Нам действительно не потребовалось никакой организованной экскурсии по Нью-Йорку. Каждый наш выход из отеля сам собой превращался в осмотр достопримечательностей. К примеру, эти изумительные пожарные лестницы, обвивающие ступеньками дома снаружи. Трамваи и автобусы, совсем не такие, как у нас дома. Газетные киоски с ужасающе огромным количеством всевозможных газет и журналов. Как завороженные, глазели мы на людей, вскарабкивающихся на нечто, напоминающее трон, на симпатичных цветных мальчишек, с яростью натирающих их ботинки до тех пор, пока те не становились блестящими как зеркала — и все это прямо на улице! Почему остальные не останавливались, чтобы посмотреть на это? А что за люди вокруг! Здесь были негры, мужчины, женщины, дети. Ах, какие милые дети! Здесь китайцы — может быть, японцы, я не знаю. Большинство из них говорило по-английски, но мы слышали также итальянскую, немецкую, европейскую и греческую речь. И здесь был свой климат. Хотя стоял октябрь, было жарко и влажно, совсем не так как в Зальцбурге. И скорость. Это непередаваемое впечатление — в первый раз пройтись по Бродвею, когда движение в самом разгаре. Какой шум, какой свет, какая толчея! Или пересечь 5-ю авеню в районе полудня, или Уолл-стрит в пять часов. Все эти первые и ошеломляющие впечатления в Нью-Йорке многого стоят. Это было волнующе и захватывающе — это было удивительно и ужасающе — наши первые шаги на новом континенте: наше открытие Америки!

Пока остальные изучали город, обнаруживая такие места, как Публичная библиотека, Центральный парк, Радио-сити — Барбара и я предпочитали оставаться дома, в отеле. Мои мысли по-прежнему были сконцентрированы на изучении английского. Я читала все рекламные объявления в метро, на автобусах, на улицах, на эскалаторах. Я запоминала слово и с помощью маленького словарика начала читать экземпляр «Ридерз Дайджест». Я завидовала отцу Вазнеру, который уже читал без словаря. А успехи Руперта были просто возмутительны. Одна леди на корабле подарила ему толстую книжку, которая называлась «Унесенные ветром», и он уже прочел ее наполовину. Мне очень хотелось догнать их.

Глава III

ОБОСНОВЫВАЕМСЯ

Настал день, когда напротив отеля «Веллингтон» трясся большой голубой автобус с надписями «Специальный» и «Хор семьи Трапп», проглатывая пятьдесят шесть мест багажа и десять членов хора. Так как в Америке у нас не было дома, пришлось взять весь свой багаж с собой. Приятный широкоплечий водитель приветствовал нас. Очень скоро он ухватился за идею, что на нем лежит благородная задача введения нас в курс американского образа мышления и бытия, поскольку мы были самыми зелеными из новичков, которых ему приходилось возить по американской земле.

Он выполнил настоящую работу. Время от времени он говорил:

— Позвольте кое-что вам объяснить!

Это было предупреждение, которое заставляло каждого, чем бы он ни был занят, — ел, спал, читал или просто глазел в окно, — отрываться от своего занятия и с восхищением прислушиваться к объяснению, как например:

— Это крупнейший авиационный завод в мире.

Или:

— Сейчас мы въезжаем в Кентукки — trifle and moonshine [12].

Замечания вроде этого для нас были немного таинственными. В своем маленьком словарике я не смогла найти ни «trifle», ни «moonshine», но так или иначе, это было впечатлением от штата Кентукки, которое сохранилось у меня на долгие годы.

Но все это пришло позже. Сначала голубой автобус отправился в Истон, штат Пенсильвания, вверх по крутой горе. В колледже Лафайета состоялся наш первый концерт. Пришли мистер Вагнер и весь персонал его офиса. Совершенно неожиданно мы осознали факт, что это была не просто другая страна — на этот раз мы пересекли океан. Теперь это был другой континент, и сегодня вечером был первый концерт. Будет это успех или провал? Эти мысли приводили нас в состояние все большей и большей торжественности, и когда наконец настал решающий момент, и нам нужно было выходить на сцену, мы снова чувствовали себя такими же жалкими и смущенными, какими были в Зальцбурге. Но здесь не было Лотты Лехманн, сидящей в первом ряду. Жиденькие аплодисменты приветствовали робких новоприбывших.

