— Что же, товарищ Суворина? — начал председатель. — Сынок в большой полет расправляет крылья. Не будет трудно одной, а?

Суворина потускнела и поникла головой. Председатель коснулся слишком больного места. Она знала, что сын с ужасом ожидает — вот-вот мать расплачется. Она сдержалась.

— Не одной мне трудно, — сказала она, сморкаясь. — От всех матерей уходят дети. Я уже свыклась с мыслью, что этого не избежать.

— Ну, а он, Игорек? Тоже и ему нелегко придется одному. Жизнь — школа суровая. Как он, по-вашему, подготовлен?

И тогда она выпрямилась и посуровела. Председатель знал, что она скажет, но с удовольствием слушал ответ.

— Да, конечно, жизнь — школа… И ни за что не поручусь. А тут — да. Имени он своего не опозорит… А что трудно — ничего, надо ему и через это пройти…

Председатель, улыбаясь, смотрел на нее, он снова думал о бурных годах своей юности.

— Трудности! — сказал он. — Многие так воспитывают своих детишек, что в легкой жизни да удобствах чуть ли не смысл жизни… А мы, между прочим, в зиму тридцатого возводили крышу над сборочным цехом тракторного на Волге: холодюга, ветер — нож, пальцы в дырявых рукавицах примерзают к железу, и так по две, по три смены подряд — добровольно, под песню, даже оркестр играл!.. А в столовой пша да овсянка… Ничего, и здоровы были, и веселы, и счастливы. Начальство у нас сперва Иванов был, отчаянный мужик, природный партизан, потом Пудалов пришел, этот в латыни разбирался, как в русском, — тоже хлебал пшенную баланду и не жаловался. Все это казалось — чепуха, всякое там неустройство быта, одно было важно — дело, что мы делали… Вы, случаем, Пудалова не знали? Он и умер у нас там на работе — сгорел старик, можно сказать.

— Нет, Пудалова я не знала, — ответила Суворина. — Но я много читала о строительстве этого тракторного…

Председатель нагнулся к секретарю.

— Дай-ка путевочку… Уверен я в этом хлопчике!

Пока секретарь торжественно поздравлял Игоря с путевкой, председатель обменялся с Сувориной рукопожатие ем, полным понимания и сочувствия.

— Скажи, чтоб входил Ломакин, — шепнул Игорю Дмитрий.

С Васей разговоров не было. Еще меньше заняло времени вручение путевки Леше. Светлана убедилась, что никого не печалит отсутствие у нее московской прописки. Председатель улыбался, слушая ее путаный рассказ о провале на конкурсе. Зато с Внуковыми комиссия провозилась. Их вызвали обоих. Председатель, хмурясь вертел в руках трудовые книжки братьев. Младший ему мало понравился — в его угрюмом лице не было ничего, кроме неприязни и недоверия. «Из молодых, да ранний!» — подумал он и собирался уже произнести: «нет!», когда кинул взгляд на второго брата. Книжка старшего была еще хуже, он прожил больше на три года и больше успел нашкодить, чем младший, — иной за долгую жизнь не переменит столько мест работы, сколько успел этот молодой парень. И на лице его все пережитое оставило цепкий и точный след — нахальство и пренебрежение к другим переплеталось с приниженностью. Но не только эти, очевидные всем, черты, подтверждающие записи в книжке, увидел председатель. Его поразили умные глаза старшего Внукова, отблеск гордости, светившийся в них.

Секретарь покачивал головой, он не был уверен, стоит ли этим людям, к тому же не комсомольцам, вручать почетную путевку. Дмитрий не торопился высказывать свое мнение.

— Как же, Георгий Внуков, едешь продолжать теперешнюю свою жизнь или менять собираешься? — спросил председатель.

— А вы думаете, она такая хорошая, эта теперешняя моя жизнь, что и менять не захочется? Работать еду — вот что!

— Работать… Намерение неплохое. А кто поручится, что будет так, а не по этому? — он шлепнул ладонью по книжке.

— Вы, конечно, можете не верить. Вполне законно…

— Твое решение, вербовщик? — обратился председатель к Дмитрию. — Берешь их к себе на строительство?

— Думаю брать, — осторожно сказал Дмитрий.

— Даем путевки, — решил председатель. — Двадцать один год — это начало, а не конец пути, тем более — восемнадцать. Если и вступили в жизнь не с той ноги, можно еще сменить ногу — так, что ли, товарищи Внуковы? Езжайте, будем следить за вашими успехами!

