На стенах поверх старинных гобеленов ручной работы висели гипсовые слепки.

Стулья с высокими узкими спинками, тяжелый стол, украшенный витиеватой резьбой, — все говорило здесь о далекой старине.

У Божены было такое ощущение, будто она попала в другой мир.

Кулач предложил гостье осмотреть дом.

В кабинете стояли застекленные темные и приземистые книжные шкафы с плотными рядами книг. На их глянцевых корешках золотом были вытеснены имена авторов: Ирасек, Палацкий, Масарик, Немцова, Нерудь, Гюго, Занд, Диккенс…

Божена любовалась пейзажами Монэ, когда Кулач сказал громко:

— Друзья, прошу!

Божена обернулась. На оклик Кулача из смежной комнаты вошли двое молодых людей, одетых в штатское. Они поклонились Божене с подчеркнутой церемонностью. Тот, что постарше, назвал себя Людвигом, второй — Губертом. Оба они были одного роста, одинаково сложены, у обоих маловыразительные, ничем не примечательные лица. Прошли в третью комнату. В камине ярко пылали дрова, и Божена подошла к нему. Дубовые поленья, потрескивая, распадались на куски, по ним прыгали фиолетовые, желтые и красные язычки пламени. Божена протянула руки к огню.

— У вас хорошо, — невольно сказала она.

Людвиг и Губерт улыбнулись ее непосредственности.

— Там вам понравится еще больше, — показал Кулач на дверь и взял Божену под руку.

Стол был сервирован на четырех. У стола хлопотала угрюмая пожилая женщина, такая неслышная, что ее никто не замечал.

После нескольких рюмок коньяку Кулач разговорился. Он стал подробно рассказывать б железнодорожном крушении, счастливой жертвой которого он оказался. Все слушали с интересом и требовали подробностей. Но Кулач переменил тему. Он стал развивать политические теории. Губерт и Людвиг переглянулись.

Кулач много пил и быстро опьянел. Губерт попытался его сдержать, но без всякого успеха.

— Сегодня я буду пить вдосталь, наудалую! — он ладонями похлопал себя по груди. — Но меня трудно свалить с ног.

Однако соловеющие его глаза и неверные движения говорили обратное. Кулач раскраснелся, расстегнул ворот мундира, в его голосе послышалась хрипотца.

— Капитан! Капитан! Ты помнишь генерала Бартика? — кричал поручик.

Людвиг перестал жевать и наклонил голову к столу.

— Стоит ли сейчас говорить об этом… — процедил он сквозь зубы.

— А почему же не стоит? — удивился Кулач. — Бартик всегда останется Бартиком. Того, что он для меня сделал, я никогда не забуду. — Кулач пересел ближе к Людвигу, налил коньяк уже не в рюмку, а в бокал и поднес его к лицу Людвига. — Держи! Выпьем за Бартика!

Людвиг отстранил бокал и сказал, что будет пить из рюмки.

Кулач швырнул бокал на пол, во все стороны разлетелись осколки стекла.

— Ярда, — оскорбленно сказал Людвиг, — ты злоупотребляешь тем, что мы твои гости.

Кулач встал, покачиваясь, перешел на свое место и махнул рукой.

— Ладно, пей так, как твоей душе угодно. Только без обид. Ведь я сегодня праздную день рождения… Мне можно простить мои чудачества.

Кулач опрокинул в горло очередную рюмку.

Божена молча наблюдала за мужчинами.

Когда подали кофе и сладкое, Людвиг вышел из-за стола, сел за пианино и с большим блеском сыграл «Весну» Фибиха.

— Вальс! Вальс! — закричал Кулач. — «Зелену улицу»!

Людвиг внял просьбе хозяина.

Гости пили кофе, но Кулач отставил свою чашечку. Паузы между рюмками коньяку становились все короче. Он болтал всякую ерунду, но как-то получилось так, что любой свой рассказ он сводил к пистолету необыкновенной испанской марки, который у него украли во время поездки в Словакию.

— Да бог с ним, с пистолетом. Я обещаю подарить тебе лучший, — сказал Людвиг.

— Что? Лучший? Ха-ха! Да ведь это был штучный пистолет, уникум. Мне его за баснословную цену достал мой дружок итальянец. Такого сейчас нигде не найдешь. А ты — он сунул папиросу зажженным концом в рот, плюнул и выругался площадными словами.

Божена встала.

— Прошу прощения… — опомнился Кулач. — Тысячу раз прошу…

Божена отвернулась.

— Давайте лучше танцевать.

Людвиг подошел к пианино, но Кулач запротестовал.

— Патефон! У меня есть патефон! Ну его к шутам, пианино! Поручик, за мной! — и, сделав рукой загребающий жест, он пошел в другую комнату.

Губерт последовал за ним.

Божена встала из-за стола и подошла к стене, увешанной натюрмортами. Людвиг приблизился к ней.

— Вы, конечно, скучаете в этой нелепой обстановке? — спросил он.

— Да, не слишком здесь весело. Ваш друг не вполне владеет собой.

Людвиг склонил голову набок.

— Такова уж натура и таковы привычки. Он неисправим. Но будем великодушны и простим ему сегодня его поведение.

— Ему не надо больше пить, — посоветовала Божена, — прикажите унести вино.

Людвиг пошел было исполнить ее приказание, но в это время появились Кулач и Губерт. Первый тащил патефон «Колумбия», а второй — стопку пластинок.