Тот солдат, который наклонился над лежащим, выпрямился. Его, вероятно, насторожила необычная одежда Мрачека и его спутников.

— А вы кто такие? — спросил он подозрительно.

— Я оберштурмбаннфюрер Цвейфель, а это мои люди… Идем на охоту. Что у вас здесь происходит?

Солдат вытянулся, вздернул подбородок, опустил руки.

— Несчастье, господин оберштурмбаннфюрер… Несчастье. Ногу вывихнул Мориц. Идти не может. А господин полковник приказал доставить шампанское… Мы весь город обшарили, пока нашли его.

— Как фамилия полковника? — почти строго спросил Мрачек.

— Господин Витгоф… Я его шофер.

— А-а-а, — довольным голосом протянул Мрачек, будто Витгоф был его родственник, и наугад добавил: — Выпить он не промах.

— Ой, не промах, господин оберштурмбаннфюрер. Завтра опять выезжать на фронт… А тут железный крест пожаловали, — разболтался солдат.

— Кто там у него? — спросил Мрачек.

— Двое господ и три дамы… Я даже представить себе не могу, как они вольют в себя это шампанское. А ведь мы убили добрых два часа на его поиски. Они уже и так нагрузились сверх всякой меры. Смотрите, что вытворяют, — солдат повел рукой в сторону освещенного особняка. — Настежь распахнули окно… Скандал! Хорошо, что янки еще до сих пор не пожаловали с визитом…

— Да… Сразу можно сообразить, что без Витгофа тут дело не обходится, — поддержал его Мрачек.

Солдат неодобрительно помотал головой. Нетрудно было заметить, что он тоже под градусом.

Ни Глушанин, ни Боровик, ни Слива не могли взять в толк, что затевает их вожак Мрачек. Все трое стояли безмолвно в ожидании дальнейшего развития событий. А Мрачек наскоро соображал, как привести в исполнение мгновенно родившийся в его голове план. Смущало его то, что Боровик не понимал по-немецки. И все-таки он сразу нашел выход из положения.

— Лейтенант, — обратился он к Сливе, — помогите донести ящик с вином. А вы, — сказал он Глушанину и ткнул пальцем в сторону Боровика, — вдвоем поможете дойти потерпевшему.

Только сейчас, когда необычная процессия двинулась вперед, друзья Мрачека поняли, что он затеял. В особняке — трое мужчин, плюс эти два солдата (женщины не в счет). Все навеселе, иначе бы не рискнули распахнуть окно. А их четверо, у них двустволка, мелкокалиберка.

В нескольких шагах от дома Мрачек, шедший, как всегда, впереди, бросил коротенькую фразу по-чешски:

— Попробуем накрыть. Смелее!..

— Что вы сказали? — спросил шофер, тащивший вместе со Сливой тяжелый ящик.

— Шумит, уж больно шумит твой хозяин, — ответил Мрачек.

— И не говорите.

Действительно, пьяные выкрики вырывались из окна на улицу. Женский голос неуверенно напевал старинное немецкое танго «Ин дер Нахт».

Во дворе у входа в особняк стоял лимузин «Мерседес», обезображенный камуфляжем.

Мрачек пропустил в калитку Сливу. Вслед за ним хотел пройти шофер, но Мрачек схватил его сзади за горло и посалил под ноги. Шофер выпустил из рук край ящика и едва не придавил им ногу Сливы.

Подоспели Глушанин и Боровик. Фашистского солдата с ними не было.

— Куда дели? — спросил Мрачек.

— Все в порядке, Иржи, — шепнул Глушанин. — Одежонку прихватили. Пригодится.

Они сняли с шофера обмундирование и оттащили тело в сад за домом. Начали совещаться. А в доме продолжался кутеж.

— Действуем все вместе, — инструктировал Мрачек. — Ни одного выстрела…

Когда через переднюю и коридор прошли в кухню, из комнаты выбежала горничная с подносом в руках, застав ленным грязной посудой. Глаза ее округлились от ужаса. Если бы Боровик во время не подхватил поднос, она выпустила бы его на пол и наделала бы шуму. Кухонным полотенцем связали ей руки, салфеткой перевязали рот. По указанию Мрачека Слива вывел перепуганную служанку из дома в сад и там, в глубине, привязал ее к дереву.

В столовой заиграл патефон. Кто-то с ожесточением начал выбивать о паркет чечетку. Доносились подбадривающие пьяные выкрики. Затем патефон умолк.

В дверях появились Мрачек, Боровик и Глушанин.

За большим круглым столом, заставленным блюдами и бутылками, развалился на кресле полковник. Ворот его мундира был расстегнут. На коленях он держал яркорыжую немолодую женщину. Против него, повалившись головой на руки, полулежал-полусидел капитан — видно, пьяный до беспамятства. На полу у широкой тахты стоял на коленях пожилой седой мужчина в штатском костюме, а две женщины с диким хохотом колотили его по голове бархатной подушкой.

Посреди стола на высокой вазе красовался жареный поросенок, а на нем торчала военная фуражка с высокой тульей. С поросенка капельками стекал густой черноватый жир.

— Руки вверх, негодяи! Быстро! — громыхнул Глушанин.

Мрачек и Боровик подняли ружья к плечу.

То ли русская речь оказала магическое действие, то ли оглушил мощный голос Глушанина, то ли потрясла наружность вошедших, — во всяком случае никто не подумал оказать сопротивление. Да если бы кто-нибудь и захотел сопротивляться, то не успел бы. Глушанин вполне оправдал свою фамилию, как впоследствии любил смеяться Мрачек. Ударами кулака, точно пневматическим молотом, он сразил троих мужчин. Слива в это время опускал на окне сгавень-жалюзн.

Пирующих связали, уложили рядком на полу, с полковника и капитана сняли обмундирование. В кабинете нашли автомат. У всех троих мужчин оказались пистолеты. Пока Мрачек и Глушанин шарили по ящикам стола и набивали объемистую полевую сумку документами и письмами, Боровик старательно укладывал в два чемодана обильную закуску, а Слива возился у «Мерседеса».

Работали быстро, уверенно, с нервным подъемом, но без горячки, без лишних движений. Сказывался лагерный опыт в расправе с предателями и провокаторами.

— Бензина много? — спросил Глушанин Сливу, когда закончили укладку и переоделись.

— Полный бак и две канистры в багажнике, друже капитан! — бодро ответил Слива, усаживаясь за руль.

Глушанин был теперь капитан в полном смысле этого слова, но только немецкий. Бриджи и особенно мундир плотно облегали его крепкое тело. Мрачек имел вид заправского немецкого полковника.

Все обросли щетиной недельной давности, но Боровик порадовал: он успел запастись бритвенным прибором.

Из темного дома через щели в закрытых ставнях уже выбивался дымок. «Мерседес» заурчал, сделал рывок, выровнял ход, выкатился со двора на шоссе и свернул влево. Примерно с полчаса не могли вымолвить ни слова. Антонин Слива вел машину с каким-то щегольским изяществом — так водят первоклассные спортсмены-любители или шоферы, соскучившиеся по своей профессии.

Когда стрелка спидометра подошла к цифре девяносто, сидящий по правую руку от Сливы «полковник» Мрачек сказал:

— Сбавь газ. Торопиться нам некуда.

Заговорили вдруг все сразу: и ведущий машину Слива, и сдержанный Мрачек, и молчаливый Боровик, и нетерпеливый Глушанин. Заговорили каждый о своем, не слушая и перебивая друг друга, будто у них вовсе не оставалось времени и они торопились поскорее выложить то, что у них накопилось на душе.

«Мерседес» светом своих фар слепил встречные машины, выхватывал из темноты то край крестьянской телеги, то вагон поезда, то светящиеся дорожные знаки. Издали набегали и мгновенно улетучивались, точно растворялись во мраке, одиночные домики, улицы деревенек, поселки, леса. Перед машиной плясали и бились о лобовое стекло расцвеченные фарами и похожие на огоньки жучки и ночные бабочки. Машина мчалась плавно, издавая протектором покрышек приятный, ласкающий слух шелест…

Глава четвертая

Минуло пять лет. Пять долгих страшных лет. Борьба, вспыхнувшая с того дня, когда враг вступил на чешскую землю, не прекращалась ни на минуту: чехи, не страшась ни мук, ни смерти, шли в бой за свободу.

В тяжелый сорок первый год подпольная газета «Руде право» писала: «Нацизм хочет уничтожить все чешское. Все чешское должно подняться, чтобы уничтожить нацизм».

Гитлеровцы неистовствовали. В стране свирепствовал открытый террор.