Георгий старался не показать, что обрадован. Он вышел с поднятой головой. Брат плелся за ним. Георгий кивнул Вере.

— Тебя, Верочка! — Он не удержался от шутки — Ну, этот председатель — габаритный мужик. Мял, как тесто на хлебозаводе. От беседы с таким даже вставные зубы разболятся.

Председателю не понадобилось долгих расспросов, чтоб определить причины, принудившие Веру к отъезду. Он усмехнулся. Старательно нанесенный слой пудры не мог скрыть собственную краску щек.

— Так, так! Родители, говоришь, в войну погибли, третий год, как ушла от тетки? С тех пор по общежитиям? А за что из комсомола исключали? Вона — такое нарушение… А на строительство зачем собралась? Замуж надумала? Что, там легче?

— А это плохо, если замуж надумала? — Вера исподлобья взглянула на председателя. — Разве я не такая, как другие?

— Расчет правильный — парней там много, выбор будет. Но, конечно, личные намерения — намерениями, а работать придется крепко, для того тебя и посылаем.

— Я работы не боюсь.

Председатель обернулся к секретарю. Тому вызывающий вид Веры не понравился, он подумывал, не отказать ли ей.

— Пошлем, — сказал председатель. — Верю в нее, что хорошая.

Первым к Вере подлетел с расспросами Вася — он уже считал завербовавшихся в Рудный своими приятелями. Валя и Светлана тоже обрадовались, что еще одна девушка добавляется в их компанию. Вася поделился новостью:

— Сейчас — церемония выдачи денег. На одного придется больше двух тысяч. Можно повеселиться на прощание. Я куплю меховую шапку и кожаные рукавицы в магазине около метро «Динамо», там продают только завербованным.

Бухгалтер расположился с мешком денег в приемной. Рядом с ним сел Дмитрий. Аванс получали все завербованные, кроме Лены, она больше не появлялась. Каждый предъявлял свеженькую комсомольскую путевку и расписывался в ведомости. Еще никто до этого дня не держал в руках такую кучу собственных денег.

На улице Георгий предложил:

— Погода великолепная — давайте, выкупаемся и пообедаем в Химках. Если смочить новую жизнь, она покатится легче. Один дачник говорил: солнце, воздух и вода, пополам со спиртом — основа здоровья.

Вася отклонил этот проект.

— Лучше прокатимся по Москве-реке. Простимся со столицей. А перекусить можно на катере. Представляете — пиво и бутерброды на свежем воздухе, а мимо университет проплывает!

Саша проворчал брату:

— Этот курносый большим начальником себя ставит. Обрезать надо…

— Не мечи икру! — оборвал брат. — Без тебя разберемся.

Предложение Васи понравилось. Попрощаться со столицей хотела даже Светлана, хотя она знала в ней только Кремль с мавзолеем, институт, куда ее не приняли, и этот райком комсомола.

9

Перрон поездов дальнего следования Ярославского вокзала был красочно убран. В это воскресенье отсюда должен был отойти очередной пассажирский состав с молодыми новобранцами, уезжавшими на восток и север страны. Во всей обстановке на вокзале чувствовалась праздничность. В проходе висела кумачовая полоса с надписью белыми буквами: «Слава советской молодежи, строящей коммунизм!» Поезд, украшенный красными флагами и лентами, подали за полтора часа до отхода. В воротах не торчали контролеры, хмуро покрикивающие на торопящихся людей: «А ну, перронные билеты, граждане!» Вместо обычных наставлений, как садиться в вагон, чтобы не упасть, не подвернуть ногу, не ошибиться поездом, громкоговорители передавали песни и танцы. Еще никто из отъезжающих не прибыл, а около поезда уже появились девушки с цветами, отцы и матери с последними подарками, заплаканные старушки. А затем пошли машины с завербованными.

Сбор назначался у райкомов комсомола, туда подавались выделенные московскими предприятиями грузовики. В кузова забрасывали чемоданы и тюки, на них усаживались новобранцы, райкомовские работники, представители заводов и воинских частей. Грузовики мчались с громом и песнями, шоферы срезали углы, превышали скорость, вылетали на запрещенные проспекты. В этот день к ним не придирались, регулировщики предупредительно зажигали зеленый свет. И откуда бы ни ехали машины, почти все они, словно сговорясь, выбирали один и тот же маршрут — через Красную площадь. По отполированным скользким камням древней площади за один час в этот день промчалось столько машин со смеющимися, кричащими, машущими руками и вздыхающими людьми, сколько в обычное время не появлялось и за месяц.