Аплодисменты! Об этом можно написать целую книгу. Простодушный читатель может думать, что аплодисменты — это просто аплодисменты. Как он неправ! Если бы он только знал, какое множество существует оттенков аплодисментов, и как нежно они ласкают ухо артиста. Существуют громоподобные аплодисменты более поздних лет, когда вы возвращаетесь в зал, набитый людьми, которые выглядят так, словно помогают вашему возвращению. Как они согревают сердце и воодушевляют! Есть вежливые, немногочисленные аплодисменты, продолжающиеся не слишком долго, достаточно для того, чтобы позволить вам дойти до середины сцены и поклониться — мягкие аплодисменты новичкам или начинающим. Бывают едва слышимые аплодисменты, производимые светскими дамами в перчатках на утренних мюзиклах и сопровождаемые вежливо прикрываемыми зевками. Вас они не слишком заботят, так как если вы уже дошли до утренних мюзиклов, вас больше ничего не беспокоит, Есть теплые, продолжительные, восторженные аплодисменты после хорошего концерта от искренней аудитории, вызывающей на «бис». Это заставляет вас забыть об усталости и превращает ваши выходы на «бис» в лучшие номера программы. Есть шаблонные аплодисменты образованных людей, концертной публики, чьи прародители всегда посещали концерты; кто, аплодируя мягко и спокойно, с поднятыми бровями вглядываются в программки, спрашивая:

— Кто был этот малый — Палестрина, или Виктория, или Томас Морли [13]? Мы никогда не слышали о нем раньше, но это было очень мило.

Эти — надежная опора музыкальной жизни, те, кто дает шанс новичкам.

Позднее вы учитесь воспринимать аплодисменты как вызов и проводить концерт от «негромкого» до «восторженного» отклика.

Но это позже, а тогда было наше первое выступление в Новом Свете. Просматривая теперь программу, мы знаем: во-первых, это было слишком длинно; во-вторых, слишком серьезно. Что помогло нам совершить чудо, заслужить в конце кое-какие действительно восторженные аплодисменты — это, должно быть, наша сердечная искренность. Люди в зрительном зале просто не могли не почувствовать, что все это было совершенно искренне. Это исходило от сердца, и именно поэтому они сердечно принимали это. После каждого номера, когда мы уходили за кулисы, лицо мистера Вагнера выглядело чуть менее мучительно, и в конце концов Георг даже прошептал:

— Он говорит, все идет прекрасно.

Но в конце этого вечера мы были совершенно измучены. После целой теперешней концертной поездки мы не были бы настолько «отключены», как были тогда в Истоне, штат Пенсильвания, в тот памятный октябрьский день.

Впрочем, такое волнение бывает лишь раз. Постепенно это становится привычным — кланяться и улыбаться, выходить на сцену и снова уходить. Очень скоро мы узнали, что концерты были не самой тяжелой частью вечеров. Гораздо утомительней прием посетителей. Мы выстраивались в ряд, люди начинали подходить, бормоча свои имена и утверждая, что чрезвычайно рады познакомиться с нами, или что они получили удовольствие от каждой минуты концерта. Мы изо всех сил старались с искренней улыбкой встретить каждое их слово и сказать в ответ что-нибудь вежливое. После определенного количества таких процедур мы окончательно исчерпали свой скудный словарный запас, и даже улыбка на нашем лице замерзала в постоянную дугу. Мы удивлялись тому, как много жителей в Роаноке, или Спрингфилде, или в Лексингтоне. Мы начали уже удивляться, действительно ли это все новые посетители, или первые снова встали в очередь и во второй раз пришли пожать нам руку.

Георг ненавидел этот вид пытки всем сердцем. Я едва решилась взглянуть на него, когда после концерта председательница Комитета Женщин радостно объявила: