— Да ты с ума сошел! — кричал бледный майор. — Еще полсекунды, и от тебя бы только куски остались. Самого себя не жалеешь!

— Да чего вы! — возмущался тот. — Провожать не даете, поезд же уйдет! А ну вас!

После минутной заминки поезд снова двинулся, медленно набирая скорость. В толпе десятки голосов взревели одно и то же слово: «Пиши! Пиши!». Оглушительно грянул оркестр. Москва музыкой, плакатами, криками, взмахами рук и платков, воздушными поцелуями и слезами прощалась со своими избранниками.

10

Минут через десять после отхода обнаружилось, что в вагонах просторно. Пассажиры расселись по местам, проходы очистились. Дмитрий пересчитал своих рабочих, все шестьдесят два были налицо.

Вагон быстро приобретал черты обжитого помещения. На средних полках расстилались постели, на нижних разворачивались пакеты с едой, на столиках появлялись мыльницы, зубные щетки, зеркальца, бритвы, пудреницы. В отделении, где поселились братья Внуковы, готовился пир — вокруг двух бутылок водки, поставленных на водруженные плашмя чемоданы, теснились стаканы, бутерброды, соленые огурцы, хлеб и торт.

— Дмитрий, к нам! — пригласил Георгий. — Без смазки поезд не идет. Попробуй семужки — больше такой не увидим!

Дмитрий отказался. Он решил через часок еще подойти сюда и, если «смазка» превратится в пьянку, оборвать ее. В других отделениях шла мирная и веселая жизнь — где перекусывали, где укладывались, где резались в дурака, ломали мозги над шахматами и забивали козла в домино. Дмитрий вез с собой служебный чемодан с книгами, журналами, газетами и играми. Он дал его Васе, тот кликнул на подмогу Лешу. Они переходили из отделения в отделение. Леша тащил журналы и игры, Вася раздавал их. В купе, где осели Внуковы, оба они задержались.

Здесь уже шла гульба. На веселье, как на огонек, сбежались пассажиры из других купе. На почетном месте — у торта — сидела Вера, рядом с ней умостилась Надя — плечистая девушка с решительным лицом и злыми глазами. Против нее развалился красочный паренек — на него-то, обалдев от изумления, уставились Вася с Лешей. Паренек был ярко обмундирован. Лимонно-желтый с малиновыми полосами пиджак, покатый и необъятный в плечах, схватывал внизу талию, как ремень. Голубые узенькие брючишки не доходили до лодыжки. Оранжевые расписные носки исчезали в красных меховых ботиночках, фиолетовый галстук прихватывал сиреневую рубашку. А из этого бурного пылания красок высовывалось румяное лицо с белыми бровями и коричневыми, крупными, как родинки, веснушками. Паренек, усаживаясь поудобнее, представился: «Виталий Леонидович Кумыкин, образца 1938 года, ну, приятели больше Витькой — не возражаете?» Вася кивнул на Виталия.

— Стопроцентный пихлюй! Как думаешь?

— Пихлюй, — согласился Леша. — По всему видно.

Он до этой минуты не слышал такого слова и не знал, что оно означает, но, увидев Виталия, понял, что тот пихлюй и другим быть не может.

— Присобачивайтесь, — предложил Георгий. — Кинем в организм парочку бутербродов, пустим яичко вдогонку. Потом — песенку на сытой основе.

Вася отказался за обоих.

— Не пьем! И вам, между прочим, не рекомендуем. Коллектив не одобряет. Журналы вы, конечно, не возьмете?

Они с Лешей отправились дальше. Саша хмуро смотрел им вслед.

— Коллектив! — проворчал он. — А мы не коллектив, что ли? Наш коллектив пьет, пусть все знают.

Он первый опрокинул стакан с водкой. Георгий чокнулся с Верой и Надей. Надя проглотила все, что ей налили, Вера с порцией за один прием не справилась. Худшим выпивохой оказался Виталий. Его вдруг свело, водка полилась по подбородку, закапала на галстук. Он жадно кинулся на закуску. Георгий подмигнул.

— Ешь, Вик, — сказал он. — Наворачивай семужку — она в спирту хорошо плавает.

— Крепкая, — оправдывался Виталий сразу осипшим голосом. — Что-то не пошло. Прямо даже неудобно.

— Ничего, — успокоил Георгий. — Конь о четырех норах и то спотыкается, а у человека одно горло на все руки — для жратвы, для питья, для команды, для песен. Ну, будем здоровы!

Он со смаком выпил, не закусывая, погладил себя по груди.

Через несколько минут Саша предложил повторить возлияние, но брат разъяснил, что торопиться некуда, поезд идет, а водка не скиснет. Он заговорил с Виталием. Неожиданная неудача с водкой бросила новый свет на его костюм.

— Весь аванс ухлопал? — Георгий кивнул на голубые брюки. — По заказу, конечно?

— Еще триста рубликов подзанял. Страшная спешка была, в три часа ночи уходил от портного — каждый день! А сколько намучился, пока остальное достал. Нет, трудно прилично одеться!

Он горделиво повел метровыми, выгнутыми в дугу плечами и забросил ногу на ногу.

— Сапожки вроде не по сезону, Вик, — заметил Георгий.

Виталий спрятал ноги под скамью.

— Да, понимаешь… Там же холодно — Сибирь! Другие сезоны.

— А зачем ты так экипировался? Тут, я понимаю, — бульвары, девушки, кино… За соснами ухаживать или медведей распугивать?

— Ну, как же? А туземцы? Живут же там люди. Пусть посмотрят, как в Москве. Буду перековывать сибиряков на современность.

Георгий разлил в стаканы остатки.

— Поехали! А то, вправду, гриб в бутылке заведется.

Когда Дмитрий вторично появился в их купе, с возлиянием было покончено и чемоданы спрятаны под скамейку. Георгий, организовав хор, руководил пением. Пение привлекло больше людей, чем выпивка, — сквозь проход трудно было пробраться. Только шахматисты не отрывались от своих досок, и в тамбуре одиноко стоял, прижимаясь лицом к стеклу, Игорь. Скоро весь вагон подхватил песню о Стеньке Разине. Во всем составе ехали завербованные, один вагон за другим дружно включался в хор. Теплая ночь опускалась на землю, поезд мчался сквозь лес, мимо полустанков и станций, мимо полей и огородов, озаряя темноту сиянием своих распахнутых окон. Он летел, гремя колесами и песней, далеко в стороны разносились голоса и грохот. Люди всматривались и вслушивались в этот странный и веселый поезд — раньше до них долетала песня, потом темноту прорезало сияние фар и окон, затем возносилось сиплое дыхание пара.

Дмитрий задержался в отделении, где поместились Валя со Светланой. Раньше здесь была смешанная публика, но Светлана предложила парням убираться. На проход натянули одеяла, и получилось закрытое купе, как в классном вагоне. По случаю хора одеяло было поднято, девушки стоя пели. Одна Лена, взобравшись на верхнюю полку, не то спала, не то думала — лицо было повернуто к стенке.

Дмитрий дружески кивнул Вале. Она перестала петь.

— Хорошо! — сказал он. — Как по-вашему? Она согласилась — да, хорошо…

Они встали у двери в тамбур. В раскрытом окне бился и трепетал ветер. Дмитрий оказал, наклоняясь к Вале:

— Я так благодарен, что вы согласились ехать к нам.

Валя отстранилась.

— Не понимаю — почему благодарны?

— Неужели не понимаете? Не верю!

— Нет, правда, — почему я должна понимать? Я не хотела ехать, Светлана надумала, а я потом.

— И все-таки я благодарен! Мне так приятно, что вы у нас!

Она потупилась. Он сказал с сожалением:

— Нужно идти поглядеть, как идут дела в других отделениях.

К Вале подошла Светлана и сухо спросила:

— О чем ты толковала с лохматым?

— Да так, ничего особенного. Он спрашивал, почему я не пою.

— И это все?

— Ну конечно. Не понимаю, почему Дмитрий так тебе не нравится?

— Слушай, — сказала Светлана, — я другого не понимаю — чем этот болтун тебя очаровал? Он таращится на тебя, как щенок на жука.

— Светочка! Ты все выдумываешь.

— Ничего не выдумываю! Говорю, что вижу.

Валя кротко проговорила:

— Не могу же я запретить ему подходить ко мне.

— А почему? Если человек нехороший, то только так — на первом же шаге указать поворот от ворот!

Валя проговорила после некоторого молчания:

— Хорошо, я дам понять, что ухаживать за мной не надо. Успокойся, Светочка.

Она отвернулась к окну. Повеселевшая Светлана жалась головой к ее голове.